Викинг. Бог возмездия

Сигурд крепко прижал Руну к груди, и Сорли остался стоять, точно одинокий камень, глядя на море и чаек, чьи жалобные вопли не могли сравниться с криками боли, наполнившими тихие сумерки, спустившиеся на «Олененка», качавшегося на волнах у причала.

Сигурд чувствовал, как дрожит Руна в его объятиях, словно корабль под сильными порывами ветра, и не мог найти слов, чтобы ее успокоить, когда к ним подошел Улаф и положил сильную руку на его плечо.

– Мы должны приготовиться, Сигурд. Внимательно следить за проливом. Спрятать серебро. – Его глаза были жесткими, как камень, зубы оскалены. – Высока вероятность, что ярл Рандвер заявится сюда, чтобы завершить начатое. По крайней мере, я на его месте поступил бы именно так.

Сигурд кивнул, радуясь любому делу, которое позволит ему уйти с причала.

– Может быть, сюда приплывет сам конунг, – предположил Свейн, смаргивая слезы и сжав челюсть, точно руку в лютый мороз.

– Какую бы роль Бифлинди ни играл в этом мерзком деле, – покачав головой, возразил Улаф, – ему не нужно, чтобы все увидели, как он напал на людей, которые принесли ему клятву верности. Если, конечно, он не хочет, чтобы все ярлы, имеющие корабли и владеющие копьями, усомнились в его слове отныне и до самого Рагнарёка. – Он сплюнул в траву. – Но овечье дерьмо Рандвер здесь обязательно появится – и станет убивать нас с улыбкой на лице. Так что мы должны быть готовы встретить его.

– Я выставлю часовых, – сказал Сигурд. – Если Рандвер приплывет сюда, мы прикончим урода на глазах у его людей.

Улаф кивнул, но без особой убежденности.

– Позаботься, чтобы на маяке был запас сухих дров, и найди самые громкие рога. Если Рандвер появится, я хочу, чтобы ты разбудил богов, парень. – Он поморщился. – При этих стонах и криках, в заливе может высадиться сто человек, и никто их не услышит.

Сигурд повернулся, собираясь отойти, но Улаф схватил его за руку и остановил.

– Выдай всем копья. Даже самым маленьким. Если сукин сын явится сюда, он придет, чтобы убивать. Не будет никаких условий или жалости.

Сигурд посмотрел на мать, которую по-прежнему обнимал ярл Харальд, и на группки женщин, оплакивавших своих родных.

«Пусть Рандвер придет, – подумал он, завернувшись в эту возможность, как в плащ. – Он убил Торварда и Зигмунда; пусть же придет, и мы напоим эту ночь кровью».

Потом Сигурд отвернулся и направился к юношам Скуденесхавна, чтобы сказать им, что только кровь, а не слезы, поможет им отомстить за смерть отцов. Свейн и Аслак шагали рядом с ним.

Сигурд расставил их по двое и трое на холмах над проливом и фьордом Скуденесхавна, а затем вместе со Свейном и Аслаком провел ночь на уступе, смотревшем на север, мимо лугов Хиллеслана, которые заросли сиявшими в сумерках лютиками. Полная темнота придет только через два месяца; значит, если сюда заявится боевой отряд, ему не удастся остаться незамеченным. Но ярл Рандвер и его люди не пришли этой ночью. Утром Сигурд вернулся в дом отца, и Улаф отправил смену на наблюдательный пост.

– Мне следовало пойти с вами. Все лучше, чем ночь здесь, – пробормотал Сорли в свой рог для меда, глядя на тлеющие в очаге угли.

Сигурд оглядел зал и увидел женщин, окутанных дымом и болью, и мужчин, оставшихся в живых, но потерявших друзей и гордость. Он сморгнул слезы, радуясь, что провел ночь на холме, а не в темном, наполненном горечью медовом зале.

– Где отец?

Сорли не отвел взгляда от дров в очаге, которые облизывало пламя и которые стали похожи на змей с чешуйчатой кожей, пульсирующей от жара, – серые, алые, снова серые.

– Где-то с Асготом, – сказал он. – Пытается распутать этот сложный узел.

Сорли так и не снял испачканную во время сражения бринью, и кровь врага на ее кольцах почернела. За спиной у него стояло также запятнанное кровью копье. Копье Сигурда лежало в тростнике рядом с ним, и его чистый наконечник и украшенная рунами рукоять будто потешались над ним из-за того, что он не находился рядом с братьями и не убил ни одного врага.

