Страница 37 из 52
2000
МОДА
© Перевод В. Ахтырской
Неужели мода для меня — ориентир, с помощью которого я определяю свое место в мире, потому что больше ни в чем не смыслю? В одежде я разбираюсь лучше, чем во многих других вещах. Я мало что о себе знаю, не особенно собой интересуюсь, но мне представляется, что тяга к моде может заменить мне меня саму, и поэтому я прямо-таки впиваюсь в одежду с какой-то странной жадностью, более напоминающей, однако, отречение, словно я вдруг отказываюсь от чего-то, отпускаю что-то на волю. Я интересуюсь одеждой, чтобы не интересоваться собой, ведь себя я бы выпустила из рук тотчас же, едва решившись на попустительство собственному «я». Ролан Барт видит чудо в том, что одежда облекает тело, а от соприкосновения тела и одежды не остается и следа. С другой стороны, одежда держится в тени, привлекая взгляды к проглядывающему сквозь нее, выступающему телу: к ногам, груди, рукам и т. д. Но я-то не вижу как раз того, что хотела бы увидеть, и не показываю того, что, возможно, хотели бы увидеть другие (впрочем, в последнем я не уверена): я всегда ношу закрытые, скрывающие фигуру вещи, потому что хотела бы увидеть и ощутить (скорее ощутить, чем увидеть), как оставленный мною след тотчас изглаживается, словно след пловца, бороздящего волны, которые, лишь слегка взволновавшись, немедленно успокаиваются и смыкаются вновь, будто никто их и не возмущал. Да. Как будто никакого пловца и не было, и этот образ мне нравится. Неужели я отгораживаюсь одеждой от небытия, чтобы существовать здесь и чтобы другие не заметили, что я здесь была? Неужели, кроме следа, тотчас исчезающего, ничего и не было? Неужели я помешана на моде и поэтому хочу — нет, даже не скрыть (утаивание — все-таки активный поступок) с помощью модных вещей собственный след, а как можно надежнее его утратить, чтобы его никто больше не нашел?
Может быть. Иначе я могла бы совершенно спокойно надеть то же, что носят все остальные, «быть как все». Тогда и я стала бы в некотором смысле «невидимой», но возникла бы опасность, что на меня станут смотреть. И чей-то взгляд невзначай упадет не на джинсы, не на свитер, а на меня саму, и тогда я наверняка исчезну.
Я ведь одеваюсь не для того, чтобы на меня пялились, — вот, мол, какую прелесть я купила, — а для того, чтобы смотрели на одежду, а не на меня. Ведь если одежда существует не просто так, если она показывает себя, указывает на саму себя, то она как раз для меня. А вот если она, исчезая, демонстрирует те или иные части тела, она мне не подходит. К тому же отдельные части своего тела мне не хотелось бы особо подчеркивать. Размышляя о своем теле, я даю ему отрицательную оценку: ну, скажем, руки, спина и плечи ничего себе, а вот остальное я бы предпочла скрыть. В сущности, я ничего, совсем ничего не хочу показывать и потому скрываюсь от мира под своего рода покровом, под которым многое угадывается. Но не ломайте голову, нет там вовсе ничего интересного, так, пустяки, пустое. Значит, одежда для меня как-то связана с самоотречением, ведь стоит мне ее снять, как ничего от меня в ней не остается, ни следа, кроме, быть может, волос или легкого запаха духов, если я ими пользовалась. Ну, иногда еще пятен, но их нетрудно вывести. Мода — совсем другое: нечто несущественное, но зримое, весомое и обильное. Я тут ни при чем, меня-то тут нет! Ведь смысл моды — в том, чтобы быть чем-то без всякого тела, а может быть, и вообще быть-для-себя-и-быть-в-себе. А я как раз больше всего люблю быть-без-себя.
И так мы нашли друг друга, постоянно теряя себя. Нет, не теряя, мы же существуем, но лишь для того, чтобы забыть собственную сущность. Вот такие мы. Мода и я.
