Страница 37 из 39
— Приехали! — раздался из шоферской кабины голос Миронова.
Машина остановилась. Перед ними невдалеке от берега протянулось длинное одноэтажное кирпичное здание.
— Это рыбозавод, — сказал Цветков.
Таусен рассеянно кивнул головой.
В директорском кабинете их встретила немолодая высокая женщина с черными глазами и гладко зачесанными седыми волосами. Она поднялась из-за письменного стола и протянула руку прежде всех Таусену.
— Ну, я рада вас видеть у нас… — Она замялась, не найдя сразу обращения, и добавила: — Таусен.
— Откуда вы знаете? — с недоумением спросил академик.
— Что же тут удивительного? — улыбнулся Цветков. — Мы ведь предупредили о нашем приезде. Позвольте вам представить Софью Ефимовну Липкину, старшего научного сотрудника завода.
— А сейчас я за директора, — пожаловалась Софья Ефимовна. — Иван Федотыч в командировке, и я вот… с канцелярией вожусь. Ску-ука!
Она певуче протянула это слово.
— Значит, страдает ваша диссертация? — участливо спросил Цветков.
Софья Ефимовна оживилась:
— Да нет, двигается.
— Вот Николай Фомич мне и поручил, — сказал Цветков, — посмотреть, как это у вас теперь получается.
— Софья Ефимовна — ученица Николая Фомича? — спросил Таусен.
— Да, — ответил Цветков, — хотя когда вы познакомитесь с темой ее докторской диссертации, то убедитесь, что слово «ученица» вообще-то к ней неприменимо.
Скорей учительница многих и многих.
— Слушайте, — шутливо возмутилась Липкина, — да вы разговариваете обо мне как будто в моем отсутствии! — И она быстро спросила: — Вас сейчас покормить?
Все молчали, глядя на Таусена.
— Что касается меня, то я вполне сыт после завтрака, — сказал он.
— Мне кажется, мы все сыты и гостеприимного хозяина не обидели! — кивнул Гущин на Миронова.
— Тогда разрешите: я хочу провести вас по нашему хозяйству.
Легкой походкой она подошла к двери и раскрыла ее, пропуская посетителей.
Они вошли в огромное, очень длинное помещение, в котором тянулись в несколько рядов садки. Около каждого стояла женщина. Не переставая работать, женщины оглянулись на вошедших. Работа их состояла в том, что каждая выхватывала из садка справа от себя крупную рыбину и, держа ее на весу, правой рукой вкалывала в нее иглу шприца, а затем опускала рыбу в садок слева и бралась за следующую. Подсобные работницы быстро наполняли шприцы и принимали использованные. Работа шла очень быстро.
Таусен долго смотрел, потом сказал:
— Мне кажется, я начинаю понимать, в чем дело…
— Еще бы вы не поняли, коллега! — отозвалась Софья Ефимовна. — Ну, конечно, вы видите массовые гипофизарные инъекции.
— Насколько я помню, — сказал Таусен после долгой паузы, — первые опыты искусственного оплодотворения икры осетровых рыб, успешное выведение и выращивание мальков были произведены именно у вас, в России…
— Вы совершенно правы, — заметила Липкина. — Был такой рыбовод Овсянников.
Овсянников еще в тысяча восемьсот шестьдесят третьем году вместе со своим сотрудником Пельцамом добился на Волге искусственного оплодотворения стерляди. Они вывели мальков и вырастили их до годовалого возраста.
Овсянников получил в свое время медаль первой степени от Парижского общества акклиматизации. В тысяча восемьсот семьдесят первом году он удачно повторил свой опыт, а еще через два года Пельцам начал разводить стерлядей. Тогда и в других странах стали, по их примеру, разводить севрюгу и другие породы. Ведь осетровые — одни из самых ценных рыб, а в неволе они размножались плохо.
Запасы их давно уже стали истощаться. Но, впрочем, мы успешно применяем гипофизарные инъекции не только к осетровым, но и к разным другим породам.
— Я еще припоминаю, — сказал Таусен, — что метод гипофизарных инъекций почти одновременно был предложен лет пятнадцать назад одним из советских ученых и кем-то и Бразилии. Рыбам впрыскивают гормон передней доли гипофиза? — обратился он к Софье Ефимовне.
