Тутмос

— Божественный отец, — почтительно сказал Джосеркара-сенеб, — я слушаю тебя.

Губы старого жреца чуть дрогнули, но он не заговорил. И руки были неподвижны, не выдавали ни волнения, ни тревоги, но казались уснувшими навек. Что-то мешало жрецу заговорить, хотя он не мог позвать Джосеркара-сенеба без причины, хотя был не таков, чтобы обдуманным молчанием нарочно возбуждать в сердце собеседника почтение или страх. Казалось, он в последний раз обдумывает нечто, что можно облечь только словами, взвешенными на весах самой строгой меры. Его лицо на фоне высокой чёрной спинки жреческого кресла казалось выступившим из мрака скульптурным изображением, воплощающим мудрость истекших веков, бережно хранимую служителями Амона мудрость ушедших поколений. Аменемнес занимал кресло верховного жреца величайшего из храмов уже тридцать лет, он стал им ещё при отце нынешнего фараона, воинственном и благочестивом Тутмосе I. Жрецами Ипет-Сут[33] передавался из уст в уста рассказ о том, как Аменемнес был избран самим провозвестником божественной воли[34], как статуя бога склонилась в его сторону, когда её извлекли из святилища во время великого праздника Ипет-Амон[35]. Неудивительно поэтому, что почтение, с которым относились к верховному жрецу, смешивалось со страхом, а преклонение перед его мудростью, опытом и знаниями граничило с благоговением. Не случайно к Аменемнесу обращались за советами не только жрецы Ипет-Сут, его ученики и верховные жрецы многих храмов Кемет, но и цари — Тутмос II внимательно прислушивался к его словам, даже брошенным вскользь, всегда спокойным и обдуманным словам, не похожим на приказы. И сейчас Аменемнес готовился произнести что-то важное, необыкновенно важное даже для него. Джосеркара-сенеб спокойно ждал, сложив руки на коленях, как ученик жреческой школы.

— Я позвал тебя для того, чтобы ты мне помог. Ни к кому другому я не мог бы обратиться с этим поручением… Ты спокоен сейчас?

— Да, божественный отец.

— Спроси своё сердце.

— Я спрашиваю, и оно отвечает: «Да».

— Ты не имел сегодня сношений со своей женой или с какой-либо другой женщиной?

— Нет.

— Не пил вина, не предавался веселью?

— Нет.

— Тогда ты можешь совершить то, что я могу поручить только тебе. Слушай же! Настало время испробовать последнее страшное средство для исцеления его величества… Ты понимаешь меня?

— Да.

— Когда родился его высочество Тутмос, радость влила живительную силу в ослабевшее тело владыки Обеих Земель, но это длилось недолго. Его величество угасает с каждым днём, лекарства больше не помогают. Царевич ещё слишком мал, чтобы взойти на трон, алчные глаза великой царской жены сказали мне то, о чём, быть может, не ведает и она сама. Нельзя, чтобы Кемет осталась без повелителя… Фараон должен прожить ещё хотя бы десять лет. И я знаю такое средство… Его позволено применить лишь в самом крайнем случае, секрет его изготовления передаётся из уст в уста лишь верховными жрецами храма Амона. Но я слишком стар, чтобы совершить всё, что требуется. Ты мне поможешь… Для этого нужна молодая сила, молодые руки. Я знаю, ты искусен, твой нож легко рассекает больную плоть, чтобы отсечь источник болезни, легко находит обломок наконечника стрелы, глубоко засевший в мышце воина, умеет отыскать и тот злой очаг, в котором уже разгорается болезнь, ещё невидимая и неведомая. Но на сей раз тебе придётся действовать не ножом… Идём со мной. Возьми светильник… Сначала мы совершим омовение у врат святилища.

Молча, совсем беззвучно они пересекли двор храма, залитый лунным светом, совсем белым, без серебра. Ни шелест листьев громадных пальм, ни трепет флагов на высоких мачтах у входа в святилище не нарушали торжественного безмолвия ночи, даже голоса жрецов унуита, воспевающих гимны спящему божеству, не доносились из глубин храма. Великий покой царил вокруг, луна дышала покоем, небо словно опустилось на воздух, ставший твердью, и мир за пределами храма казался бесплотным, тонким прозрачным кольцом, обвившим стены Ипет-Сут. Странное ощущение охватило Джосеркара-сенеба — холодок в груди и лёгкое покалывание, будто лунный луч бил в сердце. Они вошли в одно из потаённых помещений храма, долго шли по узкому коридору, уходящему вглубь. У врат святилища бога учитель и ученик совершили омовение в каменном бассейне, и Аменемнес разомкнул пояс на одеждах Джосеркара-сенеба — они должны были свободно облекать его тело, омытое от земного праха, от всех нечистых желаний. Шепча молитвы, верховный жрец сломал печать на вратах святилища и переступил его порог. Взволнованный, с бьющимся сердцем, шагнул вперёд и Джосеркара-сенеб. Но они были ещё только в преддверии святилища, сам бог пребывал за другой, тоже запечатанной дверью. Внезапно старый жрец опустился на колени и нажал на какой-то почти невидимый глазу выступ на каменной плите пола. Плита отодвинулась, и взору Джосеркара-сенеба предстал тайник, сначала показавшийся ему пустым. Вдруг раздалось тихое шипение, шелест, и в круге света блеснуло тёмное серебро змеиной чешуи. Невольно Джосеркара-сенеб отпрянул назад, хотя ему нередко приходилось видеть змей и даже извлекать яд из их зубов. Но эта не была похожа ни на одну из них, хотя молодой жрец и не мог бы объяснить, в чём заключалось различие. Преодолев страх, он наклонился и внимательно осмотрел змею, которая скользнула в самый угол тайника, но не свернулась клубком, а замерла в угрожающей позе.