2000
О СЕБЕ
ДОСУЖИМИ ПУТЯМИ МЫШЛЕНИЯ
© Перевод Е. Белорусец
Когда я начинаю писать, в первую очередь мне нужна полная неопределенность. Будучи человеком старомодным, я испытываю в ней необходимость, как в своеобразном стартовом капитале, чтобы в конце концов выяснить, куда меня заведет письмо как таковое. Впрочем, не только оно одно. В какой-то момент написанное ловит меня за руку (но в руки не дается, как это ни подло!) и выталкивает наружу. Я теряю устойчивость, но остановиться уже не могу, нужно продолжать, добиться каких-то результатов. Пускай мой доморощенный генератор (хоть для этого пригодится!) питает энергией что-то вроде карманного фонарика, который можно носить с собой и всегда иметь под рукой. Фонарик этот имеет свойство время от времени превращаться в словесный огнемет. Да, вот что в нем меня бы устроило. Стоить, конечно, будет недешево, но подойдет наверняка. Тут уж не скажешь: дешево, но мило. Мышление ведь обходится крайне дорого. Вместо дешевого, чего я не могу себе позволить, я выбираю для себя дорогое, оно мне вообще ничего стоить не будет: а именно философию. Мышление других. И я делаю его, то есть мышление, дешевым, я делаю его даже бесплатным, хотя не дешево его отдаю. Оно было передано мне другими, а сейчас я сама пытаюсь извлечь из него прибыль. Скажем, выставляю на торги красивые, аккуратно нарезанные, опрятно разложенные литературные премии или целые их груды, свежеиспеченные труды, сначала растянутые на руках, как пряжа, а потом смотанные в клубки надежды, а также погребенные желания, ведь мыслить — значит хоронить желания и говорить нечто прекрасное их безжизненному телу, потому что оно больше ничего не понимает. Говорят это ему лишь тогда, когда с ним покончено окончательно. Мертвый язык, который больше не сможет стать живым. Для того мы и убили его, мы, пишущие.
Сохраняя изящество, я покидаю тело, для прощания с которым постаралась одеться как можно лучше. Сквозь мою прозрачную блузу мысли мерцает чувство ответственности, влекущее моральное требование, за которым, скорее всего, моя привлекательность не поспеет. Не я учредила мышление, и раз уж оно уже есть, я им воспользуюсь вновь, как разношенной обувью. Но что мне это даст? Ничего! Действительно, мышление мне удается использовать лишь в качестве карманного фонарика, который я зажигаю при ходьбе, делая шаги, играя роль генератора или сочинителя, который сам себя торопит, чтобы жалкий стеклянный чулок с нитью накала горел чуть ярче, тот самый чулок, куда бережно сложены мои не менее жалкие, с трудом накопленные и собранные слова. Те неузнаваемые более (сплавленные друг с другом) слова, которые позже будут брошены мне в лицо: Как вы смеете! Вы же не нищенка! Лучше уж просто отнимите у нас те монетки, за которые мы отдали жизнь, чтобы расплатиться со страховой кассой! Проделайте с ними несколько непонятных манипуляций. Философия — тоже лишь мелкая монета, как и все прочее, разве что она вдруг окажется великой. Нечто, что превратилось в месть и теперь на месте поджидает вас у вас же дома. Вы даже можете позвонить ему. Но если я в состоянии тратить кое-что посущественнее (банкноты! крупные купюры!), без мышления я вполне могу обойтись. Итак, я собираю вместе и расходую их, мои маленькие монетки, для того, чтобы не пришлось растрачивать или, что еще хуже, экономить, «откладывая на потом», саму себя. Чтобы этот нищий, мышление, не заметил, что самое важное, на что мне не хватило слов, я оставила себе. Иначе пришлось бы думать самой. Неужели оно, то есть мышление, заставит меня мыслить?! Для чего? Зачем? Стоит ли заниматься подобным? Ведь другие делали то же намного лучше. Я могу достать деньги из шляпы, а потом объяснить, что шляпа играет особую роль. Я положила ее перед собой, не знаю, действительно ли она мне принадлежала, нет, скорее всего, нет, я никогда ее раньше не видела. Мышление — это то, что скрыто под шляпой, и я, пожалуй, возьму ее себе. Впрочем, она давно уже здесь. Все основывается на мышлении, почему бы ему тогда не стать основой моего славного текста? Я — его главное основание, но при этом я строю его так, чтобы непросто было обнаружить его философское происхождение. Точно так же маскируют кустарником деревенский