– Проклятый Торвард, – сорвалось с губ Сорли, словно злобное рычание пса, и его красивое лицо перестало быть привлекательным.

– Не говори плохо о брате, парень, – сказал Улаф, который жевал кусок хлеба и тоже смотрел на умирающий в очаге огонь, чьи языки каждому нашептывали свою собственную сагу.

– Не нужно мне говорить, что я должен делать, дядя, – сердито глядя на Улафа, заявил Сорли. – Он столкнул меня за борт, отнял честь – и вот теперь я сижу рядом с мальчишками, стариками и теми, кто бежал из боя.

Услышав его, воины с «Олененка» возмущенно заворчали, но никто не бросил Сорли вызов.

Улаф приподнял одну бровь, и в его горле возникло глухое рычание.

– Ты глупец, Сорли, – сказал он и махнул рукой рабу, чтобы тот наполнил его чашу. – Ты думаешь, Торвард хотел тебя опозорить?

Сорли водил указательным пальцем по правой ладони, стараясь расслабить мышцы, затекшие после того, как он сжимал в ней меч.

– Нет. Он пытался меня спасти, но это не его решение. Никто не давал ему права лишать меня места в сражении. Я стоял плечом к плечу с ним и Зигмундом, убивал врагов рядом с Слагфидом и стал бы героем саги о нем.

Сигурд оглянулся на скамью слева от кресла Харальда, под пожелтевшим медвежьим черепом, прибитом гвоздями к стене, – там всегда сидел Слагфид, и вот теперь его место опустело. Отец Слагфида убил медведя самым обычным столовым ножом, так говорили, – хотя парочка стариков принималась хихикать, когда мальчишки рассказывали эту историю.

– И люди Рандвера, которые видели, что меня втащили из воды в лодку Сигурда, точно глупую рыбину, будут думать, что я сам спрыгнул. Не сомневаюсь, что прямо сейчас они называют меня трусом.

– Ха! – вскричал Улаф. – Ты настолько самонадеян, что думаешь, будто они вообще о тебе говорят? Они слишком заняты подсчетом колец Слагфида, и каждый бахвалится, что именно он нанес ему смертельный удар. Что же до того, будто кто-то считает тебя рыбой, признаюсь, ты первая из всех, что я видел, которая так хорошо дышит, оказавшись на суше. Ты должен благодарить брата, что он поймал тебя. – Он кивком показал на Сигурда. – Сигурд и Торвард дали тебе то, что ты никогда не сможешь купить.

Сорли, который был пьян и устал, злобно ухмыльнувшись, провел рукой по губам.

– Ты о чем? Не нужно говорить загадками, дядя.

– Яйца Тора, мальчик, боги наградили тебя двумя порциями красоты, но оставили слишком много пустого места в голове. – Сорли отмахнулся от оскорбления и пробормотал какое-то проклятье, застрявшее в его золотой бороде, однако Улаф продолжал: – Ты бы погиб во время той кровавой бойни, так же, как ярл Харальд и я. Нас порубили бы на куски, ублюдок Рандвер помочился бы на наши трупы и заставил своего годи сотворить какое-нибудь мерзкое заклинание, чтобы мы никогда не увидели чертогов Одина. В лучшем случае тебе посвятили бы половину строчки в саге про Слагфида. Может, целую строчку в песне про твоего отца, если б скальд страдал от жажды, а твои родные находились поблизости. – Сорли совсем не понравились его слова, но он не стал возражать и молча повернулся к умирающему огню, хранившему свои секреты. – Твои братья преподнесли тебе ценный дар – месть. Или, по крайней мере, шанс поквитаться с нашими врагами.

Улаф произнес эти слова достаточно громко, чтобы его услышали все в зале, и Сигурд почувствовал, как люди стали поднимать головы, понял, что их боль не мешает им увидеть вдохновляющую надежду отплатить врагу за унижение и гибель родных. Свейн сидел немного в стороне, и его ярость напоминала погребальный костер. Рядом с ним лежал один из старых щитов отца, первый шлем Стирбьёрна и его боевой топор. И никого не удивило, что юный великан взял боевое снаряжение отца.

– Кто пустит Рандверу кровь, если не мы? Даже Харальд знает, что это ложка меда в кислом эле, хотя продолжает страдать от ущемленной гордости и не готов признать, что Сигурд заслужил кольцо на предплечье.

– Торвард и Зигмунд хотели бы, чтобы мы выпустили Рандверу кишки, брат, – сказал Сигурд. – И конунгу Горму за его предательство.