Страница 9 из 75
— «Редкая птица долетит до середины Днепра». Может, передохнем?
— Давай! — словно делая одолжение, согласился Николка. — Днепр не видел, но Волга-то поболе будет.
Внутри его все ликовало: шутка ли, сам Колоссовский, по праву считающийся лучшим спортсменом, первым запросил пощады. Надо будет рассказать ребятам в училище, ведь все предыдущие заплывы оканчивались наоборот. До острова оставалось еще пару сотен саженей, но последние метры, как водится, были самыми трудными, поэтому оба легли на спину: передохнуть перед последним броском.
Наконец заплыв возобновился. Теперь пловцы не спешили гнать во всю дурь, экономили силы, переглядывались, стараясь поймать момент для ускорения. И лишь метров за сто до берега заработали руками как лопастями гребного винта. Николка опережал Казимира на полкорпуса, но инженер был выше и первым нащупал дно, и пока визави еще работал руками, встал и пошел к берегу.
— Ничья?
— Ничья!
На берегу спорщики обменялись рукопожатием и в изнеможении упали на песок.
Лежать на теплом песке было приятно. Казимир с Николкой расслабились и старались не думать об обратной дороге.
— Пан Казимир, помните, вы интересовались рукописью о холодном оружии из библиотеки Воиновых?
— Никогда не называй меня паном, сколько раз говорил — просто Казимир, — усики инженера возмущенно задвигались. — Воинов, не этот рохля, а тот, его отец, слыл большим оригиналом, всю жизнь занимался холодным оружием, интересовался реконструкцией сражений древности. Если он действительно оставил после себя книгу или записи какие, то хотелось бы взглянуть на нее хоть одним глазком.
— Молодится инженер, — подумал юноша, — Требует, чтобы называли по имени, а сам все время подтрунивает «пан Николас, а то и «пан Микола», — а вслух сказал, — Что ж не взглянуть, взглянуть можно, и не одним глазком. Манускрипт и перевод у меня, только я должен ее отдать буду Наталке, внучке Олега Игоревича.
— О, да тут видать амуры порхают, — догадался Казимир Ксаверьевич.
— И сколько в моем распоряжении времени?
— Она только началу учебы в гимназии приедет.
— Успеем проштудировать. Плывем обратно?
Возвращались медленно, с частыми остановками. Уже на берегу Николка сказал:
— Казимир, я вам вечером занесу тетрадь.
На том и договорились.
В один из промозглых осенних вечеров тринадцатого года к дому по улице Москательной сходилось и съезжалось множество делового люда губернского города С. В этом доме в квартире из семи комнат обитал один из самых преуспевающих кузнецов Алексей Георгиевич Заломов со своими домочадцами. Судя по составу гостей, намечалась не веселая гулянка и не семейное торжество, а серьезный и обстоятельный разговор. Среди приглашенных были замечены два-три коллеги Алексея — тоже кузнецы — хоть и поплоше, во всяком случае Заломов среди своих собратьев был самым сильным[11]. Видное место в собравшемся обществе занимали инженер Казимир Колоссовский, со своим знаменитым портфелем из которого едва не выпадали схемы, чертежи, расчеты; известный в деловых кругах мировой судья; пара продажных чиновников городской думы, готовых за хорошую мзду провести любое решение. Присутствие среди гостей представителей Банка и Ссудной казны говорило, что здесь затевается большое и денежное дело. По такому важному делу и родитель, Георгий Никитич, обрядился в европейский костюм и почтил присутствием сие собрание. Лишь приглашение на сугубо деловую встречу помещика Воинова с дочерью выглядело неуместным, однако это стало результатом хитрой комбинации Николки, которому была необходима легализация в глазах местного городского общества свободного общения с Наталкой на правах старых знакомых.
До ужина еще оставалось время, и все гости сгрудились в гостиной вокруг свободного стола, на котором инженер разложил свои схемы и расчеты. Напрасно Катерина Евграфовна, супруга Алексея Заломова, молодая, несколько дородная женщина с красивым чисто русским лицом и неистребимым волжским оканьем предлагала:
— Чаю, гОспОда! Откушайте пред ужинОм!
