Чащоба

Айли сбивчиво и как бы нехотя рассказывала, как они потом окольными улицами дотащили тележку. Прикрыла тело брата березовыми ветками и тряпьем, и все равно синие мухи гудели над ним. Только через три дня им удалось похоронить убитого. И были эти дни самыми долгими в их жизни.

Лео не мог утверждать, что Айли и ее мать жили в изоляции, чтобы исходить желчью на существующий строй в стенах собственной квартиры. Они не жаловались и не роптали, другое дело, что они думали про себя. Для Лео оставалось загадкой, откуда они черпали душевные силы. Единственное сетование, которое дошло до слуха Лео, было, пожалуй, замечание матери Айли, что жизнь заботами сточена. Но так мог сказать любой, кто пережил трудные времена.

Они не возводили стену между собой и миром: мать Айли занималась шитьем дамского платья, и к ним домой то и дело валили люди. Лео раздражали ее клиенты, хотя они и не лезли на ту половину квартиры, где проживает он с Айли. И все равно Лео выводило из себя, когда звонили в квартиру и разговаривали за стеной. Почему-то это мелькание людей усугубляло в Лео его ощущение клетки. Ему казалось, что любопытные женщины допытываются о зяте. Чем занимается, откуда родом? Неужто все еще не оформил брак? Лео представлял, как мать Айли в ответ на эти расспросы грустно качает головой.

Это изводило его.

Однажды Лео вошел в рабочую комнату Айлиной матери в тот самый момент, когда какая-то старая женщина примеряла пальто. Странно, что Лео не слышал звонка. Он хотел было с ходу повернуться и исчезнуть, но женщина оживилась, перестала смеяться и не обращала внимания на то, что приколотый к плечу булавками рукав сполз ей на руку.

— Боже мой, да это же Лео с Нижней Россы! — обрадовалась женщина.

Он оторопел. По его мнению, сморщенные старушки были все на одно лицо, и не мог взять в толк, с кем имеет дело.

— Молодые парни не замечают старых женщин, — приветливо хихикнула старуха, ее накрашенные губы, казалось, полоскались в воде. — В войну я каждое лето ходила туда на сенокос. В трудные времена Росса была для меня вторым домом, там меня всегда хорошо встречали. Им и не пристало указывать на дверь вдове сына Явы.

Мать Айли с интересом слушала, ее взгляд скользил от Лео к старухе и обратно.

— Я помню Лео еще ребенком, — старуха вытянула руку и показала рукой над самым полом. — На похоронах Явы Лео прибавил всей родне забот — пустил себе пулю в живот. Благодарение богу, счастье живет в несчастье, покойный Нестор, мой муж, вырезал у него эту пулю.

В голове у Лео загудело, он старался избегать насмешливого взгляда этой болтуньи, казалось, внутри его поместили яркую лампу. Превосходно помнившая все, старушка сейчас направит сноп света на Лео и известит Айлину мать обо всех его мыслях.

— В войну Лео шастал по лесу, было у него время смотреть, как бабы сено косят, — многозначительно заметила старуха.

Тут Лео пробурчал что-то вроде того, что очень приятно, и исчез за дверью.

В соседней комнате он готов был ухватить какой-нибудь предмет и разнести прутья стеснявшей его клетки. Старуха за стеной без конца бубнила, у нее было что рассказать Айлиной матери. Может, развесила у нее перед носом даже пеленки его — обо всем-то она знала. Лео был уверен, что если не сейчас, то позже вдова старого царского солдата припомнит еще много деталей, чтобы поведать о них в этом доме. Всех их продерут с песочком, россаского Йонаса и мать Лео; наверняка старуха знает и то, где обосновался отец Лео.

Созданная с помощью умолчания и уверток оболочка слетела с Лео.

Что еще можно знать о прошлом Лео вдове Нестора Нета?

После того случая Лео заметил, что Айли порой, улыбаясь, забывала отвести от него взгляд, и в ее глазах перемежались искаженные картины прошлой жизни мужа. Чего же ты стоишь, думал он.

Он чувствовал себя перед Айли оголенным, возможно, старуха задела и Эрику? Можно было не сомневаться, что и Вильмут с Ильмаром, и Эрнст не остались вне поля зрения старухи: время обрамило их с Лео в одну картину.

