Страница 20 из 33
Даже на первый взгляд сама фигура Отпетова позволяет судить об огромных потенциальных возможностях ее обладателя в части разрешающей способности к высиживанию крупнейших произведений нашей эпохи. В силу этого он, конечно, нажил немалое количество завистников, среди которых нашлись и теоретики, утверждающие, что в силу закона о кругообороте вещей в природе, то, что из-под зада вышло, к заду и вернется. Оно, конечно, на практике так и получается, но к чести нашей читающей публики нужно признать, что происходит это не только в силу ее пренебрежения к задистской литературе, но и по причине кризисного положения в сфере общественного производства туалетной бумаги. Но литературе тут, можно сказать, и не в убыток, ибо в месте ее такого применения читается с большим удовольствием, и в случае подобного чтения каждая книга наших, задистов в конечном счете прочитывается дважды. Один мой знакомый вообще все самые главные для себя сведения почерпывает именно в этом учреждении, так как при острейшем дефиците времени читать литературу, а тем более периодику не имеет никакой возможности. Да что там мой знакомый! Приходилось мне быть в доме известнейшего и любимейшего миром писателя, (позволявшего себе, однако, быть одновременно и заядлым читателем), так у него в помещении периодического посещения имелась целая библиотечка любимых авторов, употреблявшаяся, правда, лишь по прямому назначению, что, впрочем, совершенно не противоречит разбираемому нами примеру, потому что его любимыми авторами были исключительно головастики. Книги же задистов и у него в этом месте не залеживались.
Литературоведению ведомо, что капитально усидчивый сочинитель постепенно уподобляется песочным часам – чем дольше он сидит, тем больше у него перетекает из головы в фундамент, и восстанавливаться при этом можно только по системе йогов – время от времени стоя на голове. Но тут творца подстерегает другая опасность – никогда не известно, что при этом перетечет обратно… В молодости, еще до полного погрузнения, Отпетов кое-когда и позволял себе головостой, что, конечно, способствовало взаимообмену творческих соков в его организме, но с годами это стало уже и физически невозможно, да и как-то вроде бы и не пристало ему в его-то чинах выйогиваться до горы ногами…
Поэтому, окончив свой обычный творческий сеанс, Отпетов ни на какие упражнения уже не отвлекается, а вызывает машину и едет в Печатный Приказ, Догмат-Директорию или какое-либо другое высокое учреждение, иногда даже и в «Неугасимую лампаду», где воцаряется в кабинете и сидит там довольно долго, мешая подчиненным линять домой, потому что ему-то спешить особенно некуда – все приемы, визиты и банкеты начинаются весьма поздно, хотя и не настолько, чтобы имело смысл до них возвращаться домой…
Ну, на этом мы, пожалуй, и закончим исследование телесных, а точнее сказать, телесно-творческих вопросов, и посмотрим, чем занимаются Отпетов и Черноблатский в то время, когда мы выпустили их из зоны своего наблюдения…
…На черную полированную поверхность, занимающую весь экран, шлепается связка сарделек. Камера отъезжает, и теперь видно, что это никакие не сардельки, а пальцы Отпетова, который, придерживаясь рукой за крышу автомобиля, начинает задом втискиваться через дверной проем на переднее сиденье. Он пытается сделать это сразмаху, но неудачно. Тогда он применяет другой способ – толчек следует за толчком, отчего машина глубоко раскачивается с боку на бок, словно корабль в мертвую зыбъ – прямо-таки ходуном ходит. Наконец, само тело Отпетова, оказавшись целиком внутри, плюхается на сиденье, и машина, глухо хрюкнув, тяжело оседает на правый бок. В дверь медленно втягиваются тяжелые, обутые в лакированные с резинками туфли отпетовские ноги, и вслед за тем растопыренная ладонь съезжает с крыши и накрывает собой дверную ручку. Дверь захлопывается. Слышна команда: – На «Динамо”!
С диферентом на правый борт машина медленно отчаливает от подъезда…
Затемнение.
Из затемнения – квартира Черноблатского. Ковры, хрусталь, стенка. На корешках всех книг одно имя —»Черноблатский». Стена, сплошь увешанная брелоками. Повсюду телефоны – на столе, на стене, на письменном столе, на кухне, в ванной, в туалете, возле телевизора и в изголовье дивана. На всех аппаратах в центре диска наклеены золотые гербы: крест с дополнительной косой перекладиной, и по кругу слова: —»Господи, помилуй!».
