Страница 70 из 85
— Кто меня облыгает! — раздался над Булавиным хрип.
Посмотрел — стоит казак Щука, лихой рубака, недавно утопивший воеводу. Он пришёл к Булавину и привёл больше сотни вольных степных людей.
— Садись, Щука! Пусть себе забаву творят…
— Не до посиделок, атаман. Поди на час…
Они отошли подальше от всех. Щука говорил в самое ухо:
— У меня под рукой четыре разбойника. Из скита пришли, после зимовки. Любят погулять…
— Ну и чего? — неторопливо оборвал Булавин.
— Едва мы остановились — они в Сиротинскую за вином.
— Кто велел?
— Охолонись, атаман. Слухай. Едва доскакали — и обратно: к Сиротинской Максимов подходит!
Шрам на левой щеке Булавина побагровел.
— Ай, разбойнички твои, Щука! Ай, сукины сыны! Да за такую весть дал бы я им по горсти золотых чургунцев, токмо ныне не до того… Стенька! А Стенька!
— Вот я, атаман! — Стенька появлялся так же ловко, как когда-то делал это Цапля.
— Возьми казаков и разузнай толком, сколько войску у Максимова, как стоят и… всё узнай! Токмо чтобы вас не видел ни кот, ни кошка! Максимов у Сиротинской. Лети!
Стенька отбежал. Засвистел. Заорал казакам, выбирая ненадёжней, и вскоре скрылся в табуне. Там, в тёмном косяке лошадей, он собрал казаков и ускакал в сторону Сиротинской станицы.
— Ну, Щука, ежели сей же час нападут — не устоять нам. Надобно время выждать, пока наши на бударах подойдут.
— Как выждать?
— Чего как? — сорвался Булавин. — Гони всех из воды! Все к лошадям! В готовности быть велю!
А сам подумал: «Ночь. Едина ночь нужна, а там — наши…»
Максимов знал о месте стоянки Булавина и поспешил под вечер занять Сиротинскую. Идти на повстанцев он не мог в тот же час, поскольку полки были вымотаны переходом. Бой решил дать на другой день. Его конница получила корм на ночь и к следующему дню готовилась на бой и преследование булавинцев, но Максимов был спокоен: конница Булавина на плохих лошадях — с бору да по сосенке, и не уйти им от погони бывалых старожилых казаков и дикой конницы калмыков. На остальных казаков, навербованных в верховых станицах, надежда войскового атамана была невелика.
Утром неожиданно для всех со стороны булавинцев прискакал казак и потребовал Максимова. Войсковой атаман услышал, что Булавин желает переговоров. Часа два ломали голову черкасские старшины, но не могли ни догадаться, ни выпотрошить булавинского казака — он ничего не знал. Тогда решено было на кругу послать к Булавину Ефрема Петрова.
Два хорошо знакомых человека, два бывалых казака встретились на опушке Красной дубровы. Было уже за полдень, из-за поворота Дона показались первые будары с булавинцами. Стало легче дышать.
— Нас победить немочно, — загремел Булавин, — понеже к нам приплыли многие тысячи новых казаков и мужиков. Ежели мы сойдёмся, то велми многие кровя прольются, а я чаю, что надобно нам виноватых сыскать промеж себя, — так мы приговорили своим войском, приговорите и вы своим на кругу.
Через час в стане Максимова поднялся шум — то кричали на кругу верховые казаки.
— Ты веришь Максимову, атаман? — прищурился Щука хищно.
— Не верю!
— Тогда чего велишь?
— По коням, атаманы-молодцы! — крикнул Булавин. — Настал наш час. Пешие — берегом! Конные со мной по степи! Ударим заедино! Слышите меня, вольные люди?
— Слышим, атаман! Слышим!
— Покрушим изменников! Постоим за волю реки, за горькие слёзы мужичьи! Не пасись, братья, живот погубить — пасись во страхе своём воли отбыть! Все ли слышите?
— Все, атаман! Веди нас!
— Веду! И да найдут наши сабли их потерянные шеи!