— Смотри, — тихо сказал Аменемнес. — Из зубов этой священной змеи ты добудешь целительный яд… Её укус смертелен, но её яд способен убить злых духов болезни, поселившихся в теле фараона. Ты извлечёшь змею из её жилища с помощью бронзового крюка, который найдёшь в этом ларце, там же и чаша, в которую ты будешь сцеживать яд. Ты сделаешь это в святилище бога, перед ликом владыки богов, призывая его на помощь заклинанием, известным тебе с ночи посвящения — оно написано на третьей священной плите… Когда змея отдаст тебе свой яд, ты опустишь её в тайник и запечатаешь дверь святилища. Я буду ждать тебя неподалёку, вознося молитвы великому Амону. Будь осторожен… Ты понял меня?

— Да, божественный отец.

На мгновение Аменемнес задержал руку на сгибе локтя Джосеркара-сенеба, потом медленно опустил веки. Молодой жрец опустился на колени и почтительно поцеловал край его одежды. Не вставая с колен, склонив голову, ждал, когда верховный жрец уйдёт и он останется один. Вот прошелестели шаги, вот затворилась тяжёлая дверь, вот метнулось пламя светильника от лёгкого порыва ветра. Пора! Медленно, громко произнося слова молитвы, Джосеркара-сенеб сломал печать на двери святилища и пал ниц, не смея поднять глаза на статую бога. Он чувствовал странное тепло, приближавшееся к нему тяжёлой, душной волной, на мгновение закружилась голова, в сомкнутые веки ударил луч света и сразу погас. Хотя в святилище не было окон, казалось, что лунный свет проникает и сюда, что неподвижное ночное небо, минуя толщу стен и крыши, смыкается над головой и приносит одурманивающий запах ночных садов, а может быть, тех волшебных курений, которые возжигают перед своими престолами боги. Странное ощущение необъятного пространства и в то же время сжатого кольца, очерченного магическим невидимым кругом, охватило молодого жреца, одно мгновение казалось, что он задыхается, потом — что парит в неизъяснимой высоте, совсем рядом с лунным диском, сердце билось то быстро, то совсем медленно, лёгкое покалывание над бровями и в кончиках пальцев то усиливалось, то почти прекращалось, и Джосеркара-сенеб понял, что бог испытывает его, осторожно вводя в свою тайну. Вдруг отхлынуло всё, что он испытал до сих пор, и великий покой хлынул в сердце, словно уже отлетела жизнь с её заботами и трудами, словно вечность раскрыла объятия и раскинулось перед глазами беспредельное пространство блаженных полей, словно он перестал быть самим собой, предстал перед вечностью и сказал: «Вот я». Небо вновь поднялось ввысь и повлекло за собой странное тепло, в святилище стало прохладно и пусто, словно исчезли стены, сердце успокоилось и забилось ровно. Это всё, что нужно для исполнения предназначенного ему… На гладкой каменной плите у ног статуи Джосеркара-сенеб разложил инструменты, необходимые для его опасного дела. Теперь можно извлечь священную змею из её жилища…

33

Жрецами Ипет-Сут… — Ипет-Сут — главный храм Амона в Фивах, располагавшийся на территории современного поселения Карнак, отсюда его бытующее в египтологической литературе название — Карнакский храм, храм Карнака.

34

…был избран самим провозвестником божественной воли… — Имеется в виду т. н. «оракул Амона», в узком смысле — статуя бога, которая якобы давала ответы на заданные ей вопросы. Иногда с её помощью избирали верховных жрецов, иногда даже фараонов.

35

…во время великого праздника Ипет-Амон. — Великое празднество Амона, во время которого священная статуя бога совершала плавание по Нилу в особой ритуальной ладье, продолжалось около месяца в середине времени ахет.