Страница 75 из 108
— Даже большой музыкальный талант часто вынужден идти медленно, чтобы достичь материального благополучия, — сказал он, чтобы поддержать разговор. — Вам, может быть, интересно будет узнать, что должность, которую я пришёл обсудить с вашим мужем, даёт стабильный и приличный заработок.
Фрау Вагнер повернулась к нему, устало отбросила рукой прядь волос.
— С вашей стороны очень любезно было взобраться по этой лестнице, чтобы предложить ему должность.
В её глазах вспыхнула благодарность, сменив прежнюю недоверчивость. Она расслабилась, радуясь разнообразию, которое внёс его визит в её монотонную и одинокую жизнь, тому, что можно с кем-то поговорить, кто пришёл не для того, чтобы угрожать или требовать денег.
Несколько минут она молчала, глядя на него сквозь сгущающуюся темноту.
— Вы не имеете понятия, что значит жить впроголодь, никогда не зная, откуда придёт следующий талер, — вздохнула она. — Уже десять лет — в апреле исполнилось десять лет, с тех пор как я вышла замуж за Рихарда, — наше положение не становится лучше. До того как я вышла за него замуж, я жила хорошо. Была актрисой. Моё имя — Минна Плейнер. — С патетическим и несокрушимым тщеславием бывших актрис она спросила с надеждой: — Может быть, вы обо мне слышали?
— Конечно, — солгал он, — ваше имя хорошо известно.
Её глаза сверкнули гордостью, и лицо сделалось молодым.
— Я была ведущей актрисой в Магдебургском театре, когда вышла за Рихарда замуж. — В её устах название заштатного театра прозвучало как удивительное место, сцена блестящих артистических триумфов. — Рихард дирижировал оркестром. Ему было только двадцать три года, и я не обращала на него внимания. Но он не оставлял меня в покое. Затем он заболел, и я пожалела его и стала за ним ухаживать. Я думаю, что он заболел только для того, чтобы заставить меня сказать «да». Такой уж он человек: когда вобьёт что-нибудь себе в голову, то должен сделать это, даже если потом будет жалеть.
Слова лились из её рта плавным потоком, но короткий всплеск гордости исчез.
— С того момента, когда мы поженились, всё пошло плохо. Я не говорю, что это его вина, но всюду, куда он идёт, за ним следуют неприятности. Спустя два месяца спектакли прекратились, Бетман, администратор, сбежал из города, и мы остались на улице без единого талера. Тем не менее мы нашли работу. На этот раз в Кёнигсберге, и всё казалось так хорошо, что мы даже взяли с собой мою сестру Терезу, которая играла во втором составе. Мы жили там год. А затем случилось то же самое. Однажды администратор уехал по-английски, не попрощавшись, и мы снова оказались на улице. Мы спали в парке, и я продала единственную меховую вещь, которая у меня была, — маленькую горжетку, которую купила перед свадьбой. Затем мы поехали в Ригу.
Впервые фрау Вагнер подняла глаза и посмотрела на Феликса.
— Вы были когда-нибудь в Риге? — спросила она.
Он чувствовал, что прибыл в нужный момент, когда эта одинокая и несчастная женщина должна была с кем-то поговорить — облегчить свою душу или умереть...
— Боюсь, что нет. Это, кажется, в России, не так ли?
Она кивнула и вернулась к своей работе.
— На русской стороне Балтийского моря. Красивый город, если только не умирать от холода. Ну, некоторое время всё шло неплохо. Хороший заработок, хорошая еда. Рихард больше не играл в карты, а работал над комической оперой. Типа оперетты. Но он не был доволен, хотел поехать в Париж. Только в Париже оценили бы его музыку — такой говорил.
Она издала булькающий звук, полуфырканье-полурыдание.
— Да, оценили!.. Мы три года пробыли в Париже, и я до сих пор не понимаю, как мы выжили. Не то чтобы Рихард не пытался что-то заработать. Никто не хотел посмотреть его оперу, поэтому он писал песни, делал аранжировки для музыкальных издателей, даже дал несколько уроков. Но нам всегда не хватало еды. Вдруг всё стало замечательно. Директор театра де ли Ренессанс, его имя месье Жоли, взял оперу мужа. Даже дал ему аванс. Это Рихарду нужно было больше всего! Он мог купить новую одежду, новую мебель, всё новое. Мы должны были переехать в прекрасную новую квартиру, так чтобы все поразились. А затем знаете что случилось?