Черноблатский лежит на диване животом вниз, под тяжелой нижней челюстью горка подушек – он смотрит телевизор.
Оператор ведет панораму через весь стадион, притягивает трансфокатором трибуны – крупнее, еще крупнее… На экране появляется Отпетов – он заполняет два места и смотрится рядом с соседями, как горилла среди мартышек. Крупный план. Кажется, что Отпетов входит в комнату. Черноблатскии хочет вскочить, садится и тут же со стоном рушится на диван.
Тетрадь вторая
Казаки-разбойники
Бумагу изобрели не китайцы, бумагу изобрели осы. Видели ли вы когда-нибудь конические ямки в стволах деревьев, ровнехонько так выгрызенные? Это осиные лесоразработки, а целлюлозная фабрика – их маленькие крепкие челюсти. Древесина на это идет с большим разбором: лучше всего сухая затрухлявившаяся яблоня – это уж прямо полуфабрикат. Осе бумага – дом, осятам – колыбель: ведь ячейки сот из той же бумаги. Поэтому нет ничего странного в том, что, кроме вооруженных обжигающим жалом полосатых насекомых, бумага плодит еще и личинки-буквочки, которые, сколотившись в плотный строй, иногда жалят много чувствительней, чем даже равная по численности стая ос…
Под широким бетонным навесом, накрывшим собой застекленный тамбур крыльца-подъезда, прилепился серый шар осиной колонии. Черная дыра в его центре стиснута спиралью бумажной оболочки, и поэтому осы, вылетающие из гнезда, кажутся пулями, выпущенными из ствола нарезного оружия – они выскакивают одна за другой частой длинной автоматной очередью – видно, у них настал час вылета «на работу», хотя никто путем и не знает, чем в этом мире пробавляются осы и как организован их труд…
Навстречу осам под козырек крыльца с разных сторон залетают люди – это спешат на службу сотрудники «Неугасимой лампады». Такое зрелище, правда, удается увидеть не каждый день – обычно они тянутся до полудня, неспеша, и по одному, – только раз в неделю приходится им пошевеливаться – в четверг опаздывать нельзя – по четвергам утром происходят заседания Коллегии Богоданной Редактурной Еженедельной Думы, или, как их сокращенно называют, БРЕДколлегии, на первой (открытой) части которых должны присутствовать все наделенные распорядительными функциями служители журнала, а коль уж они сами приходят ко времени, то уж мелким подчиненным служкам, как говорится, сам Бог велел.
Но вот тугая стеклянная дверь заглатывает последнего из них, и под козырьком подъезда никого не остается, только черно-желтый жгут с тонким зудящим звуком то вытягивается из серого осиного шара, то засасывается в него обратно через черный зрачок летка.
Если повести взглядом от шара по серой же стене вверх, то он начнет пересекать мутные от пыли стекла. Задержавшись на третьем от края окне пятого этажа, глаз мало чего разберет через многомесячную пыль – на первый взгляд даже покажется, что за стеклом копошатся какие-то насекомые, может быть, те же осы, но если стекло протереть, то откроется внутренность отпетовской прихожанской, где столпились неугасимовцы, ожидающие начала БРЕДколлегии. Приложив ухо к стеклу, можно услышать нестройный гул, словно в том же осином гнезде, когда население его чем-то обеспокоено. За двумя же совсем крайними окнами располагается уже известный нам кабинет самого Отпетова. Отсюда, видимый сбоку, его могучий стол не производит впечатления креста – просто стол как стол, только очень длинный. Правда, теперь кажется, что стол этот припер самого Отпетова к стенке – так плотно прижата к ней спинка отпетовского кресла. Однако отодвинуть стол к двери никак нельзя – в кабинет тогда попросту не войдешь – и укоротить его тоже невозможно: Отпетов до того дорасширял Думу, что члены ее на коллегиях сидят страшно тесно, словно гости, гуляющие свадьбу в малогабаритной квартире. Впрочем, сейчас почти все они толпятся в прихожанской, а в кабинет допущены только трое: Тихолаев, Многоподлов и Минерва-Толкучница.