нужник, для того чтобы его неотложное предназначение обозначалось тогда, когда возникнет острая необходимость, но ничуть не раньше. Дефицит мышления ощущается лишь тогда, когда оно становится необходимым. Случается подобное, к счастью, не часто. Потребность эта возникает чрезвычайно редко. У меня ее регулярно отнимали другие. Вы предоставляете ее в мое распоряжение, потому что я являюсь распорядительницей мышления. Да, я повинуюсь самой себе, ведь эту работу мне никто не заказывал. То, что во мне дремлет, хочет пробудиться, но ему необходимо обосноваться в большом здании концерна с мраморной облицовкой и стеклянным фасадом (который лишь выглядит проницаемым, но это вовсе не так), чтобы и я, прирожденный паразит, могла приобрести некоторый авторитет. Итак, мышление. В моей приемной кто-то задает себе вопрос, в какую мыслительную комнату он должен направиться и где она расположена. На листке бумаги у него записано, куда ему с его мышлением податься. Теперь необходимо предоставить ему нужную информацию. Но я сама хочу туда попасть! Для начала составим план! Бытие оставило множество следов на лестничной клетке, они разноцветные, чтобы каждый мог продолжать свой путь в нужный отдел мышления. Мне же хочется идти всеми путями, все они одинаково нужны. Я говорю человеку, который хочет мыслить: только не со мной! Не идите за мной, и тем более не следуйте за мной незаметно, направьтесь лучше по собственному следу, и вы увидите результат! Следы мышления многоколейны, вы поймете, как насущно необходим бывает каждый из них, каждый отдельный след. Насколько я понимаю, вы стремитесь всех опередить. Вы хотите оказаться впереди, несмотря на то что нет ничего, что вы могли бы обогнать. Никакой конкуренции! Итак, вы хотите продвинуться вперед, но с тем, чтобы как можно чаще и больше обгонять других. Вы хотите посмотреть, что там находится, но вам необходимо то, чем обладаю я, — настойчивой готовностью продуцировать и поставлять саму себя. Безусловно, с неким посланием или даже с целым посольством, которое само кого-то представляет, но кого именно, не имею понятия. Как же это унизительно — отдавать нечто, чего, возможно, вообще не существует. Мышление страшит, оно — дорога в пропасть! Но вы же хотите попасть на третий этаж. Вот как. Предполагается, что там вас ожидает сущность философии. Если вы не нашли ее внизу, она, возможно, ждет наверху, кто знает? Подождите, я пойду с вами, и если мы окажемся в нужном месте, а сущности той не будет дома, то я сама буду представлять эту сущность. Итак, могу вам ее представить, если вы непременно хотите. Для этого вам не стоило подниматься по лестнице! Так как я не могу представить себя, представлю, по крайней мере, сущность мышления. И хоть сама я не могу себе ее представить, на вашу долю достанется предостаточно. Ступени ведут вверх, непосредственно к истории мышления, откуда лестница поднимается еще выше или спускается вниз, в зависимости от того, где именно вы находитесь и куда хотите попасть. Лестница воплощает то постоянство, по ступенькам которого проходят и идут дальше. Можно сказать, что поднимаются через уже продуманное, перестают обращать на него внимание и переступают через него. На продуманное не наступают из страха повредить, но, переступая, используют. Постоянное — стало быть, лестница, лестница в никуда — и есть мышление. Кто мыслит — не важно, тем более что определить это особой сложности не составляет, лестницу ведь нельзя отставить в сторону. Ее можно оставить для себя, если хочешь куда-то прийти, но переставлять ни в коем случае нельзя, даже на долю миллиметра. Философия кажется мне неким подобием тряпки, с помощью которой можно усердно смывать следы, оставленные на лестнице, или же только размазать их. И лишь после того, как лестница вымыта и сор равномерно распределен, мы сталкиваемся с очевидным: грязь, от которой ткань тряпки постепенно задубевает, которая пропитывает материю, осушает и затем вновь увлажняет ее, весь мусор — он-то и был здесь с самого начала! Это и есть все необходимое. Та связующая субстанция, для создания которой я смогла вместить в себя окурки, бумажки, скомканные носовые платки и собачье дерьмо. Чтобы отстоять себя. Только чтобы себя отстоять.