Мысли невольно упирались и в его самое больное место: может, старуха с оглядкой тихонько нашептала и о том, что произошло за виллакуским пастбищем летом того страшного сорок первого года?

Проклятье!

Человеку нигде нет спасенья.

Лео уже прикидывал, каким образом сбежать от Айли, — глядишь, посчастливится избавиться от бремени? Но не было у него сил сделать этот решающий шаг. Айли бы его не поняла. Как просто было прийти сюда: холодный новогодний день, падают снежинки, улицы безлюдны, люди отдыхают после праздников. Какое-то необычное чувство простора сопровождало Лео, когда он ступал по белоснежному ковру и снежинки разлетались как пух. Я перемещаюсь из одного пункта в другой, и это остается никем не замеченным, простодушно полагал он в тот раз. Он не знал, что добровольно открывает дверь, которая на многие годы словно бы заключит его в клетку.

Смирившись с клеткой, как с неизбежностью, Лео в какой-то мере прикипел сердцем к Айли. Быть снова одиноким, жить отшельником? Ему так хотелось принадлежать к кому-то; теперь он жил в семье. Все равно, боролся ли кто-нибудь из участников добровольного союза с неудовлетворенностью или нет, во всяком случае, то, что имелось, было лучше пустоты — взрослым людям смешно надеяться на совершенство.

Айлина мать выражала свое отношение просто: в доме мужчина.

Одна мысль о новой перемене в жизни изводила Лео.

Он чувствовал, как страдает Айли, выросшая в порядочной семье, она не хотела выглядеть в глазах людей сожительницей. И все же чутье ей подсказывало: не напирай, останешься и без этого. Так она и поступала из чувства такта, проявляя терпение и избегая прямолинейных вопросов: почему не женишься на мне и не хочешь иметь детей, кого же ты на самом деле любишь?

Глупая старуха, радуясь, что узнала Лео, и не в меру разболтавшись, огласила тихую квартиру звоном треснувшего предмета.

Однажды Лео пришла в голову спасительная мысль относительно возможности побега.

Он увидел во сне контуры каменного корабля. Они шли с Эрикой над морем по краю гигантского бетонного сооружения, руки у обоих были распростерты для равновесия, как у канатоходцев. Лео чувствовал сквозь сон, как стынут от холода руки и ноги. Он безумно боялся, что Эрика оступится и упадет в шумящее весеннее море, а раскачивающаяся на воде льдина навалится на нее. Эрика вела себя отчаянно, останавливалась, поднималась на цыпочки и выкидывала пируэты. Ветер трепал ее волосы и вырисовывал сквозь цветастое ситцевое платье ее тело. Время от времени хохотавшая Эрика оборачивалась к дрожавшему и оторопевшему Лео и кричала сквозь шум: не бойся, потому что я ничего не боюсь! Держись за меня, будешь жить смелее!

После этого сна Лео сам почувствовал себя кораблем, который отдал концы и выскользнул в море. Тектоника бетонного здания обретала в его воображении все более определенную форму. Восторг в нем сперва был неуверенным, будто звуки арфы, но порой ему слышались литавры. Лео удивлялся себе и открывал себя. Он не думал, что в нем обнаружится скрытое дарование. Он чувствовал, что стоит ему сейчас позволить своей идее увянуть, как что-то в нем окончательно рухнет. Опустошение и разорение лавиной пронеслось бы над ним, оставив после себя одни обломки. Эрика легким шагом шла впереди и призывно махала ему рукой. Они опускались в голом лесу на снег и поднимались с благоухавшего мха в глубине каменной скрипки, держа в руках голубой цветок перелески.

Лео не волновала бесперспективность его проекта.

Дух приобрел независимость, и Лео освободился от ощущения, что находится в клетке.

Три года он корпел над чертежами.

Айли существовала где-то рядом и не мешала ему. Она ходила на цыпочках, удивлялась творческому порыву мужа, была в эти годы к нему нежнее, чем когда-либо раньше.

Ей было невдомек, что Лео строит свой каменный корабль для Эрики.

20

Еще один отпускной день будет проведен с пользой, Лео догадался об этом утром, когда из зеленого тоннеля выехали поселковые пенсионеры, у каждого на раме видавших виды велосипедов инструменты, завернутые в оберточную бумагу.