Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 7 из 108

   — Я рад сообщить вам, что ваш сын Якоб явился домой, — с издёвкой бросил он жене, укладываясь обратно в супружескую постель.

Авраам Мендельсон упорно звал своего сына Якобом. В этом вопросе он был непреклонен, и возражения выводили его из себя. «Вы может? называть его как хотите, — повторял он, — но он был назван Якоб Людвиг Феликс, и я не вижу причины, почему бы мне не звать его Якобом».

Лея Мендельсон[11] на мгновенье пробудилась ото сна.

   — Ты видишь, он встаёт с солнцем, — слабо улыбнулась она, снова погружаясь в дремоту.

   — Вот к чему приводит ваше баловство, — проворчал отец, залезая под одеяло. — Поощряете его с этой дурацкой музыкой. Вот увидите, из этого не выйдет ничего путного.

Он говорил так часто и собирался повторить снова, но любая речь требует аудитории, а его жена мирно спала. Некоторое время он смотрел на неё нежными от любви глазами. Дорогая Лея, прекрасная жена, восхитительная мать. Зрелище жены, погруженной в счастливый сон, успокоило его и заглушило тревогу. Он вздохнул, качнул своим колпаком с кисточкой и, повернувшись на бок, опять уснул.

На следующее утро слуга Феликса Густав вошёл в спальню своего молодого хозяина и, как и ожидал, нашёл его крепко спящим. Зная по опыту, что его ничем не добудишься — в прежнее время приходилось лить ему на голову холодную воду, чтобы заставить открыть глаза. — Густав принялся громко петь, расхаживая по комнате[12].

Он разбирал одежду, когда дверь открылась и вошла Фанни Мендельсон.

   — Всё ещё спит? — спросила она, не ожидая ответа.

Старый слуга кивнул блестящей лысиной и продолжал свою работу. Не колеблясь, юная леди подошла к брату, поцеловала его в щёку и, схватив за плечи, принялась изо всей силы трясти.

   — Вставай, вставай! — скомандовала она. — Ну же, открой глаза. Уже почти полдень, и мне надо тебе что-то сказать. Что-то очень важное.

   — В чём дело? — донеслось как бы из другого мира.

   — Я получила письмо от Вильгельма. — Эти слова сопровождались ещё одной сильной встряской. — Его мне принёс Иоганн, когда вернулся из банка.

Феликс издал долгий, протяжный стон и с трудом принял сидячее положение.

   — И что он пишет? Он всё ещё хочет на тебе жениться?

   — Конечно. Он вернётся весной.

   — Я думаю, что он охотится за твоим приданым, — поддразнил её Феликс.

Это была их постоянная шутка. В течение трёх лет их отец противился привязанности Фанни к Вильгельму Хензелю[13], бедному студенту Академии искусств, прерывая все дискуссии категоричным восклицанием: «Он охотится за твоим приданым!» Это замечание расценивалось детьми Мендельсонов как выражение всеобъемлющего, деспотичного и окончательного неодобрения. В последующие два года молодой художник жил в Риме, обратив на себя внимание как портретист. Только недавно Авраам Мендельсон согласился на тщательно проверяемую переписку между молодыми людьми. Постепенно он смирился с отдалённой перспективой иметь зятем художника, и дата помолвки была назначена на следующую весну[14].

   — Я полагаю, ты умираешь от нетерпения прочитать мне письмо, которое только что получила, — улыбнулся Феликс. — Не возражаешь, если я буду завтракать, слушая его? На полный желудок понимаешь и сочувствуешь гораздо больше.

Фанни прочла письмо своего жениха с волнением влюблённой женщины. Поглощая свой завтрак, Феликс наблюдал за ней с нежностью и завистью. Это была любовь — чистая, прочная, всепоглощающая. Как, должно быть, прекрасно любить...

Словно угадав его мысли, Фанни опустила письмо на колени, выдохнув счастливо:

   — Если бы ты знал, как прекрасно быть влюблённой!

   — Почему ты думаешь, что я этого не знаю? — запротестовал он с набитым ртом. — В конце концов, Нина и я собираемся на днях пожениться, и предполагается, что мы безумно влюблены друг в друга.

   — Но это не так.

   — Откуда ты знаешь?

   — Ты слышишь музыку, слышишь, как поют птицы, когда целуешь её?

Феликс задумался:





   — А что, надо слышать?

   — Видишь ли радугу, когда идёт дождь, ходишь ли по облаку, чувствуя себя на седьмом небе? Посмотришь, так будет, когда ты встретишь девушку, которую полюбишь по-настоящему.

