Страница 14 из 24
— Отменное вино. — Эмери откинулся на спинку стула.
— Отвезешь меня сразу. — Придирчиво поковыряла вилкой в горке салата.
Патрик смолчал, залюбовался гвоздиками. Стэйси перехватила взгляд:
— Цветы отвратные… мертвечина!.. Люди с хорошим вкусом таких не покупают.
— У меня дурной вкус, — согласился Эмери.
Так больше продолжаться не может, обтер губы салфеткой, смежил веки: озеро, по глади прыгает моторка, внезапный дождь, Сток прижимается лицом к сосне, хвоя налипает на ноги, озноб после купания… Какой телефон пытался припомнить Сток? Стоит ли придавать значение мелочам? Открыл глаза:
— Чего ты добиваешься?
Стэйси поджала губы, глаза засверкали, румянец заиграл на щеках: гнев украшал:
— Хочу, чтобы ты принадлежал мне!
Эмери сцепил пальцы, поднес к пламени свечей:
— Я не ранчо! Не самолет, не пакет ценных бумаг, не дом!
Стэйси пригнулась к столу:
— Фигляр!
Если бы не десятки глаз, Эмери съездил бы ей по физиономии, с трудом сдержался, примирительно произнес:
— Зачем казаться хуже, чем ты есть?
— Чтобы у тебя был стимул бороться за мое совершенство! Безупречные подруги быстро надоедают.
Эмери скользнул взглядом по голубым головкам цветов, забыл, что слишком приблизил руки к огню, отдернул обожженные пальцы, подул, боль прошла.
— Будут волдыри.
Стэйси не слушала, перешла на крик:
— Ненавидишь меня? Почему? Вы все такие!
Эмери плохо переносил заявления типа «вы все!». Приволок на свою голову! Зачем? Хотел устроить вечер примирения, попытаться в последний раз найти объединяющее. Бесспорно, Стэйси устраивала его лишь под покровом ночи, но объятия не длятся вечно, а время до утех и после, проведенное со Стэйси, напоминало пытку.
— Ты хочешь, чтобы я ушел?
— Ушел!? Так просто от меня не уходят!
Эмери знал это не хуже ее. Скандалы на работе при заключении сделок не задевали Патрика, скандалы Стэйси изматывали до одури.
Неприязнь переполняла Эмери — особенная внутренняя дрожь. Старался не встречаться с глазами напротив, старался думать о другом, о других, о временах ушедших и о тех, что наступят, что приближаются, ничем не предвещая появления, как выныривают носы кораблей из тумана, стелющегося над гладью залива. Бессилие и злоба, как две крест-накрест сколоченные доски, на которых Стэйси распинает методично, умело, каждый раз с все большим наслаждением.
Эмери, в отличие от Стока, не решался топить неприятности в выпивке, понимая: похмелье приносит страданья и лишь запутывает все, отдаляя разрешение.
Настроение Стэйси менялось стремительно, подобно ветрам над заливом: холодные — на теплые, порывистые — на упругие или едва шевелящие. Стэйси положила ладонь на руку Эмери: теплая сухая кожа, сквозь поры будто перекачивались ласка, кротость, готовность к самопожертвованию. Эмери не обладал таким совершенным даром смены масок и, как каждый обделенный, восхищался и ловил себя на неприязни к наделенному. Гнев не утихал. Эмери знавал эту стадию отношений — зыбкую, предвещающую неминуемый разрыв.
Стэйси гладила его руку, губы ее шептали слова утешения и обожания. Эмери казалось, что на него наваливается лихорадочный сон детства, когда жар то ввергал мальчишку в беспамятство, то с небывалой отчетливостью показывал картины невозможные, не встречающиеся в обыденной жизни и оттого пугающие реальностью.
— Ну-у! — Губы Стэйси округлялись, глаза источали тепло и покорность. — Давай мириться!
Эмери поражался: сейчас в ней ни капли фальши, через мгновение не останется ни капли искренности.
— Послушай, прекратим… — начал неуверенно.
Глаза Стэйси округлились, дьявол возобладал, все началось сначала.
Эмери уставал… собственно, решимость продолжать давно истаяла, оставалось одно: рвать, но… без потерь! Не подвергая себя риску, — Стэйси принадлежала к породе женщин, умеющих защищаться, получивших эту способность от рождения сразу и вполне совершенной.
