Чащоба

Оказавшись в беде, Лео ухватился за предложение Вильмута. Послал телеграмму, чтобы там не поразились его неожиданному приезду, и сел в поезд.

В Медную деревню к матери он боялся ехать, родные края все еще вызывали страх. Поди знай, может, на узкой тропке приковыляет навстречу какой-нибудь забытый в своей норе школьный товарищ, примется беззубым ртом шепелявить об идеях отечества и о презрении к товарищам, припомнит кровавые события сорок первого года и приставит наконец к груди предателя дуло; скажет: собаке собачья смерть. Что такому терять — одним душегубством больше или меньше, и без того все полетело к черту.

Лео знал, что подобные фантазии смехотворны, в газетах писали, что леса давным-давно очищены, все бандиты ликвидированы. Некоторое время тому назад, в пятьдесят шестом году, вышли на свет божий последние беспаспортные затворники, те, кто, бормоча, утверждали, что на их душе нет крови.

И все же Лео предпочел поехать к Вильмуту и Эрике. Они жили в сорока километрах от Медной деревни, в те времена это считалось вполне приличным расстоянием.

Лео не удалось восстановить свой душевный покой в семье Вильмута. Не было в их доме благоприятной атмосферы, чтобы Лео мог, дружески улыбаясь, слиться с домочадцами.

Да и сам дом вряд ли годился для жилья, возможно, лишь как временное прибежище для бродяг. Видимо, был когда-то построен для продажи — из сырого материала, и ни один гвоздь не забит до конца. На редко положенных поперечинах качались половицы, а из широких щелей поднималась мелкая, как зола, пыль. И ленточный фундамент был заложен по дешевке, мелко, от мороза он вспучивался, в тепло опускался, это можно было заметить по перекошенным углам возле потолка, по заклиненным окнам и трещинам в дымоходе. Казалось, что по ночам искривленные и ржавые гвозди поскрипывали — из последних сил удерживали углы дома.

Естественно, нельзя было ожидать приветливости и беспечной болтовни и от Эрики: она старалась избегать взглядов Лео, и настороженная складка на переносице разглаживалась, вероятно, только во сне. Иногда руки Эрики начинали неожиданно дрожать, ножи и вилки со стуком падали в ящик, сковороды и горшки громыхали. Напряжение не выветривалось сквозь неплотные стены дома. И хотя все взрослые утоляли жажду перебродившим пивом, которое стояло на столе в открытой бадейке, хмель не помогал клеиться разговору. Эрика ни разу не поинтересовалась работой и делами Лео, видимо, догадывалась, что человек находится в подавленном состоянии — к чему бередить. Единственный, кто пытался поддерживать настроение, был Вильмут, он играл по вечерам на гуслях и возился с детьми, но это ему быстро надоедало. Его непостоянство выдавало, что в его душе бродит тоска. Приходилось как-то тянуть время, жизнь нужно было прожить. Частенько Вильмут выставлял на стол бутылку, Эрика никогда не составляла им компании. Когда мужчины пили водку, она нарочно принималась на кухне стирать белье, казалось, что в этом доме без конца гудит стиральная машина, чтобы разводить сырость и плесень. Ее вызывающее презрение изводило Лео. Едва очухавшись от выпивок, он снова кидался искать забвения в бутылке, по вечерам засиживался с Вильмутом, днем ходил в магазин пополнять запас водки. Вместе с тем он старался по возможности меньше оставаться в доме друга. Иногда с утра уходил вместе с Вильмутом в мастерскую, помогал другу налаживать вечно барахлящий трактор, вскоре ему эта работа надоедала, и он удирал от грохота и смрада. Взяв у Вильмута велосипед, начинал колесить окрест; без определенной цели он мотался по пыльным проселкам. Однажды утром Вильмут сунул ему в руки удочку, теперь у Лео был повод бродить возле речки; раза два удавалось наловить коту рыбешек. А вечером они с Вильмутом опять глядели в рюмки. Эрика включала на кухне стиральную машину, громыхала ведрами, Хелле, сгибаясь под тяжестью, перетаскивала мокрое белье в тазу во двор и развешивала на веревке. Вообще в этом доме все действовали друг другу на нервы. И детям приходилось пожинать плоды неприязни взрослых. Эрика сверх меры покрикивала на мальчишек, те хныкали, топали ногами, капризничали. Лишь поздним вечером в доме наступала тишина, только потрескивали потолочные перекладины, их словно раскалывали клиньями, — и это беспокоило даже, пожалуй, больше, чем гам и грохот.