   — Боюсь, это будет слишком поздно, — вздохнул он, допивая кофе. — К тому времени отец заставит меня жениться на бедной Нине. Он вбил себе в голову, что если я женюсь, то образумлюсь и пойду работать в банк.

В этот момент в дверях комнаты появился Густав и сообщил Феликсу, что ванна готова. Фанни ещё раз поцеловала брата в щёку и вышла. В это утро, как обычно, Феликс долго нежился в своей медной лохани в форме туфли и обильно намыливался, болтая с Густавом. Затем, надев шёлковый халат, он прошёл в комнату, которую использовал как кабинет, и, вынув перо из элегантного письменного прибора, продолжал править вёрстку фортепьянной аранжировки для четырёх рук своей до-минорной симфонии, которую ему накануне прислал его английский издатель Крамер.

В течение двух часов он работал с самозабвенной сосредоточенностью. Его мозг отрешился от всех посторонних мыслей. Не слыша щебетания птиц в саду, грохота экипажей по Лейпцигерштрассе, редких шагов по коридору, он был всецело поглощён музыкой. Его красивое лицо, такое подвижное, превратилось в непроницаемую, застывшую маску. Время от времени его глаза отрывались от страниц и обращались на какое-то внутреннее видение.

Сделав работу, он издал вздох облегчения. Напряжение на его лице исчезло. Он аккуратно поставил перо в подставку, поднялся и потянул за шнурок колокольчика.

   — Я собираюсь в город, — сказал он Густаву.

   — Вы поедете верхом или в кабриолете, герр Феликс?

Феликс бросил взгляд на небо. День был слишком хорош, чтобы ехать в закрытом коробке.

   — Я поеду верхом на Джуне. Пожалуйста, приготовь её через полчаса.

Не спеша, с максимальной экономией движений он оделся, натянув кремовые облегающие бриджи и коричневые высокие кожаные сапоги. Несколько секунд он колебался между голубым и серым камзолами для верховой езды, выбрал серый и, похлопывая себя стеком с серебряной ручкой, отправился засвидетельствовать своё уважением матери.

Прежде чем постучать в дверь, он обернулся к Густаву:

   — Пожалуйста, положи вёрстку, которая лежит на столе, в мою сумку.

Он постучал и, услышав знакомый голос, вошёл в гостиную матери.

Лея Мендельсон проводила в этой комнате большую часть времени, сидя в своём кресле с высокой спинкой, читая — она читала Гомера и Софокла в оригинале — или вывязывая бесконечные шерстяные шарфы для приюта, который она патронировала. Однако её почти невидимое присутствие ощущалось во всём огромном доме. Она была пружиной исключительно сложного механизма, обеспечивающего нормальное функционирование этого сверхбольшого дома. Она обладала редкими организаторскими способностями. На её худом лице в обрамлении седых волос отражался ум, ясные голубые глаза светились добротой, но не сентиментальностью. У неё не хватало терпения на иносказательные обороты речи, поверхностные комплименты и чрезмерное многословие. Она любила прямоту, аккуратность и точность.

   — Я рада тебя видеть, Феликс, — проговорила она, протягивая ему руку для поцелуя и кладя вязанье на колени. — Сядь и расскажи мне, что задержало тебя сегодня до шести часов утра. — Она улыбнулась, отчего возле уголков её глаз появились две крошечные морщинки. — Меня не интересует ни её имя, ни чем она занимается. Просто серьёзно это или нет.

Феликс слишком хорошо знал свою мать, чтобы попытаться скрыть от неё правду. Она терпеть не могла ложь, называя её ребяческими увёртками и тратой времени.

   — Нет, мама, ничего серьёзного, — ответил он. — По правде говоря, это довольно странное приключение. Оно произошло из-за моего обещания помочь Карлу, но не бойся, я не потерял ни головы, ни сердца. Просто чувствую себя довольно глупо.

11

Мендельсон Лея, урождённая Саломон (ум. в 1842 г.) — мать Ф. Мендельсона.

12

Все биографы Мендельсона отмечают почти каталептический характер его сна.

13

Хензель (Гензель) Вильгельм (1813—1861) — берлинский живописец, в 1823—1828 гг. работал в Италии, с 1831 г. профессор и член Берлинской академии художеств; муж Ф. Мендельсон.

14

В добавление к выдающимся музыкальным способностям некоторые песни Мендельсона, включенные в ранние издания его работ, были написаны его сестрой; Фанни Мендельсон была талантливым художником-акварелистом. Она познакомилась с Вильгельмом Хснзелем в Берлинской академии изобразительных искусств.