— Да, — ответила она.
Они стояли недалеко от входа. Работницы, не обращая на них внимания, продолжали свое дело. Из больших окон падали широкие полосы света. В них поблескивали то рыбья чешуя, то стекло шприца.
— Уже тогда было установлено на практике, — говорил Таусен, — что этот гормон повышает выделение икры и молок и способствует наилучшему оплодотворению. Но ведь многочисленные опыты показали, что это дело имеет лишь лабораторный интерес. Помнится, тот бразилец уверял, что инъекция гипофиза вряд ли найдет практическое применение. Но, судя по тому, что я вижу, он ошибся.
— Безусловно, — сказал Гущин. — Никто так не ошибается в своих предсказаниях, как пророки ограниченности человеческого знания.
— Мне знакомо это изречение, которое вы привели, — сказал Таусен, — но не помню, откуда оно.
— Из Тимирязева, — ответил Гущин.
— Из его книги «Исторический метод в биологии», — уточнил Цветков и добавил:
— Особенно, конечно, это относится к практическому применению научных достижений в нашей стране.
— Тимирязев — великий русский ученый… и революционер… — задумчиво произнес Таусен.
— Коммунист! — вставил Гущин.
— Да… я чтил его как биолога и недостаточно обращал внимания на идейную сторону его жизни и творчества. А теперь я начинаю понимать, что она не менее существенна… Наверно, потому-то каждая правильная идея у вас как бы попадает в какой-то множительный аппарат и приобретает гигантский творческий размах.
— А какие рыбы относятся к осетровым? — вдруг спросил Гущин. — Я знаю осетра, стерлядь…
— Еще белуга, севрюга, калуга, — перечислила Софья Ефимовна.
— Я не думаю, — медленно сказал Таусен, — чтобы этот рыбозавод был у вас одним из немногих.
— Это доказывает, — подтвердил Цветков, — что вы уже уловили характер наших масштабов. Да, таких питомников у нас много, в разных областях страны, и из них непрерывным потоком идет пополнение в наши реки, озера и моря.
После осмотра завода Липкина пригласила гостей обедать. И тут спохватились, что нет Кнуда. Его нашли в цехе, где он успел подружиться с работницами.
За обедом Цветков, покосившись, в сторону Таусена, обратился к Софье Ефимовне:
— Ну, как здоровье вашей сестры?
— Я как раз вчера получила от нее письмо, — ответила Липкина. — Она вернулась с курорта. Врачи нашли, что она вполне здорова, и она начала работать.
— Ваша сестра, очевидно, была серьезно больна? — участливо осведомился Таусен.
— Да, — просто ответила Софья Ефимовна, — у нее был рак пищевода.
Таусен даже встал со стула:
— Был? Но как же так…
Кнуд с изумлением и даже испугом смотрел на Таусена, не понимая, что происходит.
Софья Ефимовна засмеялась:
— Очень просто: его вырезали.
Таусен сел, но по-прежнему не принимался за еду.
— Кто вырезал?
— Луковников, — сказала Софья Ефимовна. — Да будете вы, наконец, кушать? Уха остынет.
Но Таусену было не до еды.
— О Луковникове я, конечно, слышал, — тихо сказал он, — такой знаменитый хирург… Но разве рак пищевода оперируют?
— Вполне.
— О, если бы знать раньше! — взволнованно сказал Таусен, но усилием воли взял себя в руки и начал есть.
— У нас уже лет пять широко практикуются операции рака пищевода, — говорил Цветков. — Теперь эта область не считается недоступной для хирургического вмешательства. Прежде боялись внести инфекцию в грудную полость при таких операциях, но теперь хорошо разработана техника шва и, кроме того, применяют пенициллин, так что эту опасность можно считать устраненной.
— А давно сделали вашей сестре операцию? — спросил Таусен, с некоторым недоверием глядя на Липкину.
— Отлично понимаю ваш вопрос, — сказал Цветков. — Вы хотите знать, может ли быть рецидив? Не может. Конечно, тут дело не ограничивается одним хирургическим вмешательством. Одновременно производится общее лечение.
— Какое же, какое? — настаивал Таусен.
— Если вы не будете обедать… — с притворной угрозой в голосе начала Софья Ефимовна.