Тутмос

— Тебе не придётся быть моим сообщником, учитель, я сам расскажу всё верховному жрецу.

— В таком случае мы разделим вину, Рамери. Не будь меня, ты никогда бы на это не решился. И если ты оказался способным на такой поступок, значит, я не сумел вложить в твою грудь свет истины и моя вина ещё тяжелее твоей.

Рамери застонал, обхватив голову руками.

— Тогда лучше мне умереть!

— Ты умер бы, если бы на то была воля богов. Даже если бы ты нашёл тайник и… Но великий Амон пощадил тебя, значит, ты нужен для чего-то другого. Не для того ли, о чём говорил тебе его величество, да будет он жив, цел и здоров? Убить себя легко, но подумай о том, что у богов есть тысяча тысяч способов прервать жизнь человека, и, если они не делают этого, не ему брать в руки чашу судьбы. Я жду от тебя клятвы, самой священной клятвы, Рамери. Поклянись тем, что для тебя дороже всего, что никогда, никогда больше не помыслишь о подобном безумстве, что весь отпущенный тебе богами срок будешь молить великого Амона о прощении, что никогда не позволишь силам зла в твоём сердце возобладать над силами света, по крайней мере насколько это в твоей власти. Клянись же!

— Я клянусь, учитель…

— Чем же?

— Священным именем Амона и…

— И ещё?

— И твоим, отец мой, — совсем тихо произнёс Рамери, но Инени, стоявший за порогом, расслышал его слова и увидел, как лёгкая смущённая улыбка вспышкой скользнула по лицу Джосеркара-сенеба. У Инени дрожали руки, капли пота выступили на лбу. Неужели Рамери решился… о, об этом даже подумать страшно, за одну такую мысль боги могут покарать не только самого человека, но и всех его потомков. И какой великой тайной владеет теперь он, Инени, какой немыслимой, страшной тайной! Он ощутил что-то похожее на прикосновение змеиной чешуи к горячей оболочке сердца. Нет, никогда он не выдаст своего друга, даже если его тело разрежут на тысячи кусков, даже если будут жечь огнём! И всё-таки ревность змеёй скользит по сердцу, обвивается вокруг него. Ведь это Джосеркара-сенеба, отца Инени, пленный ханаанский царевич называет не только учителем, но и отцом. И Джосеркара-сенеб не запрещает ему, он смотрит на Рамери так, будто слова хуррита смутили и растрогали его. А Рамери приникает лицом к искалеченной руке Джосеркара-сенеба и шепчет, шепчет почти беззвучно слова, смысл которых слишком легко угадать. «Араттарна, сын Харатту…» Он, Инени, был глупцом, когда произносил это.

