Чащоба

Нелла сдавленно всхлипнула. Лео подыскивал какой-нибудь компромисс. На весь отпуск останется камень на сердце, если ему не удастся изменить настроение Неллы. Могла бы жена все-таки уразуметь, что муж устал от дипломатии, ибо чем иным является работа среди множества людей, как не беспрестанным приспособлением. Мы должны уметь приспосабливаться, уверяют многие, в противном случае мы погибнем. Демагогия! Сами только и делают, что взрывают, вспыхивают, мечут молнии. Почему-то современные люди все время испытывают какие-то необъяснимые комплексы и жалуются, что другие топчут их достоинство. Собственная ущемленность вызывает подспудное желание и других загнать в тупик. Именно так эти цепные реакции ущемленности и вырываются наружу. Кто-то заметил: кожа у всех словно бы в ссадинах.

— Нелла, и у тебя кожа в ссадинах? — с невинным простодушием спросил Лео.

— Изнутри, — всхлипнула жена.

— Не надо придумывать себе трагедий. Разумнее сохранить собственные силы на случай настоящих испытаний.

Нелла сверкнула на мужа взглядом широко открытых глаз.

— Мы взялись поедом есть себя и перестали наслаждаться маленькими радостями. Будто дурман ударил людям в голову, все требуют для себя какой-то совершенной жизни.

— Не умствуй! — фыркнула Нелла. — Скажи лучше, что тебе до меня и дела нет.

— Что бы я ни сказал, сейчас ты мне не поверишь, — устало ответил Лео.

Лео продолжал пристально вглядываться в мутный рыбий глаз телевизионного экрана, отчаянно пытаясь вышелушить из будничных наслоений тот миг, когда он в последний раз почувствовал к жене нежность, такую, от которой, словно от укола, защемило бы сердце, чтобы вызвать этот миг на серую стеклянную поверхность. Он мог без конца заверять себя, мол, жена у меня приятная, хорошая и умная, но все это не становилось даже суррогатом чувств.

Светлое переживание, казалось, находится рядом, оно должно было вот-вот всплыть в сознании — Лео был возбужден, на лбу выступила испарина. Не может быть, чтобы серые будни в таком огромном количестве производили прах забвения, который смог бы скрыть под своим безликим завалом все захватывающие дух мгновения.

Вряд ли Нелла поняла бы, почему в один из метельных дней прошлой зимой Лео вдруг остановился как вкопанный, чтобы украдкой проследить за собственной женой, увязавшей в снежном месиве. Сама Нелла, пожалуй, и не вспомнила бы этот момент. В лучшем случае пожала бы плечами, мол, чего там особенного, обычная собачья погода, да еще и руки были заняты поклажей, даже волосы с лица не смахнуть было.

Метель вьюжила меж домов, задувая ветер, мокрый снег слепил глаза, Нелла, пригнувшись, упрямо шла вперед. Ее коронообразная прическа намокла, волосы свисали прядями, налипавшими на лицо, шапка обмякла; на сквозняке между домами Нелла выставляла вперед плечи и вжимала в грудь подбородок, не выбирая дороги, шла напрямую через подтаявшие наметы. Встречный ветер относил в сторону сумки и выворачивал руки назад, казалось, конечности не поспевали за согбенной фигурой. Временами Нелла то ли уставала, то ли от бьющего в глаза снега лицо ее нестерпимо зудело и саднило — раза два она подставляла ветру спину и так брела по направлению к дому. Все же, невзирая ни на что, она не упускала цели из виду. Промокшая шуба сбивалась комом над стремительно поднимавшимися коленями — мелкий вьюжистый снег покрывал чулки белым налетом, — Лео скорее знал это по своим детским ощущениям, нежели видел, наблюдая за удалявшейся Неллой.

В этот момент изнеженная горожанка Нелла была ему до боли близка.

Снежные вихри размывали очертания каменных ящиков, Лео подумал о своей квартире: мой дом. Все вдруг обрело равновесие: Нелла входит в переднюю и смеется в зеркало над своим видом — ну прямо мокрая кошка.

В тот же вьюжный вечер Нелла завалила своего мужа упреками.

Нет, это вовсе не было платой за то, что Лео не позволил сегодня жене одержать верх. К утру Нелла проспится и избавится от своей хандры.