Четыре тысячи конников плотной лавиной вырвались из-за бугра и, ощетинясь копьями, в сполохе сабель обрушились на казаков Максимова, всё ещё споривших на кругу. И половины их не успело сесть на коней, но и те в смятении крутились на месте, не слыша команд, не зная, что делать. Казаки верховых станиц, распалённые на кругу спором с черкасскими казаками, выхватили сабли и первыми учинили с ними рубку. Когда подошли пехотинцы Булавина, уже несколько сотен верноподданных кинулось берегом наутёк. Многие кинулись в воду, надеясь уйти вплавь, но по ним загремели выстрелы пеших булавинцев. Всё смешалось. Косяк калмыкской конницы, раньше других добравшийся до своих сёдел, был разрублен сотней Щуки надвое. Калмыки с трудом прорвались и скрылись в степи. С ними ушла вся старшина вместе с Максимовым.
Всё было кончено в четверть часа.
— Стенька! Не давай обоз грабить! — крикнул Булавин, горя зудом несостоявшейся схватки.
В Паншин-городок булавинцы вошли с четырьмя трофейными пушками, с пороховой казной и свинцом. Немало досталось коней и обозного оружия. Стенька вывернул из телеги сундук, разбил его и по приказу Булавина пересчитал деньги — восемь тысяч рублей.
Все погреба царёвых кабаков в Паншине были опорожнены дочиста, а на другой день войско Булавина, окрепшее духом, оружием, конями, опьянённое победой и сладостным призраком воли, двинулось вниз по Дону, к Черкасску. Конница шла берегом, пешие плыли на бударах. Булавин велел пока убрать бунчук от своей головы, оставя лишь знамя — большое, багровое, — и всё прислушивался к песням своих, долетавшим с Дона.
Булавин не понял, почему бухнуло что-то в груди — то ли вспомнилась молодость и Анна, то ли снова вдруг привиделась Алёна Русинова, её тугая лебединая шея…
— Стенька!
— Вот я!
— Где Вокунь?
— Был в рубке, а ввечеру ускакал.
— Анчуткин ррог! Я его…
— Сказал Шкворню, что-де к Семёну Драному поскакал, а тот, Шкворень-то, ворчит: на Бахмут-де заехать восхотел, к Русиновым каким-то, пёс их знает…
— Вернётся — арапника дам! Торопи бударщиков!
До Черкасска было ещё далеко.
8
«Князю В. В. Долгорукому.
Мой господин! Понеже нужда есть ныне на Украине доброму командиру быть, и того ради приказываем вам оною. Для чего, по получении сего письма, тотчас поезжай к Москве и оттоль на Украину, где обретаетца Бахметев. А кому с тобою быть, и тому посылаю при сем роспись. Также писал я к сыну своему, чтоб посланы были во все украинския городы грамоты, чтоб были вам послушны тамошния воеводы все. И по сему указу изволь отправлять своё дело с помощью божию не мешкав, чтоб сей огнь зарань утушить.
Питер.
Из Санкт-Питербурха в 12 день апреля 1708.
Роспись, кому быть:
Бахметев со всем. С Воронежа 400 драгун. С Москвы полк драгунской фон Делдина, да пехотной новой. Шидловской со всею бригадою, также из Ахтырского и Сумскова полков. К тому ж дворянам и царедворцам всем и протчих, сколько возможно сыскать на Москве конных.
Разсуждение и указ, что чинить.
Понеже сии воры все на лошадях и зело лехкая конница, того для невозможно будет оных с регулярною конницею и пехотою достичь, и для того только за ними таких же посылать по разсуждению. Самому же ходить по тем городкам и деревням (из которых главной Пристанной городок на Хопре), который пристают к воровству, и оныя жечь без остатку, а людей рубить, а заводчиков на колесы и колья, дабы сим удобнее оторвать охоту к приставанию воровства у людей, ибо сия сарынь кроме жесточи не может унята быть. Протчее полагается на разсуждение господина маеора».