Царевна Нефрура капризничала, разбрасывала по полу браслеты, которые доставала из резного ларца — один за другим, один за другим, великое множество. Царевич Тутмос следил за ней равнодушными, чуть прищуренными глазами. Ещё по-мальчишески угловатый, от природы не слишком красивый, но уже с царственной осанкой, он смотрел на Нефрура не только свысока, как мужчина на женщину, но и с лёгким презрением, как мальчишка на ровесницу, хотя она и была старше его на три года. Он не любил Нефрура, на которой вскоре должен был жениться, вернее, был к ней равнодушен, и даже пробуждающиеся желания плоти скорее приковывали его взор к красивым танцовщицам или певицам Амона, чем к не отличающейся красотой сводной сестре. Прекословить отцу, который в последние месяцы уже не покидал своих покоев, показалось бы Тутмосу святотатством, но всё же он позволял себе жаловаться — не слишком громко — матери, любимой жене фараона. Никаких сомнений в том, что Тутмос II умирает, уже не было, он уже не поднимался с ложа, на всех торжественных церемониях его заменил верховный жрец Аменемнес, старик, иноземных послов принимал чати[57] и иногда даже главная царица, всеми царскими работами распоряжался красивый и надменный Сененмут. Его величество умирал… Он лежал на своём роскошном ложе, осенённый взглядами золотых сфинксов, украшавших спинку, укутанный мягкими леопардовыми шкурами, с кроткой улыбкой принимая всё, что подносили или советовали жрецы. Часто к нему приходила Иси, всё ещё любимая» и почти никогда — Хатшепсут. Они подолгу смотрели друг на друга, царь и его младшая жена, мать наследника престола, уже не с отчаянием, как в первые месяцы возвращения болезни, но с грустной покорностью судьбе. А если заговаривали, то говорили только о сыне, которому минуло четырнадцать, и это было утешением, истинным, не обманным. Царевич рос могучим, сильным — настоящий воин, — но не проявлял особого рвения к наукам, хотя неплохо справлялся с математикой, любил решать сложные задачи. К науке постижения тайн небесных светил был почти равнодушен, зато любил слушать старинные боевые песни и рассказы о подвигах великих фараонов древности. Тутмосу II казалось, что сын его грубоват и не слишком умён, но он держал эти мысли при себе и утешался тем, что царевич по крайней мере растёт сильным и гордым, что физическая слабость ему незнакома, а в иные моменты сила значит больше, чем самый проницательный ум. В конце концов юный Тутмос, наверное, пошёл в своего деда, воинственного Тутмоса I, и это было не таким уж плохим сходством, тем более что слава покорителя стран гремела и по сей день. Фараону очень хотелось дожить до того дня, когда его сын взойдёт на настоящую боевую колесницу, дела Кемет требовали этого, но Тутмос II угасал, и сам он лучше других понимал это. Чувствуя приближение конца, велел готовиться к свадьбе наследника с царевной Нефрура. Царевич покорился безмолвно и, как показалось фараону, равнодушно. А Иси всё ещё робко смотрела на великую царскую жену, боялась её, хотя Хатшепсут не выказывала никаких особенных чувств ни к ней, ни к её сыну. Говорили — уже не шёпотом, а вполголоса, — что она без ума от Сененмута и проводит ночи в его объятиях, более того — она и днём не стыдилась появляться в обществе бывшего воспитателя своей дочери и каталась с ним на золотой царской барке, изредка показываясь даже народу. Иси знала, что всё это правда, наивно пыталась уберечь от неё умирающего фараона, но Тутмосу II всё это было уже безразлично. Он был занят мыслями о сыне. Какое наследство получит Тутмос? Держава уже далеко не так сильна, как при его деде. Царская казна пустеет, хорошо живут только храмы, верных советников мало, верховный жрец Аменемнес стар, остальные не стоят пыли под его ногами, разве что Джосеркара-сенеб… Начальники областей живут по своим законам, даже время исчисляют годами собственного правления. Податей поступает всё меньше, а народ почему-то живёт плохо. На царских работах хеммуу-нисут[58] позволяют себе лениться, работают кое-как, пытаются уклониться от повинностей. Всюду не хватает камня, меди, серебра, не говоря уже о драгоценных породах деревьев, стада не столь обильны, как в былое время, много пересохших каналов, заболоченных мест. Разливы последних двух лет были плохие, Хапи гневался на народ Кемет — не потому ли, что был нарушен древний обычай, по которому папирус с приказом начать разлив бросал в реку сам фараон, добрый бог? Именно в это время болезнь фараона усилилась настолько, что он не мог покинуть дворец, и на священной церемонии его опять заменил верховный жрец. А вокруг Кемет дела ещё хуже. Ханаанские царьки оправились от испуга, отряхнулись, как вымокшие в воде псы, и начали потихоньку строить козни за спиной Великого Дома. Даже в Куше, разорённом и придавленном к земле стопой возлюбленного сына Лиона, нашлись люди с сердцами, сочащимися кровью и пропитанными ненавистью. Могущественное царство Митанни[59] настороженно следит за тем, что делается в Кемет, зоркие змеиные глаза способны уловить малейшее изменение, которое можно обратить в свою пользу. Иногда бывает, что даже малейшая ссора между фараоном и главной царицей может заставить врагов потирать от радости руки. А Тутмос и Нефрура будут ссориться, это несомненно. Вот тут-то и появятся чужеземные царевны, младшие жёны и хитрые наложницы, ведь далеко не все они так скромны и благородны, как Иси. Лёжа в своих покоях, Тутмос II старался представить их вместе, сына и дочь, но, сколько ни старался, сделать этого не мог. Не мог и сейчас… А царевич спокойно сидел на вышитой золотом подушке, и до него долетали осколки камней из ударяющихся о каменный пол браслетов. Нефрура устала, задержала в руке изумительной красоты браслет из бирюзовых скарабеев, соединённых букетами золотых лотосов. Вспомнила, что этот браслет отец надел на её руку в день оглашения помолвки с царевичем Тутмосом — какое неприятное воспоминание! Она бросила ревнивый, подозрительный взгляд на брата. Тутмос своей не слишком красивой, грубоватой внешностью отталкивал её, а своим достоинством оскорблял самолюбие своенравной царевны. Неужели он будет фараоном, повелителем Обеих Земель? Впрочем, это бы ещё ничего, но он станет её хозяином, владыкой, она будет принуждена подчиняться любому его желанию, а какие у него могут быть желания? Никто и не подумал спросить её, хочет ли она стать женой Тутмоса, и хотя она знает, что соблюдение древнего обычая царского дома не требует ничего сверх положенных церемоний, ей было обидно, что всю себя она должна принести в жертву недалёкому грубому юнцу, к которому не испытывает никаких чувств, кроме презрения. То ли дело красавец Руи-Ра, военачальник, мужчина с лицом, подобным лику Хора из Бехдета, с сильными руками, которые, должно быть, умеют жарко ласкать, возбуждая в теле женщины сокровенный пламень… Нефрура знала об увлечении своей матери Сененмутом и в глубине сердца укоряла её, но в этом было и нечто похожее на страх перед собственным будущим. Она слышала от придворных, что Сененмут без ума от царицы, и тем не менее нередко видела мать опечаленной, мрачной, однажды даже с заплаканными глазами — а ведь её бывший учитель был так добр! Что же тогда говорить о Тутмосе, чьё лицо и тело высечено из грубого камня, а сердца, наверное, вовсе нет! Впрочем, Нефрура понимала, что быть царицей очень приятно, а взойти на престол одной, без Тутмоса, нельзя. В Кемет никогда не было властителей-цариц, даже богини не правили ею. Поэтому царевне придётся смириться — пока.

57

…иноземных послов принимал чати… — Чати — в Древнем Египте верховный советник, в обязанности которого входило общее наблюдение за ходом всех государственных дел, за исключением военных, должность чати считалась одной из самых высших государственных должностей.

58

На царских работах хеммуу-нисут позволяют себе лениться… — Хеммуу-нисут (буквально «царские люди») — основное податное сословие Древнего Египта, лично свободное, но приписанное к определённым занятиям.

59

Могущественное царство Митанни… — Митанни (Нахарина) — царство на территории Месопотамии со столицей в городе Вашшуканни.