Страница 3 из 4
Тяжел мой крест. Уединенье,
Преступной совести мученье…
Нет покоя и в светлые минуты: и тогда —
Вспоминается пройденный путь,
Совесть песню свою запевает…
Слово "совесть" почти так же часто повторяет он, как "прости", и в письмах, и в стихах. В эпосе, в поэмах, постоянно возвращается к тому же: падение — позор — покаяние. Влас "в армяке с открытым воротом" или в другой одежде, в поле, в лесу, в городе, — преследует поэта сквозь все годы его жизни. И все увеличивается как будто тяжесть: "Тяжелый крест…", "Тяжелый год…", "Точит меня червь, точит…
Очень тошно… Очень худо жить…".
"Всему этому есть причина, — пытается он догадаться, но прибавляет: — а может быть и нет…".
Непонятно, почему новейшие апологеты Некрасова заняты главным образом тем, чтобы его оправдать. Именно — оправдать (вспомним, что он сам себя никогда не оправдывал). Чуковский даже первой своей задачей поставил это "оправданье"
Некрасова; и подробно разбирает жизненные его "падения" и общественные "измены"
{Кстати: желая доказать, что поступок Некрасова, поднесшего, как известно, оду
Муравьеву, ничего особенного в ту пору не представлял, критик пишет, красок не жалея, картину унизительнейшего падения русского общества: подлость, трусливое, варварски-глупое угодничество, лакейство, подхалимство, ползанье перед царем на животе, захлебыванье во вранье… И это, мол, сверху донизу, такой русский дух.
Вряд ли понравилось бы Некрасову это оплевание России… Но Чуковского легко оправдать: статья, под эффектным заглавием "Поэт и палач", вышла при Советах, в ту первую эру, когда подобный тон в писаниях о царской России поощрялся.
Особенно, если кое-где Ленина упомянуть, чего критик не забывает. Ныне эра другая. Писатели знают, что они все, что бы ни писали, всегда подозрительны.
Выйди такая статья не 20 лет тому назад, а сегодня, чье-нибудь око усмотрело бы, пожалуй, в хлестком описании критика замаскированную картину современной Москвы…}.
Перед кем, собственно, оправдывают Некрасова? Перед людьми сороковых годов?
Перед Тургеневым, перед иконой Герцена? Или перед шестидесятниками, Писаревыми и Базаровыми? Или думают, что Некрасов нуждается в оправдании перед новой литературой начала века?
Сороковые годы далеко, не услышат. Шестидесятники влились в общественность последующих десятилетий, которая просто забыла Некрасова и с поэзией его, и с "грехами".
А что касается новой литературы (предвоенной), то Чуковский произвел среди ее представителей анкету, которую и приложил к своей оправдательной статье. Анкета — опять времен той же, первой советской эры. Там и Гумилев (только что расстрелянный); к нему, к Ахматовой, Блоку, Сологубу, Вяч. Иванову и другим
Чуковский предупредительно прибавил Маяковского, Горького и каких-то, вероятно, знаменитых в то время, поэтов октября, но сейчас никому неведомых. Оставим этих последних в стороне. А что ответила Чуковскому настоящая новая литература? Ответ, в общем, единогласный: все "любят", или в детстве любили некоторые пьесы
Некрасова; никто не признает его влияния на собственное творчество; а жизнь его, поступки, "грехи" или "измены", — для всех "безразличны". Не интересуют.
Перед кем же, спрашивается, так старался бедный Чуковский оправдать Некрасова?
И зачем?
Если ни для кого не нужно это оправдание, то для самого Некрасова меньше всех.
Мы увидим (если захотим), что он был в правде, даже в истине, когда искал только прощенья. Оправданье ему было ни за чем не нужно.
— Один современный критик, человек со вкусом, но страдающий склонностью к парадоксам (все мы чем-нибудь "страдаем"), сказал однажды: "Некрасов — настоящий поэт-христианин". Утверждение весьма сомнительное, неточное: какой же "христианин", без Христа и христианства? С этим словом надо бы обращаться осторожнее. Да оно нам, для Некрасова вовсе и не нужно, если правда, что ему был послан великий дар — Совесть, если в песнях его плачет она, и ею терзались его душа и тело. Не она ли подсказала — не уму, а сердцу его, что не нужно оправданья, нужно прощенье? И прощенье было ему — не то что дано, когда-то там сразу, в предсмертный час, — оно давалось ему всякую минуту, на всякое его невнятное "прости".
