Четыре Любови

Илья Лазаревич молчал, но и не отказывался. Он как-то сразу поник под напором дворянского племени Дурново, обрушившего на голову бравого еврейского капитана всю мощь вековой настырности носителей голубой жидкости, с успехом заменившей красную в артериях и венах. Однако получаться задуманное стало частично и не так победно, как планировал фельдмаршал-интендант. Газета оказалась паровозной - "Гудком", куда и начал потихоньку уходить пар энергичной Любовь Львовниной надежды на скорую реализацию семейной конструкции. Воспоминаний тоже не получилось - здесь муж проявил неожиданную твердость и честно заявил, что таковых нет. О самом интересном, но коротком и по-настоящему страшном куске, в который он окунулся скорее как гражданский пострадавший, нежели лицо военное, он не думал писать: просто не приходило в голову. Да и не сумел бы никогда он написать об этом так, как было и как получилось у несвидетеля Горюнова. Илья Лазаревич вспоминал: вывернутый наизнанку грузовик, разорванный на куски, дымился на ледяной ладожской обочине, а полутонная авиабомба со свистом рассекла пространство над ними и проткнула лед насквозь, совсем рядом, и это спасло их, потому что рвануть в момент удара об лед не успела, но рванула уже там, в черной воде, внизу, и в получившейся дыре вскипела ладожская вода, а обезумевший от страха моложавый шофер грузовика, отброшенный взрывной волной, полз к этой страшной полынье, собирая по пути рассыпанные кем-то спички, и оторванная ниже колена, залитая кровью нога волочилась вслед за ним на тонкой кожаной полоске, оставляя на снегу ярко-алый след по всей ширине кровавых лохмотьев... и как он дополз до воды наконец и хрипло спросил у Ильи, контуженного, но еще соображавшего, улыбнувшись широко и белозубо, как, мол, ловить здесь лучше будет, подледно если: на мормышку или опять же - на кивок. И посмотрел вдруг безумно, и засмеялся, зашелся просто от хохота, а кожа к тому времени уже оборвалась окончательно, и нога осталась где-то на полпути к черному проему, а потом он растаял в воздухе, и оба они потеряли сознание почти одновременно, и не знал Илья тогда, что же лучше: мормышка или кивок...

Об этом он и рассказал однажды обалдевшему Горюнову, когда оба они поддали на день Красной Армии. К тому моменту истек первый, неглавный, отрезок Любовь Львовниной любви к мужу. Переход же ко второй, главной, совпал с тем самым утром, когда Илья Казарновский проснулся знаменитым драматургом. В соседней комнате мирно спал, ни о чем не подозревая, гениальный отпрыск двенадцати лет от роду - Лёва Казарновский, в будущем - Лев Казарновский-Дурново. С этого дня отец и сын начали получать любовь по заслугам: отец - по имеющимся, сын - по предстоящим...

Люба Маленькая вернулась на дачу, когда было уже совсем поздно. Лев Ильич услышал сквозь надвигающийся сон: вот фыркнул глотовский джип, заезжая на соседний участок... вот хлопнула дверца и заскрипели, распахиваясь настежь, соседские ворота, тоже глотовские.

"Теперь целуются..." - он представил себе, как мужик этот, Толик, поздний соседский отпрыск, прижимает к себе Маленькую, как касается ее кожи, как целует в губы, скорее всего, взасос, и как в этот момент напрягаются соски на ее груди, сосочки, маленькие, розовые детские сосочки, так хорошо ему знакомые с ее малых лет. У Лёвы ревниво дернулось между анусом и пупком.

Через пять минут заскрипели деревянные ступеньки, Маленькая Люба поднялась на второй этаж и зашла к себе. Комната ее была через стенку, через тонкую деревянную перегородку, которая, казалось, не скрывала, а, наоборот, усиливала доносившиеся оттуда звуки, резонируя и разгоняя всей поверхностью слабые звуковые колебания воздуха. Он услышал, как отлетела в сторону майка, шмякнулись о его стену шорты, клацнув по дереву металлической пряжкой ремня, и продавился матрац под Маленькой Любой.

"Что же у нее с Толиком этим, интересно? - подумал Лёва. - Неужели спят? сердце сжалось и уперлось в ближайшее ребро. Внутри Лёвы стало тесно и неудобно. - Надо бы с Любкой про нее посоветоваться, чтоб беды не вышло. Раньше времени..."