Кроме чая предлагались и более изысканные и горячительные напитки, а также разнообразная закуска, но воспользовались приглашением и налегли на питие лишь Воинов и городские чинуши. Остальные собрались вокруг Колоссовского и оттуда время от времени доносилось:
— Турбина… коловратная машина[12]… котел Беллвиля, Сименс… Виккерс… киловатты… атмосферы… ссуда…, проценты…, доли…
Банкиры, нахмурив лбы, высчитывали, словно в их головах были спрятаны костяные счеты. Мировой судья, достав кодекс, что-то втолковывал Заломову-старшему. Кузнецы скребли в затылке, слушая инженера. Воинов и вороватые чиновники кушали самодельную водку, импортное вино и домашнюю вишневую наливку деда Калги, привезенную Егором Заломовым из-за Волги. Николка разрывался между столом с чертежами и своей очаровательной гостьей.
А речь шла об установке Заломовым-младшим парового двигателя для своей кузни, с долевым участием своих товарищей — кузнецов. Объединение капиталов, а в перспективе и самого дела, сулило в будущем хороший куш. Попутно обговаривалась выдача разрешения от городских властей. Юридическое обеспечение спорных вопросов обещался обеспечить судья. Техническое обеспечение и монтаж машины вызвался решить инженер. Судя по тому, что общество вокруг стола стало разбредаться на отдельные группы, а некоторые с явным нетерпением поглядывать в сторону столовой и непроизвольно потягивать носом, о главном было договорено, остались детали.
Георгий Никитич мог быть доволен: слаживается большое дело. Он, сын бывшего крепостного и сам крепостной и помечтать не мог об открывшихся перспективах. Род Заломовых считался коренным, волжским. Не только дворянство вело свои родословные, крестьянство помнило о своих корнях и рядилось ими не меньше знати. Сами Заломовы вели счет своих предков от лихого вятского ушкуйника Васьки Кистеня, невесть в какие времена, едва ли со времен татарского ига, обосновавшегося в Жигулевских горах. По семейному преданию неземная любовь не то к юной черкешенке, не то к татарочке подвигла прародителя расстаться с вольной ватагой и осесть. Все мужчины в роду Заломовых славились необыкновенной физической силой, даже свое родовое имя, прозвище, им досталось от одного из предков, по местному преданию заломавшего последнего медведя в Жигулевских лесах.
Минули века, и дикий край обживался, прирастал великорусским земледельческим населением. За людьми пришла и власть Московского царя. Заломовы числились то землепашцами — однодворцами, то городовыми казаками[13], пока Царь-Антихрист, большой любитель единообразия, не отменил «лишние» сословия и записал всех поволжских мужиков и казаков разом в государственные крестьяне. А уж немка Катерина щедро раздавала крестьян своим любимцам, а то и просто хорошим людям в благодарность за службу. Так и оказались бывшие вятские ушкуйники, бывшие казаки Заломовы в крепости у помещика. С завистью смотрели приволжские крестьяне на ту сторону Волги, где расстилались бескрайние степи Заволжья. В Жигулях, на скалах и утесах, всегда было не очень густо с землей, поэтому рано мужики стали подаваться в отход, на промысел, в город или бурлачить на реку. Крестьянская реформа мало, а точнее практически ничего не изменила в жизни жигулевских крестьян. Заломов-старший боготворил Александра III, Царя-Мротворца, уменьшившего выкупные платежи[14], в результате чего Георгий Никитич, скопивший средства на бурлачестве, стал свободным человеком. А когда барин, Олег Игоревич Воинов, решил бывших своих крепостных, а ныне вольных хлебопашцев, превратить в арендаторов и стал сдавать господские земли в аренду, Заломов неожиданно попросил сдать в аренду не делянку пахотной земли, а неплодородный, безжизненный утес у самой Волги.
11
«… был самым сильным» — в данном случае имеется ввиду не физическая сила, а крепость, успешность ведения своего дела.
12
«Коловратная машина» — так до революции назывался роторный паровой двигатель.
13
Однодворцы — военизированные землепашцы, жившие на украинах государства Российского и обязанные нести пограничную службу, промежуточное между дворянами и крестьянами сословие. Городовые казаки — категория служилых людей Российского государства, живших на Пограничье и получавших жалованье на условиях постоянной сторожевой службы.
14
Выкупные платежи — согласно Крестьянской реформе в России 1861 года крестьяне обязаны были выкупать у помещиков полевые наделы земли в размере 20 % выкупной стоимости, 80 % вносило государство.