Страница 16 из 22
Тем не менее, совокупность объективных факторов, закрепощённая «географией», определив отгороженность от опыта внешнеисторической жизни, привела к тому, что внутренняя жизнь Страны долгое время воспроизводила «саму себя». Говоря проще, схожие причины приводили к аналогичным следствиям. Само же бытие Руси, беря на вооружение метафору русского актёра и рассказчика XIX в. И. Ф. Горбунова, «кажинный раз спотыкалось на том же самом месте». Так было в гражданской жизни городов, то же происходило в глухих деревнях, в своих духовных привязанностях и социальной структуре принципиально не отличавшихся от городов. Ибо и там, и здесь господствовала общинная психология, которая не способствовала вертикальному развитию власти удела, княжества, Руси, а потом и Российского государства. Это относится не только к народному (то бишь, традиционно деревенскому) бытию, но и к послепетровской России, за исключением отгородившегося от Страны града Петра.
И опять нам не миновать мировоззренческую ипостась.
Имея лишь опосредованную связь с аскетизмом, социально инертное общинное бытие психологически отражало малоценность того (вещного) мира, который изначально не имел цены в сознании. А не имел по причине малой к нему духовной и психической адаптации, что тождественно малой потребности в нём. Застоявшись в веках, инертность, претендуя на духовные сокровения и обретя черты своеобразной «народной идеологии», в этом качестве вросла в социальную, политическую и хозяйственную жизнь России. Однако – «по Сеньке и шапка».
Державшемуся не на правах, а на обычаях поместному бытию Страны характерны были локально-общинные толкования морали и нравственности. Не имея поддержки в реальности и не находя особой опоры в делах, духовные умозрения узнавали себя в повседневности через неуважение к ней. Как будто глубокое приобщение к вере на поверку обозначало неадекватность требованиям реального мира.
И в самом деле: поскольку вся власть от Бога, а от человека ничего не зависит, то не особенно нужно участвовать в том, в чём ты, «по благословению свыше», не властен. В результате дочерние «вере» бездеятельность, безалаберность и небрежность, приняв формы идеологии и без труда утверждаясь в упованиях на «авось» и «небось», явили себя в неразвитости чувства меры, что нередко вело в Стране к хаосу, преступной безответственности и бесправию. Явственно заявив о себе после духовной смуты середины XVII в., эти свойства после Петра утвердились в чиновном самодурстве, а имперская ипостась государства лишь укрепила их в своих неподсудных недрах. В период становления империи в обществе не получила признание важность правовых взаимосвязей жизни Страны. Таковое положение дел, имея схожие причины, и здесь вело к схожим следствиям, увы, сохраняя свою силу вплоть до настоящего времени. В результате среди многих здравых понятий утерялось наиглавнейшее: законы важны уже потому, что через приобщение к правилам жизни они сдерживают разложение общества тогда, когда его покидают мораль и нравственность.
Наверное, социально-правовая неупорядочность и бытовая неприхотливость, порождающие гражданскую неразбериху, и обусловили восприятие России иностранцами как некую громадную территорию, населённую «странным и непутёвым» народом. В отличие от русских, европейцев – весьма практичных и куда как конкретных в достижении поставленных целей – менее всего беспокоили «вселенские проблемы», если, конечно, не понимать под ними поиски и колонизацию новых земель. Именно здесь – в разнице мировосприятий – суть проблем и в прежней, и в нынешней российской жизни, как и корни идеологического и политического противостояния «Востока и Запада».