Было бы опрометчиво думать, будто человеческая жизнь с возрастом становится проще. Страсти, увлечения, ярость и радости сглаживаются и не изводят человека с прежней силой. В действительности же вся эта морока лишь загоняется глубже и внешне проявляется не столь часто, как раньше. К сожалению, тащить этот воз становится все тяжелее. Беспечность и забывчивость — это светлые кудесники молодости, может, с годами именно их и следует оплакивать? То, что современный человек порывает с воспоминаниями и хмелеет от дыхания грядущего, — пустой звук. Человеку, вообразившему себя способным приспосабливаться, начинают нравиться лозунги, лишенные глубинного содержания.

Нелла, от жалости к себе и оттого, что не добилась своего, могла сейчас со злости подумать: у моего мужа каменное сердце. Зачем я только сошлась с таким типом?

Обманувшиеся в своих мужьях жены всегда думали так. Вот и Нелла, несмотря на всю свою разумность, не смогла открыть чего-то нового.

3

У Лео не было привычки давить на педаль газа. Когда среди мужчин заходит разговор о манере езды — об автомашинах и езде говорили часто, своя карета все еще считалась чудом цивилизации, что предопределяло благоговейное к ней отношение, — всегда непременно находился человек, который подтрунивал, что пожилые люди, известное дело, и поумеренней, и поосторожней. Лео никогда не был сторонником бездумного риска, он этого и не скрывал. Тем более что долгие годы работы проектировщиком приучили его все взвешивать, сопоставлять, сравнивать — с логарифмической линейкой в руках, теперь с более удобным прибором, микрокалькулятором, и этот укоренившийся обычай выводить проценты и коэффициенты позволял ему легко находить оптимальные решения и в повседневной обстановке. Лео ощущал известное превосходство по отношению к людям, не умевшим предвидеть результат своего действия. Поэтому он считал всякого рода метания признаком малоразвитого ума. Отсутствие логики у ретивых лихачей его просто смешило. Шмыгавшая из ряда в ряд машина обгоняла его автомобиль, но перед светофором, дожидаясь зеленого света, они все же оказывались рядом. Даже на глазок оценивая потоки транспорта, и без подсчетов можно было уяснить, что для забитых машинами улиц подходит спокойная и размеренная езда, избавлявшая от резких торможений и стрессовых ситуаций.

На больших междугородных магистралях повторялось то же самое, что и на отрезках городских улиц перед светофором. Плотность движения никому не давала разгуляться, машины были вынуждены двигаться колонной. Но все равно находился кто-то, считавший ехавших впереди себя набитыми дураками и рохлями, и, надавив на газ, принимался обгонять нескончаемую вереницу машин. Вскоре встречный поток вживал его обратно в свой ряд, и ему приходилось вклиниваться, всю колонну пронзала судорога, следовавшие сзади машины вынуждены были тормозить, чтобы одарить проезжим пространством самого умного среди себе подобных.

С детских лет Лео, как истинный эстонец, испытывал гордость за отличительные черты своего народа. Он радовался, что он из тех, чье трудолюбие, сдержанность, усердие и неприхотливость находят общее признание. Шоссе ставило с ног на голову эти старые, милые сердцу представления. Может, из-за векового гнета народ доселе не мог показать своего истинного лица? Откуда исходила эта южная порывистость? Обточенный временем остов характера словно бы переломился, и шипы вылезли наружу. Это огорчало Лео. Он бы ничего не имел против того, чтобы национальный характер изменялся в целом: все стали бы деятельнее, решительнее — меланхоличность и медлительность уже не довлеют над всеми, цивилизованный человек развивает и формирует себя сам, чтобы не оказаться в общем стремительном потоке на мели. Лишь бы хватило на все расторопности! К сожалению, прибавляли только обороты мотору, на своих же ногах и в работе преспокойно можно было плестись. Объяснить разумом поселившееся в исконном характере недоразумение было нельзя. Стоило страстно пожиравшему на шоссе километры ездоку попасть на какую-нибудь пирушку, как тут же он начинал скучать. Возможно, когда люди сходились вместе, их начинала соединять некая тайная связь с пращурами, под сопровождение призрачного варгана люди начинали толочься на месте или терпеливо и неподвижно высиживали за столом, пока под утро не набирали силу. Но стоило снова усесться за руль, как сонная муха преображалась в тореадора — а ну, берегись!