Эмери поднялся… К дому Стэйси ехали в безмолвии. Эмери мечтал: скорее бы вышла, скорее бы увидеть в свете фонарей точеную фигуру, откинутую назад голову, развевающиеся волосы, стремительность, отдающую вызовом и уверенностью.
Машина замерла перед домом Стэйси, девушка не выходила. Эмери вглядывался в лобовое стекло, будто именно там ожидал увидеть нечто чрезвычайно важное для себя. Выключил зажигание, нажал клавишу магнитофона. Стэйси играла привязным ремнем, наматывая черную ленту на ладонь, и тогда ее точеная рука напоминала в полумраке салона лапу боксера в перчатке.
— Что ты там видишь? — ткнула боксерской перчаткой в лобовое стекло.
Эмери промолчал. Стэйси выругалась грязно, обидно, так, как только она умела. Эмери наклонился, нажал ручку дверцы, грубо вытолкнул соседку на тротуар.
— Ты еще пожалеешь! — Вопль заскакал по салону, заглушая звуки музыки.
Сколько раз Эмери слышал эти слова? Десять? Сто?.. Потом наступало примирение, резкость Стэйси забывалась, приглушенная ее ночными шепотами и вздохами. Эмери слишком долго прощал, слишком долго терпел… Выбрался из машины, обогнул капот, привлек девушку, с неподдельным участием, испугавшим и его самого, повинился:
— Прости!..
Стэйси взрывалась мгновенно и прощала мгновенно. Потянула Эмери за рукав к подъезду. Патрик покорно запер машину. Девушка повисла на локте: со стороны счастливее пары и не сыщешь.
— Любишь меня?
— Естественно! — Эмери ужаснулся: во лжи все зашли слишком далеко, так далеко, что, кажется, и возврата нет.
В квартире никого, кроме куклы.
Сток знал это лучше других.
Свет горел во всех окнах и будто обжигал нёбо: Сток ощутил сухость во рту, побежал к подъезду, на приветствие Хуаниты не ответил, помчался по лестнице.
Руки не повиновались, когда Сток пытался вставить ключ в скважину. Ревновать?.. Глупо, и все же… неприятная дрожь заставила вибрировать ключ.
Дверь распахнулась. В коридоре — мужчина. Сток рванулся, схватил незнакомца за плечи, тряхнул, короткая схватка и… Сток отлетел к стене. С трудом пытался уразуметь, что растолковывает мужчина, наконец вник: глупо получилось, оказывается, Сток запамятовал — забарахлил телефон, и он сам вызвал человека со станции, Хуанита проводила работника узла и отперла ему дверь своим ключом.
Сток извинился. Мужчина ушел, сдержанно попрощавшись. Сток заметил на полу крохотные цветные обрезки провода и успокоился.
Звонок. Эмери! Осведомился, чем взволнован друг? Сток, стараясь побороть недавнее волнение, пустился в пространные объяснения, Патрик усмехался в трубку. Договорились отобедать в субботу. Сток ехидно уточнил: не познакомит ли Патрик со своей дамой на этот раз?
— Теперь уж точно нет. — Несвойственная Эмери отрывистость резанула, Патрик попытался свести все к шутке…
— Что значит теперь? — ухватился Сток, хотелось переключить разговор с себя на друга, отчего-то случалось так, что всегда обсуждали проблемы Стока, а Эмери будто бесплотно парил в пустоте, не встречая препятствий, не испытывая тягот.
Эмери быстро свернул разговор, сославшись на занятость.
Наверняка слишком дорожит новой привязанностью, и даже туманная возможность вторжения Стока в их отношения — чего не случается в хитросплетениях любви? — удерживает Эмери от представления ее другу. Сток подобрал обрезки проводов, подбросил на ладони — красные, черные, желтые жгутики, — в детстве непременно нашел бы им применение, да и сейчас выбросил не без сожаления.
Вошел в спальню.
Кукла сменила одежду?
Сток вместе с красавицей из магазина крошки Паллиса притащил и несколько сменных комплектов одежды. Он тут же вспомнил, что сам переодел куклу, но, успев привыкнуть к ее прежнему костюму и растревоженный явлением чужака в своей квартире, не сразу сообразил, что утром сменил привычную уже зеленую блузку безмолвной подруги на лиловую кофту с лиловым газовым шарфом.
Присел на стул у окна. На горизонте высились горы. Над Старым городом, примыкающим с юга к китайским кварталам, парили воздушные змеи, один, огненно-оранжевый, понесло на телевизионную башню и внезапно швырнуло на белый глобус бассейна.