Она снова взглянула на Феликса.
— Театр закрылся в тот самый день, когда мы переехали в эту прекрасную новую квартиру.
Она сделала паузу, чтобы дать время Феликсу прочувствовать всю горькую иронию этого совпадения. Затем с тем же булькающим звуком снова склонилась над картошкой.
— В общем, после этого я не понимаю, как мы не умерли с голоду. Единственные люди, которых мы видели, был домовладелец или сборщики налогов. Моё сердце замирало каждый раз, когда звонил колокольчик. Бедный Рихард, он делал всё, что мог. Даже пытался работать хористом в одном из этих маленьких местных театриков, которые есть в Париже. Он даже отрастил бороду, чтобы скрыться от своих кредиторов, но они поймали его и упрятали в тюрьму за долги. Чтобы показать вам, насколько плохи у нас были дела... У нас была собака, большой ньюфаундленд, которого Рихард безумно любил. Так вот, он ушёл от нас. А когда уходит собака, — позвольте мне сказать вам, — значит, дела совсем плохи.
Феликс сочувственно кивнул, но Минна не видела этого. Несколько минут она чистила картошку, и её тонкий профиль неясным силуэтом вырисовывался в наползающих сумерках.
— Тем не менее он закончил свою оперу «Риенци». Не спрашивайте меня как. Естественно, в Париже никто не пожелал даже взглянуть на неё. Поэтому он решил перебраться сюда. Мне эта мысль понравилась, потому что это мой родной город. Мой отец был механик и имел лавочку в двух кварталах отсюда. Итак, мы приехали сюда, и всё шло просто отлично. «Риенци» поставили в оперном доме, и она имела большой успех, хотя декорации во время спектакля всё время падали. Опера шла шесть часов, но публике понравилась. И ко всему, Рихарду дали место помощника муздиректора с жалованьем двенадцать сотен талеров в год.
Она произнесла эту цифру тоном крайнего изумления, словно не могла поверить, что такая сумма когда-то была ей доступна.
— Другой человек был бы счастлив, не так ли? Но вы не знаете Рихарда... Он сразу начал швырять деньги направо и налево, как банкир. То же самое, что было в Париже, — новая одежда, новая мебель, новое всё. Купил себе стёганый шёлковый халат! Затем ему взбрело в голову сделать литографию всей «Риенци», а заодно и «Тангейзера», которого он только что закончил. Он говорил мне о деньгах, которые собирается получить, и о том, как каждый оперный театр будет ставить его оперы, и я уже видела, что мы живём во дворце, таком же роскошном, как тот, в котором живёт король. Ну так вот, ставят «Тангейзера», и он никому особенно не нравится. Никто также не покупает его прекрасные партитуры. Вскоре деньги улетучиваются, и мы вынуждены продать мебель и даже шёлковый халат. Но вы знаете, сколько получаешь, когда стараешься продать не новые вещи, и скоро у нас становится больше долгов, чем у собаки блох.
Она глубоко вздохнула — не от досады, а от безнадёжности.
— И вот мы здесь. У нас за целый месяц не было ни кусочка мяса. У меня нет денег на свечи. За квартиру уже три месяца не плачено. И знаете, что он делает?
Фрау Вагнер посмотрела на Феликса с грустной улыбкой.
— Он занимается политикой! Да, он собирается начать революцию и думает, что революция обогатит его. Он займёт пост герра фон Виерлинга и будет ставить собственные оперы! — Некоторое время она молчала. Её лицо словно увяло от апатии. — Хотела бы я знать, чем это всё закончится, — прошептала она едва слышно, выглядывая из окна. — Но думаю, что меня уже не будет, чтобы увидеть.
— Надеюсь, что он примет моё предложение, — сказал Феликс, чтобы приободрить её. — Оно даст ему постоянную работу и позднее возможность дирижировать прекрасным оркестром.
Она обернулась:
— Любой другой с радостью ухватился бы за эту возможность, но он... я не знаю. Я живу с ним уже десять лет и всё ещё не знаю, что происходит в его голове. Я только хочу, чтобы он нашёл работу, чтобы мы могли заплатить за квартиру и регулярно питаться, как другие люди.