Они сидели с Вильмутом и скучали, разговор не клеился — вдруг что-то дойдет до слуха Эрики, — дымили, вертели в пальцах рюмки, жизнь казалась постылой.

Что собирался отыскать здесь Лео?

Видимо, в силу того, что, подчас и спотыкаясь, Лео всегда оставался на ногах, он все еще смел на что-то надеяться: нечто прекрасное расплывчатой картиной маячило где-то в грядущем. Он простодушно полагал, что они в спокойный миг усядутся с Эрикой рядышком, с умилением вспомнят прошлое, озаренные воспоминаниями, постараются стать лучше самих себя, словами приголубят друг друга и придут к мысли: мы должны уметь прощать. Смешно, какое прощение может Лео предложить Эрике? Он всегда жаждал, чтобы другие врачевали его собственные раны. Как было бы чудесно, если бы Эрика грустно и умудренно улыбнулась: постараемся быть выше того, что времена и обстоятельства встали на нашем пути.

Нет, Эрика ничего не забыла и не простила. Ее резкие движения и вечная спешка — волосы знай разлетались на ветру — излучали тревогу, настороженность, даже ярость; видимо, требовалось большое усилие, чтобы не вспыхнуть разом и не расставить в свете яркого пламени все по своим местам. Эрика, казалось, была из того же теста, что и Лео, и она тоже на что-то надеялась, никак не мирилась с тем, что телега завалилась и вот-вот перевернется.

Немногословная Эрика время от времени бросала Вильмуту какую-нибудь колкость и пронзала его звериным взглядом. От неожиданности у Вильмута на мгновение перехватывало дух, но Лео понимал, что на самом деле слова Эрики обращены к нему.

Чудилось, что и дети боятся свою мать.

Однажды ночью Лео проснулся, он услышал крадущиеся шаги, кто-то пробирался в комнату, где он спал. Притворился, что крепко спит; из-под прикрытых век он разглядел неясную фигуру приближавшейся Эрики. Призрак остановился посреди комнаты, поколебался, рука поднялась, чтобы навернуть на палец прядь волос. Лео готов был закричать — неизвестно, от тоски или страха. У Лео перехватило дыхание, когда Эрика на цыпочках приблизилась и наклонилась к нему. Пахнуло духом сена и ромашки. Сердце Лео куда-то упало, он похолодел, он должен был, подавляя дрожь, не подать и виду, что чувствует дыхание Эрики и видит ее. Было бы верхом пошлости, если бы он обхватил склонившуюся над ним Эрику и привлек бы ее к себе, казалось, что за дверью стоят остальные, Вильмут и дети, так же, как Лео, затаив дыхание, — сейчас произойдет землетрясение, ржавые гвозди переломятся, дом обвалится. Мертвенно-бледная Хелле в поисках защиты укрылась за спиной Вильмута.

Эрика коснулась губами щеки Лео, выпрямилась и на цыпочках просеменила к двери. На пороге она задержалась и оглянулась. Когда дверь за ней закрылась, Лео почудилось, что он слышит всхлипывания.

И тут Лео забила нервная дрожь. Сами собой покатились слезы, холодная дрожь пронзила его, он сцепил бесчувственные пальцы, чтобы взять себя в руки. Комната наполнилась желтоватым светом. В голове заработала взбесившаяся машина, которая со страшной скоростью швырялась одними и теми же словами: тряпка, дрянь. Когда коллапс понемногу отступил, во рту остался едкий привкус: он не достоин звания мужчины. Он с трудом поднялся, добрел до окна, выглянул на улицу. Эрика исчезла в сумерках.

Проснувшись от изнуряющего сна, когда уже вполне рассвело, Лео начал подыскивать своим мыслям новое русло.

Ночью Эрика выразила Лео чувство благодарности.

Быть может, она в течение последних мучительно тянувшихся дней боялась, что Лео ищет возможности уединиться с ней, затянуть ее в безумный водоворот, разбить семью, а после уже никто не сможет собрать черепки.

Возможно, Эрика была охвачена ужасом при мысли, что Лео начнет допытываться: мой ли все-таки ребенок Хелле? Лео знал привычку Вильмута под пьяную руку намекать о сомнительном происхождении девчонки — даже странно, как это ему никогда не приходило в голову, что Лео мог быть отцом первенца Эрики! Лео знал Вильмута, помнил его хмельные излияния еще со времен работы на автобазе, пьяный, он проявлял исключительное упорство, заводился до самого утра. Теперь у Эрики могло все время обмирать сердце: неужто и Лео начнет в свою очередь столь же мучительно долбить то же самое!