Страница 11 из 37
В день казни
Я про Кешу вспомнил, но вдруг подумалось, что Кеши, может, вообще не было, в той палате я вроде бы один находился. У меня тогда не только с ушами, но и с головой было плохо от битья. В бреду мог и Кеша, и кто хочешь привидеться. Но если он и был, какое это теперь имеет значение, если ни его, ни меня придурковатость не спасла?
Казни я с утра стал ждать. Все слушал, когда шаги за дверью прозвучат. Никогда не думал, что ожидание так мучительно. Лишь когда стемнело, я слушать перестал и прилег на соломке. Тут-то и раздались за стеной голоса, один из них Пузыря. Загремел засов, дверь распахнулась, в лицо пахнуло ночной прохладой, острым запахом зелени, каких-то цветов.
Меня по темной тропке провели к нашему корпусу. При тусклом свете лампы на крыльце разглядел на ступеньках двух божьих одуванчиков в белых платочках. При виде меня они суетливо подскочили и стали креститься.
– Уже тут… ведьмы, – проворчал Пузырь.
– Это кто? – спросили стражи за моей спиной.
– На рынке пирожками торгуют!
– Так у них пирожки-то с собачиной… А еще с котятами…
– В войну всё едят.
По пустынным коридорам первого этажа меня провели в самую дальнюю спальню для старших. Ту самую, где недавно происходил суд. И все было как прежде: на полу сидели три Яшки, а перед ними стоял пустой стул. На спинке мелом было крупно написано: «Ряд 8, место 16».
– Да ты садись, садись! В ногах правды нет! – приветливо, прямо-таки по-свойски, сказал сам Главный.
Я огляделся. На этот раз никто из зрителей не лежал, все сидели: кто на койке, кто прямо на полу, чтобы поближе все видеть. Занятно, небось, поглазеть, как на твоих глазах кого-то казнить будут.
– Хочешь последнее слово сказать? – спросил Главный. Остальные Яшки молчали.
– Не хочу.
Пузырь шепнул в самое ухо:
– На колени… и проси… Они сегодня в настроении…
Яшка Главный услышал, цыкнул на Пузыря:
– Закрой хлебало, Пузырь! Щами разит!
Все громко засмеялись. Но, обращаясь ко мне, Главный был почти ласков:
– Если готов – приступим к делу.
Ему подали спицу, точно такую же, какая в тот день была у меня. Отточенную, пронзительную, как луч. Я даже вздрогнул, увидев ее. Но не от страха, от воспоминания. Отчего-то отчетливо, до подробностей, возникла девочка с косичками и синими глазами. Она в упор смотрела на меня, и в ее взоре застыл немой вопрос.
– Да ты сиди, сиди, – заметив мою реакцию, успокаивающе произнес Яшка. – Это же не сразу. Мы еще кино посмотрим. Ты ведь обожаешь смотреть кино, да? А тут у нас такая камедь, оборжешься!
Я поглядел в его голубые глаза и подумал, что у него, и правда, настроение хоть куда. Видать, урки удачно пошуровали на выезде. Такого голубоглазого, такого задушевного парнишку на улице или в компании встретишь, влюбишься за легкость, за открытость характера.
А может, и казнь моя – только шутка? Поиграют да отставят? И в голове уже кино закрутилось, где Яшка восклицает простодушно: «Да ты сиди, сиди! Мы еще кино поглядим. Ты ведь любишь, говорят, кино? Про безвинных там и вообще? Ну таких, как ты сам? Да? Вот тебе моя рука, на будущее… Если станут обижать, только намекни. Всех казню!..»
– Ты что, придурок… в самом деле ничего не боишься? – поинтересовался Яшка Главный, заходя со спины. Теперь я не мог его видеть, но ощущал кожей, что он стоит близко, совсем близко и, конечно, со спицей в правой руке.
– Не знаю, – сказал я, стараясь не показать, что внутри меня все дрожит.
– Но коленки-то дрожат?
– Коленки? – переспросил я. И повторил: – Не знаю.
Яшка сказал из-за спины, обращаясь к уркам:
– Слыхали, что говорит? У него коленки не дрожат… Сме-лый!
– Да брешет он, – сказал урка-украинец.
– А тебе, правда, все равно, что с тобой сейчас сделают? – продолжал гнуть свое Яшка Главный. Может, его заело, что я не прошу пощады.
Я не стал отвечать. Слышно было, как он дышит в затылок. Наверное, сейчас… уже прицелился… подносит… А внутри трепыхало все сильней и сильней. И вдруг кожей содрогнулся, все во мне затряслось от прикосновения, а он лишь пальцем по моей спине провел.
– Ага, да ты не просто боишься! Ты очень, очень боишься! – удовлетворенно произнес мой золотой палач, не убирая руки. – Сердечко-то, поди, затрепыхалось? Хочет, хочет жить!
Его пальцы все гладили и гладили меня слева по спине, ползали, выискивая удобную точку для укола. Сам-то укол, я верил, будет короткий, а значит, и боль будет недолгой. А вот ползанье пальцев было невыносимым. И мой истязатель, конечно, это знал. Вот уже, кажется, нащупал нужное место и даже пригладил, чтобы одежда не мешала, но все оттягивал и оттягивал укол. А кругом стояла мертвая тишина. Не только я, все, затаив дыхание, ждали.
И вдруг он меня оставил. Отправился гуляющей походкой по спальне, посматривая с любопытством на зрителей, а к некоторым даже наклоняясь, чтобы заглянуть в лицо.
– Ну и как? – спрашивал, ощериваясь. – Интересно, да? Как барашка, да? – И опять наклонялся, ловя чей-то взгляд. – А может, кто еще хочет поработать палачом? Я сегодня добрый, бесплатно уступлю. Ну кто? Поднимите руку?
Руки подняли все. Неподалеку сидел на своей койке Теслин, он же Сироп, и, напрягаясь, тянул, тянул вверх свою тощую палку.
– Такие мы сме-лые? – преувеличенно восхитился Яшка Главный. – Готовы все казнить?
Ему ответил вместо ребят Яшка-кореец:
– Они смелые от страха. Боятся попасть на его место.
А украинский урка поддакнул:
– Конечно, боятся.
– А что, это мысль! – подхватил Яшка Главный.
Он с интересом обвел глазами спальню, и все вдруг как-то скукожились. Не видно и не слышно. Мертвая тишина наступила.
– Ну-ка слезай, – сказал Яшка Главный, повернувшись ко мне. – Сейчас вторая серия в нашей картине будет.
Про картину я не понял, но со стула слез. Ноги, как ватные, подгибались, едва устоял.
– Держи! – Он протянул мне спицу, направив острием в мою сторону. Скользнула догадка, что и это не более чем очередной прием, а как приближусь, как протяну руку, пырнет в грудь или в живот и захохочет.
– Ряд, место напоминать не надо? – Он смотрел в упор, ждал ответа.