Страница 3 из 53
Панцирь черепахи в ссадинах, трещинах и царапинах — следы нелегкой жизни. Может быть, вот эта царапина от острых зубов корсака. А вот эта трещина, скорее всего, от удара о камень. Как-то орел подхватил ее, поднял высоко в воздух и бросил. Грохнулась черепаха на камни, и надежный панцирь ее треснул.
Черепаха дремала, странно моргая то правым, то левым глазом. Тело ее просило еду: вот уже 200 дней, как черепаха не пила и не ела.
Со всей быстротой, на какую только была способна, черепаха тронулась в путь. Черепаха знала — не напрасно прожила тридцать лет! — что первую траву надо искать в низине. Но перед низиной поднималась глинистая гряда. Вот удивились бы те, кто привык считать черепах безнадежно неуклюжими! Черепаха ловко и смело карабкалась на кручу, цепляясь лапами за выступы и углубления.
А с кручи она легко съехала вниз на своем костяном животе, втянув от страха под панцирь лапы и голову.
Видели вы брюшные щитки черепах? Они отшлифованы, отлакированы, начищены до блеска песком и камнями. Как подошвы походных ботинок самых заядлых путешественников.
Осталось переползти такыр, за ним и трава зеленая — сочная, солоноватая, вкусная.
На такыре, как всегда весной, было немного воды. Вода разжижила глину, превратила ее в серый кисель. Черепаха смело скользнула в кисель и вдруг почувствовала, что увязла. Она задергалась, заворочалась, выдираясь из вязкой жижи. Но силы после зимовки были слабы. Жижа приклеила панцирь, лапам не во что было упереться, они беспомощно разгребают серый кисель.
Долго ворочалась в грязи черепаха. Лапы все двигались и слабели, слабели. А жижа становилась все гуще и вязче. Солнце, то самое солнце, которое только что вернуло ей жизнь, теперь ее убивало. Оно накалило панцирь и превратило жижу в твердый, как камень, асфальт.
Солнце вмуровало, вцементировало черепаху в глину такыра и, задержав, убило.
И ни ссадинки, ни царапинки не оставил на панцире этот коварный враг!
А совсем рядом, до обидного рядом, был твердый берег и зеленели травинки — сочные, вкусные, солоноватые…
До чего же похож на заводную игрушку этот жук-чернотелка. Прямо чугунный автомобильчик на проволочных спицах. Кто-то когда-то завел его заводным ключиком и ключик в пески забросил. И вот ковыляет чернотелка с тех пор по песку, по-неживому переставляя проволочные лапки.
А то старательно жует разную растительную труху, или зароется в песок и тупо сидит в нем, не шевелясь.
Много ковыляет их по барханам. Это их рубчатые следы, как от заводных автомобильчиков, разрисовывают пески.
Куда ни посмотришь — везде чернотелки, этакие черные лакированные автомобильчики на проволочных ножках-спицах.
Жуки-чернотелки на удивление вежливые. Как увидят тебя — так сразу земной поклон. Сразу лбом в песок, а толстый задок кверху. По получасу, бывает, в поклоне стоят — и не пошевельнутся!
Зачем им это нужно — трудно сказать. Только каждого, кто к ним подходит близко, они встречают земным поклоном. Уткнутся лбом в песок и стоят. Бьют челом.
Тушканчики — диковинные зверьки: тельце мыши, ушки зайца, ноги кенгуру, а хвост — как у льва, с кисточкой.
Все зверьки на четырех ногах бегают, а эти, как птицы, на двух скачут.
Другие зверьки бывают толстоногие, толстокожие, а тушканчики… толстохвостые!
Есть зверьки жирнобрюхие, жирнощекие, а тушканчики… жирнохвостые!
Встречаются зверьки тонконогие, кривоногие, а тушканчики… мохноногие!
Известны зверьки тонкопалые, короткопалые, а тушканчики… гребнепалые!
Все-то у них не как у других. Все по-своему.
Далеко в песках, у заброшенного колодца живет таинственная птичка Чим-чим. Караванщик своими глазами ее видел. Вот такая она. Караванщик задрал нос — это птичка Чим-чим так задирает нос. Караванщик оттопырил локти — это птичка так крылышки оттопыривает; караванщик запрыгал на двух ногах — вот так скачет эта таинственная птичка Чим-чим.
Когда мы добрались, наконец, до заброшенного колодца — все стало ясно. Таинственная птичка Чим-чим — обыкновеннейший воробей! Он скакал у колодца на двух лапках, задирал носик вверх, волочил полураспущенные крылышки и отчаянно выкрикивал: «Чим-чим! Чим-чим!»
Дикая пустыня и… домовый воробей!..
Но чирикал воробей весело и беззаботно. По всему видно, что не плохо устроился.
Колодец в пустыне — местечко укромное и благодатное. Кто мимо бежит — непременно заглянет, кто мимо летит — присядет. Летел орел — в тени посидел. Бежал дикий кот — слазал напиться. Прилетели дикие голуби — местечко в колодце для гнезда высмотрели. Но тут появился сыч — разогнал голубей. Сам стал в колодце жить.
12 марта — облюбовал колодец для гнезда сыч. Стал у колодца кричать по ночам, приседать и кланяться во все стороны.
16 марта — к сычу прилетела сычиха. Понравился ей и колодец, и отчаянные поклоны сыча. Стали жить вместе.
20 марта — сычиха в колодце, между сучьев обкладки, снесла яичко. Яичко круглое, как пинг-понговый мячик. Лежит без всякой подстилки.
19 апреля — у сычей вылупился первенец — сычонок. Сам словно из ваты, вместо глаз — желтые пуговицы.
15 мая — все сычата выкарабкались из колодца и, словно котята, выпучив глаза, расселись по краю. Все утро вертели головами, следя за осами, прилетающими на водопой. А на день опять залезли в колодец: наверное, у них головы закружились.
В соседнем колодце вывели голубят голуби. Голубята сидят над самой водой, но до воды с гнезда им не дотянуться. А пить на лету голуби не умеют. Вот и приходится беднягам сидя над водой в 15 сантиметрах летать на водопой к арыку за 15 километров!
Нет для костра дров лучше саксауловых: не коптят, как березовые, не стреляют, как еловые, не шипят, как осиновые.
Загораются от одной спички, никогда не бывают сырыми, всегда горят жарким огнем.
Саксауловые деревья не пилой валят, а трактором с корнем из песка выдирают.
Потому что корень у саксаула больше всего ствола.
И топором саксаул не рубят — топор от него отскакивает. Просто стукнут стволом о камень — и сразу готова охапка дров. Вот такой он крепкий, но хрупкий.
В воду полешко бросишь — полено потонет. Саксаул тяжелый, как камень.
А в огонь бросишь — вспыхнет, как порох. Лучших дров нигде не найдешь.
Много-много лет назад жил у меня тонкопалый суслик. Его еще называют земляной белкой. Привезли его из далекой, таинственной для меня пустыни. Я смотрел на него и думал: «Вот эти лапки с длинными пальцами бегали по пескам, вот эти маленькие ушки слышали голоса пустыни, вот эти черные глаза видели желтые барханы».