Мещане

* синих чулок!.. (франц.).

- Я не похожа на нынешних писателей, - продолжала объяснять Татьяна Васильевна старичку, - они любят описывать только то, что видят на улице, или какую-нибудь гадкую любовь...

- Нынешние писатели описывают то, что и в домах видят!.. - остановил ее критик, принявший несколько на свой счет фразу Татьяны Васильевны о том, что нынешние писатели изображают одни уличные сцены.

- А я против того мнения Татьяны Васильевны, - подхватил Бегушев, - что почему она называет любовь гадкою? Во все времена все великие писатели считали любовь за одно из самых поэтических, самых активных и приятных чувств человеческих. Против любви только те женщины, которых никогда никто не любил.

Генерал готов был расцеловать кузена за эту мысль, но вместе с тем и смутился немного: намек был слишком ясен!

- А сколько я писал прежде о любви! - зашамкал старичок. - Раз я в одном из моих стихотворений, описывая даму, говорю, что ее черные глаза загорелись во лбу, как два угля, и мой приятель мне печатно возражает, что глаза не во лбу, а подо лбом и что когда они горят, так должны быть красные, а не черные!.. Кто из нас прав, спрашиваю?

На этот вопрос старичка никто не ответил, кроме Бегушева.

- Вы правее вашего противника! - сказал он ему. - Но в нашем споре полагаю, что я прав; зачем же Татьяна Васильевна так унижает любовь?

- Не я унижаю, а вы, вы - мужчины; но успокойтесь, и в моей пьесе будет любовь, и даже незаконная, - ублажала она ужасного кузена.

Раздавшееся шушуканье в передней заставило генерала вскочить и уйти туда. На этот раз оказалось, что приехали актриса Чуйкина и Офонькин. Чуйкина сначала опустила с себя бархатную, на белом барашке, тальму; затем сняла с своего рта сортиреспиратор, который она постоянно носила, полагая, что скверный московский климат испортит ее божественный голос. Офонькин в это время освободил себя от тысячной ильковой шубы и внимательно посмотрел, как вешал ее на гвоздик принимавший платье лакей.

Генерал торжественно ввел этих двух гостей в свой салон.

- Я думала, что вы и не приедете, - сказала Татьяна Васильевна актрисе.

- Нет, отчего? - отвечала та обязательным тоном.

Татьяна Васильевна указала Чуйкиной на место рядом с собой на диване. Та села. Татьяна Васильевна даже Офонькину, хоть он был еврей и развратник, подала руку и проговорила:

- Вы у нас такой замечательный деятель!

Все разместились, наконец.

Бегушев несколько времени смотрел на актрису: он никогда не видал ее на сцене; но по одутловатой, румяной и тривиальной ее физиономии заключил, что вряд ли у нее мог быть настоящий талант.

- Мы можем начать чтение, - сказала Татьяна Васильевна актрисе, а вместе с тем пододвинула ей свою драму, переписанную щегольским писарским почерком.

Чуйкина взяла рукопись, бегло и почти не глядя перелистовала ее и сказала:

- Всю драму я должна читать?

- Всю!.. Вы знаете, как я люблю ваше чтение, - произнесла Татьяна Васильевна заискивающим голосом.

- Драма "Смерть Ольги", - прочитала актриса заглавие.

- Нашей знаменитой Ольги, жены князя Игоря! - поспешила ей объяснить Татьяна Васильевна.

- Я знаю! - ответила актриса и соврала: ни о какой исторической Ольге она не слыхивала. Далее читала:

- "Ночь, крепостные ворота.

Привратник

Стой, кто идет?

Молодой оруженосец

Идут свои!

Привратник

Княгиня не велела никого впускать!

Оруженосец

Врешь, я более преданный слуга княгине, чем ты!

Между ними начинается борьба; оруженосец убивает привратника и проходит в крепость".

- Я не могу этого читать: тут все мужские роли! - объявила актриса.

- Вы хоть сцену Ольги прочтите! - почти простонала испугавшаяся Татьяна Васильевна и, развернув тетрадь, показала то явление, которое происходило между Ольгой и молодым оруженосцем.

Актриса снова начала читать:

- "Ольга (стоявшая на коленях перед божницей).

Вот так, как эти слезы, исходит из меня и жизнь моя!

Оруженосец

Княгиня, дайте мне упасть перед вами на колени и на ковре вашу слезу облобызать".

- Хорошо! - отозвался Долгов.

- Прочитано отлично! - заметил критик.

Старичок от восторга разводил только руками и утирал катящиеся из глаз его слезы.

- Теперь далее, далее! - торопила свою исполнительницу Татьяна Васильевна.

- Далее я не могу читать: опять всё идут мужские роли, - отозвалась актриса.

- Отчего же не читать и за мужчин! - заметил ей Офонькин.

- Оттого, что я не мужчина! - ответила ему Чуйкина.

Офонькин слегка пожал плечами. Он знал, что возлюбленная его была недалека и капризна, но чтобы до такой степени простиралась ее глупость, не подозревал даже: не хотеть читать при таком обществе и при таких похвалах!..

- Но как же тут быть? - спросила Татьяна Васильевна, почти в отчаянии взглядывая на мужа.

- Позвольте, я буду читать! - воскликнул Долгов.

- Ах, пожалуйста! - провопияла Татьяна Васильевна.

Долгов, взяв тетрадь, начал читать громко; но впечатление от его чтения было странное: он напирал только на те слова, где была буква "р": "Оружие, друзья, берите, поднимем весь народ!.. И в рьяный бой мы рьяно устремимся!" - кричал он на весь дом.

Женские же роли произносил каким-то тихо-сладким и неестественным голосом. Наконец, дочитав второй акт, почувствовал, что чтение его было очень неискусное, и, по своей откровенности, сам сознался в том: "Нет, я скверно читаю!"

Татьяна Васильевна грустно потупила глаза.

Бегушева начинало уже все это забавлять.

- Да вы дайте читать вашему прежнему учителю, - посоветовал он ей, показывая на старичка.

- Готов, готов! - сказал тот.

Татьяна Васильевна, не меняя грустного выражения лица, пододвинула к нему свою тетрадь.

Старик зашамкал:

- "Терем князя. Вдали слышится пение: "Ах, подружки, отчего же нейдете вы в леса!.. Там грибов и ягод много!.. Наберите мне цветов душистых!.."

- Кузина, позвольте мне заметить, что эти стихи очень напоминают "Аскольдову могилу"{313}: "Ах, подруженьки, как грустно!.." - проговорил Бегушев.

- Напоминать хорошее всегда не мешает! - ответила она ему резко и просила старичка продолжать.