Страница 3 из 4
Когда все кисти были переломаны, князь послал слугу за новыми. С другими кистями, не имевшими прошлого, дело пошло не так скованно. Покорными псами лизали они все краски подряд.
Через несколько новолуний князь забрал портрет. После этого посыпались заказы именитых…
Мельничными жерновами закрутились дни, недели, годы, увеличивая доходы и седины художника. И странно: чем меньше работал Мануг, тем больше богател. Заморские мастера выстроили ему дворец. В его конюшне стояли скакуны лучших пород. Жена Мануга тонула в шелках. Дочери блистали драгоценностями. Сыновья небрежно швыряли золотыми. А самого Мануга знатные наперебой приглашали в гости. Молча ездил он на всякие торжества. Молча ел и пил. Не успевал встать из-за одного стола, как его усаживали за другой. И вновь вино, тосты, весёлая музыка, звучавшая для художника погребальным плачем. Никто не догадывался, что Мануг перестал видеть людей такими, какие они есть. Теперь их видел такими, какими они хотели выглядеть. Легкие кисти тянула вниз тяжесть кошельков. Лестью затуманились когда-то пронзительные глаза. Сальными стали руки от жирных шашлыков. С ненавистью смотрел Мануг на жену, толкнувшую его на этот путь. Невзлюбил и детей, которых богатство растило ленивыми и чванливыми. Они сорили деньгами, пахнувшими унижением отца.
А вскоре на людей обрушился мор. Болезнь свирепой тучей носилась по селениям: кто был силён – ослаб, кто был слаб – погиб. Люди вспомнили Бога и поспешили в храмы. Начали резать скот во имя всемогущего. А тщедушный Ованес не заболел. Не слегли ещё несколько чабанов. Задумался гончар: почему бы? Догадавшись, собрал всех, кто ещё мог ходить. Привёл на горные луга, где искал для своих кувшинов новые формы. Сказал измученным людям старик:
– Если небо бессильно, сами спасём себя. Чабаны здесь пасли овец – не слегли. Я рвал эти травы – не заболел. Oелебны они! Давайте соберём травы. Будем поить соком слабых и больных. Поднявшиеся на ноги пусть спасают других.
Долго боролись за жизнь. Страшный недуг наконец отступил. Исцелился народ и прославил Ованеса. Песню о нём сложил ашуг. Тут вспомнили о картине Мануга: сражается с чудовищем богатырь, и лицом он похож на хромого гончара. Священники признали в нём святого. Картину повесили в церкви, на видном месте. Она стала иконой. И толпа, до этого хохотавшая над ней, теперь со слезами молилась на неё. С тех пор, как семью Мануга спасли крестьяне, в просторном дворце стало тесно ему. Однажды ночью он не выдержал. Вышел из покоев и направился в горы. Но горы его встретили враждебно: неистово хлестал дождь, яростно упирался ветер, сбивая с ног. Мануг скользил к пропасти. Падал, и пачкались дорогие одежды. Поднимался он – ветер гнул, сгибал, швырял на камни. Мануг с горечью думал, вытирая кровь: «Я купил земные блага, отдав взамен свой волшебный дар. Отдал и обессилел. В бедности силу я черпал в горах, а теперь и горы обессиливают меня…»
Не преодолев подъёма в суровых горах, Мануг к рассвету вернулся назад. Крестьяне уже запрягали быков. Озябшие дети помогали им. «А мои ещё спят – устали от танцев и пиров. И долго ещё будут спать… Да и я усыплён. Разве раньше мог бы пройти мимо крика нищеты!» – И вдруг за спиной услышал голос гончара:
– Никого теперь не видит Мануг. У него сейчас позолоченные глаза!.. Сжался Мануг от оскорбления – знал: заслуженного – и побежал в старый дом. Выбил заколоченную дверь. Схватил поломанные кисти, когда-то верой и правдой служившие ему. Прижал к груди. И сказал он кистям, как погибшим воинам:
– С тех пор, как я вам изменил, души обездоленных стали недоступны мне. Я куплен богатством, которое уродует моих детей, похитило мой дар. Теперь я не хуже других обманываю народ. Но обманывать можно и без позолоченных глаз. Так пусть же ослепнет уводящий Упал Мануг на палитру с засохшими красками. Палитра покрылась кровью – последней краской художника.
Голубиный скит