С первых самых дней, как Люба с Любой Маленькой по настоянию Лёвы окончательно переехали на "Аэропорт" к Казарновским, Маленькая, которой накануне стукнуло пять, решила, что, если папой называть Лёву нельзя, то пусть он будет просто Лёвой. Так будет здорово и получится, будто папа Лёва, но только без папа. Брак свой Лёва и Люба зарегистрировали между делом, заскочили в ЗАГС по пути в Валентиновку, на дачу, расписались в амбарной книге, где положено, но только без свидетелей и в чем были - в джинсах и свитерах. Загсовская тетка окинула их ненавистным взглядом, но ничего не сказала. Генрих, отец Любы Маленькой, первый Любин муж, который к тому моменту стал другом семьи, развлекал в это время дочку в машине. С бывшей женой и будущим ее мужем Лёвой они сошлись за последний год так, словно расстались до этого ненадолго по весьма незначительному поводу - досадному и случайному. Особенно дружили с ним молодые Казарновские-Дурново в те нечастые времена, когда он не пил или не выпивал вовсе. Бывало и такое в разноцветной и многостраничной Генькиной биографии. Трезвый Генрих был просто обворожителен: тонок, интеллигентен и, что вовсе не свойственно художнику, - умен. В общем, исследователь жизни. Так было и на этот раз. Сидя с дочкой на заднем сиденье, он старательно перерисовывал портрет Ленина со сторублевой банкноты в блокнот и объяснял девочке:

- Знаешь, кто этот дяденька?

- Не-а, - честно отвечала Люба Маленькая, тщательно оберегаемая сначала матерью, а потом и Лёвой от всех видов социальной информации. - А он хороший?

- Скорее, он красивый, - отвечал Геник, удовлетворенно высунув язык от наслаждения процессом сравнения рисунка с оригиналом. - На нем тени лежат удачно, видишь? - но тут же он спохватывался и исправлялся. - Он красивый, но зато злой. Он у тебя отнял колбасу, ясно?

- Когда? - удивленно спрашивала девочка. - Ты в прошлый раз тоже говорил, что украл, а он не украдывал.

- Он ее давно украл, когда тебя еще на свете не было, когда он вождем еще работал, - отвечал Генька, завершая очередной рисунок. - И меня тогда тоже еще не было...

- Ну все! - молодые супруги выскочили из дверей ЗАГСа и сели в машину. Едем праздновать! У нас сегодня ребрышки с "Цинандали", - Лёва развернулся и ущипнул Любу Маленькую между ребер. Девочка восторженно завизжала. - А у нас еще один праздник сегодня, между прочим, - уточнил Лёва. Люба вопросительно посмотрела на мужа. - Сегодня в Горьковском МХАТе последний раз "Рассветы" играют. Вообще последний. Все!

- Ты хочешь сказать...

- Я хочу сказать, что пора жить по средствам. Кончилась халява с переправой через Ладогу. Сами себя кормить начинаем.

- Лично я давно уже начал, - отреагировал Геник. - Как себя помню, начал...

- А нам привыкать еще придется, - улыбнулась Люба. - Помнишь, что твоя мать говорила: "Если женишься на этой, с ребенком, - она опасливо посмотрела на дочку, прикрыла рот рукой и, прижав смех, добавила: - ...лишу наследства". Она какое наследство в виду имела?

- Ты зря смеешься, между прочим, - весело подхватил тему Лёва, продолжая вести машину. - Как мы с дачей закончили, в шестьдесят третьем, она только на жизнь отделять стала, а все остальное в камни вкладывала, в бриллианты. С шестьдесят третьего года по сегодняшний спектакль, значит. Двадцать два года. Не верила властям совершенно. И сейчас никому не верит.

- Вот Дурново-то! - промычал Генька. - Натуральное Дурново! А красивые камни-то хоть?

- Не знаю, - ответил Лёва. - Никто их сроду не видел. Мне отец перед смертью рассказал, зря, говорит, она это все затеяла, никому, говорит, это не нужно.

- Вот-вот... - задумчиво протянул Генрих. - Кому - щи жидкие, а кому брильянты мелкие...

Невестку, а в особенности дочку ее, Любу Маленькую, Любовь Львовна незалюбила с первого дня, но квартира была огромная, только незанятых комнат три, и не пустить молодую семью было глупо. Кроме того, Любовь Львовна представить себе не могла и в страшном сне, что Лёвушка может сгинуть куда-то в Бирюлево-Товарное и для любви самозабвенной, так же как и для помыкания, не останется ей ни одного живого объекта. Кроме Мурзилки. Но он-то существовал только для взаимности и любви...

Конец ознакомительного фрагмента.