Нет такой высоты, на которой можно было бы оправдаться, но нет и такой пропащей глубины, на которой человеческое "прости" не получило бы ответа.
Это прощенье (не наше, мы так прощать не умеем) Некрасов знал и, не зная о нем, осязал его, чувствовал, как глухой и слепой чувствует ветер, как больной чувствует прикосновенье льда к горячей голове. Так — только так — знал он и
Сказавшего: "Не здоровые имеют нужду во враче, а больные", — Пришедшего и для него, чтобы исцелять-прощать.
Наше же дело, — маленькое, человеческое, — не суд над Некрасовым, с осуждением или оправданием, а только взор на него понимающий, и простые, скромные слова:
большой поэт. Большой человек.
КОММЕНТАРИИ
Впервые: Русские Записки. Париж; Шанхай, 1938. № 3 <март>. С. 322–231. Эпиграф из стихотворения Н. А. Некрасова "Демону" (1855): "Что же со мною случилось? Как разгадаю себя?"
"жадно глядишь на дорогу" — Н. А. Некрасов. Тройка (1846).
"молодость сгубила…" — Н. А. Некрасов. "Тяжелый крест достался ей на долю…"
(1855).
"Муза гнева и печали" — Н. А. Некрасов. "Замолкни, Муза мести и печали!.. (1856).
"Бурлаки" — из стихотворения Некрасова "Размышления у парадного подъезда" (1858):
"Выдь на Волгу: чей стон раздается… то бурлаки идут бечевой!..".
"Укажи мне такую обитель" — Там же ("Назови мне такую обитель…").
"Есть на Волге утес…" — стихотворение (1864) А. А. Навроцкого (1893–1914), ставшее народной песней.
"Вперед без страха и сомненья!" — одноименные стихи А. Н. Плещеева (1846). За участие в кружке М. В. Петрашевского в 1849–1850 гг. он отбывал ссылку.
Чуковский (Корнейчуков Николай Васильевич) Корней Иванович (1882–1969) — писатель. Речь идет о его книге "Некрасов: Статьи и материалы" (Л.; 1926), 2-е издание под названием "Рассказы о Некрасове" (М.; 1930).
…присваивает чужие деньги… — об этой неоднозначной истории писали М. О.
Гершензон в своей книге "Образы прошлого" (М.; 1912. С. 529) и В. В. Розанов (Собрание сочинений. Мимолетное. М., 1994. С. 174–175).
"Некрасов в Риме!" — пишет Герцен Тургеневу — письмо А. И. Герцена от 8–9
декабря 1856 г.
В столицах шум, гремят витии… — одноименное стихотворение Н. А. Некрасова (1858).
Село Тарабогатай — в поэме Некрасова "Дедушка" (1870) село Тарбагатай.
Скабичевский Александр Михайлович (1838–1910) — критик и историк литературы.
Словно как мать над сыновней могилой… — начало поэмы Н. А. Некрасова "Саша" (1855).
Прости! То не песнь утешения… — Н. А. Некрасов. Рыцарь на час (1862).
Тяжел мой крест. Уединенье… — Н. А. Некрасов. Несчастная (1856).
Вспоминается пройденный путь… — Н. А. Некрасов. Рыцарь на час.
Тяжелый крест… — Н. А. Некрасов. "Тяжелый крест достался ей на долю…".
Тяжелый год… — H. A. Некрасов. "Тяжелый год — сломил меня недуг…" (1856).
Муравьев Михаил Николаевич (1796–1866) — граф, министр государственных имуществ в 1857–1861 гг. За подавление Польского восстания 1863–1864 гг.
прозван "вешателем". 16 апреля 1866 г. Некрасов принял участие в официальном чествовании Муравьева и прочитал в его честь тогда же уничтоженные и остающиеся неизвестными стихи.
"Поэт и палач" — брошюра К. И. Чуковского, вышедшая с подзаголовком "Некрасов и