Но «пришла беда – открывай ворота». После Раскола неясности правовой жизни усугубили факторы духовного плана, усложнившие общее положение дел и внутренний лад Московской Руси. На протяжении веков являясь единой по факту племенной сущностью и религиозной принадлежности, в новых условиях Русь утеряла жизнеспособность по причине разрыва религиозных, внутрисоциальных и окраинных взаимосвязей. Разболтанность этих связей прямо затрагивала интересы обороны Страны, которые для Петра – природного геополитика – были важнее всего. Воочию убедившись в материальном, техническом, информационном и образовательном отрыве западных государств, Пётр, создавая новую Россию и предполагая её исторически долгую жизнь, выстраивал государство не на монолите духовной единосущности народа, но опираясь на соображения политического и хозяйственного порядка. Таким образом, идеи монарха, минуя отечественные субстанции, разделили Россию в душе и сознании людей на «Петровскую (Петербургскую) монархию» и на Страну-царство, испокон веков понимавшуюся народом как «помазанную Богом». Создалось неразрешимое противоречие: дабы успешно противостоять давлению «матерьяльной цивилизации» необходимо было принять образ жизни народов, её исповедующих, что, означая отказ от типа религиозного сознания, противоречило историческому выбору Страны.
Положение усугубляли реалии, от царя не зависящие. Протяжённые государственные границы России в ряде регионов были не ясны, условны и слабо защищены. Помимо внутренних кочевников их терзали Турецкая Порта, сверх всякой меры амбициозная Речь Посполитая и ищущая путей для реализации своего политического честолюбия высокомерная Швеция.
После смерти великого реформатора большая часть «птенцов гнезда Петрова», разжирев, разучившись летать и вообще перестав быть орлами, забыли идеи императора и его политические настояния. А позабыв, не желали вспоминать о них. Флот гнил в гаванях Петербурга, армия теряла организованность и боеспособность. Хотя и в этих условиях русский солдат сохранял издревле присущую ему силу духа, которая не отличала опрусевший генералитет. В высшем командном составе воинский дух сменили, по Герцену, «дифирамб и риторика подобострастия». Светская власть и чиновная челядь, наперегонки осваивая иностранные языцы, спешили отгородиться от русского языка, культуры России и самого народа. В лице очиновленного государства последний обрёл своего беспощадного насильника и грабителя.
И всё же совокупно-историческую неудачу в создании долговременно могучей империи нельзя считать поражением Петра. То была, скорее, беда Великого императора, в исторической перспективе обернувшаяся трагедией России. Не дано и не под силу было человеку за столь короткий срок привести к гармонии ритмы эволюционного пути европейской части Страны и «закаменно-племенной». Долго ещё после незавершённых реформ Петра обширное «туловище» Страны существовало само по себе, а неподконтрольная «центру» периферия «гуляла» как придётся и куда ей захочется… Перенесённая же «голова» России, едва не сворачивая себе «шею» в стремлении разобраться в заморских ценностях, обречена была упираться в противоречивую, а в политической ипостаси отнюдь не дружественную цивилизацию Европы.
В XVIII в. Россия вступила, по Пушкину, «под гром пушек и стук топора». Это воинственное столетие прошло в битвах против могущественных государств Европы и Азии, приведя к присоединению к России новых и ряда старых своих регионов. В европейской части к России в 1758 г. была присоединена Восточная Пруссия [24], а на Востоке в 1730–1740 гг. – Уральская, Тургайская, Акмолинская и Семипалатинская области, а также остаток казахского ханства (1731). Однако войны России против ряда могущественных государств (отмечу изумившие мир блистательные виктории великих полководцев Петра Румянцева-Задунайского и Александра Суворова) и наступившие в начале следующего столетия тяжелейшие испытания в битвах с Наполеоном не прошли для Страны бесследно. Явив миру блеск и славу русского оружия, нескончаемые баталии повлекли за собой огромные человеческие жертвы [25]. Истончив великоросский слой европейской части России, войны эти привели к невосполнимым материальным и ресурсным потерям; растратив настоящую, надорвали потенциальную жизненную энергию нации. Из множества викторий выделю важнейшие: Против Швеции (1700–1721, 1741–1743, 1788–1790), Турецкой Порты (1710–1713, 1735–1739, 1768–1774, 1787–1791), Персии (1722–1723), Семилетнюю войну против Пруссии (1756–1762), а также борьбу с крымскими ханами, после чего последовало присоединение Крыма к России в 1783 г.