Перикл

Многие афиняне в возрасте Перикла — ему недавно исполнилось пятьдесят лет — заводят себе молодых любовниц, часто с согласия своих постаревших жён, или же навещают гетер, «дома радости». Со времён Солона это не только не осуждается, но и поощряется общественным, а значит, мужским мнением.

Периклу же сама мысль о любовницах и гетерах казалась предосудительной: никто не должен говорить о вожде демоса: «Он, как я», но только: «Он лучше меня, умнее и чище». Сама природа, наверное, взбунтовалась бы в нём, когда б он окружил себя любовницами и гетерами: чужая плоть, в том числе и женская, вызывала в нём брезгливость.

Увидев Сократа спящим на палубе, Перикл не стал его будить, прошёл мимо, но на закате всё же повелел своему ординарцу разбудить его и привести в свою каюту. Сократ явился, позёвывая и протирая глаза кулаками.

   — Ты ведь знаешь, что рискуешь жизнью, отправляясь в стан Плистоанакта, — напомнил Сократу Перикл о своём тайной поручении.

   — Знаю, — прикрывая рот рукою, зевнул Сократ.

   — И что? Не боишься?

   — Боюсь, — признался Сократ. — Но демоний мой успокаивает меня, говорит, что бояться мне нечего, что всё обойдётся.

   — Этот твой демоний, это твоё божество, с которым ты постоянно советуешься относительно своих поступков, оно где находится? — спросил Перикл. — В душе? На небе? Где?

   — В душе, — ответил Сократ, посмеиваясь. — Поэтому я его хорошо слышу. Будь оно на небе, ему пришлось бы громко кричать, чтобы быть услышанным. Тогда и другие слышали бы голос моего демония, и все они орали бы так, что мы оглохли бы от их многоголосого крика. Разумное объяснение?

   — Очень разумное. Значит, ты боишься, а демоний говорит тебе: «Не бойся». Ладно. Так и мне спокойнее. А если с тобой всё же случится неладное, если демоний ошибается? Не оставишь ли ты мне какое-либо завещание, просьбу, которую я должен буду исполнить?

   — Ах, разрази меня гром! — посетовал Сократ, стукнув кулаком себя по колену. — Ты выжимаешь из моих глаз слезу, Перикл. Ты растрогал меня.

   — И всё же, — настоял на своём Перикл, не принимая дурашливый тон Сократа. — Твои распоряжения на этот случай необходимы. У тебя есть дом, имущество. Гуси, кажется, есть, ты как-то хвастался, — вспомнил Перикл. — Кому всё это должно достаться? Понимаю, что родственникам, но каким?

   — Дом мой только называется домом. На самом же деле это склад для камней с давно прохудившейся крышей, да ещё навес, где я обтёсываю надгробия, загон для десятка гусей и кухня, где я стряпаю и сплю в холодную погоду. Всё это ничего не стоит. А потому пусть достанется моему соседу — родственников у меня нет. Сосед будет держать в моём дворе овец.

   — И гуси пусть ему достанутся?

   — И гуси.

   — Ты так любишь соседа? — усмехнулся Перикл.

   — Не соседа, а его дочь Мирто.

   — Да?! — удивился Перикл. — Я никогда ранее не слышал, что ты влюблён. Разве это возможно?

   — Как видишь, — развёл руками Сократ. — Мирто славная девушка, я хочу на ней жениться... Вот! — шлёпнул он себя ладонью по лбу. — Назначь для Мирто приданое, ну, ту сумму, которая причитается мне за работу. Правда, я могу и не выполнить твоё поручение, не уговорить Плистоанакта и, наверное, Клеандрида взять десять талантов золота. Тогда мне ничего не будет причитаться, верно?

   — Я позабочусь о Мирто, — сказал Перикл. — Что ещё? Переходи на деловой тон Сократ.

   — Хорошо, перейду. Но это всё. Больше у меня никаких просьб нет. Впрочем, есть ещё одна, — спохватился он. — Речь пойдёт о юной гетере, которая поселилась в доме милетского проксена Каламида. Это милетянка, её зовут Аспасия.

   — Ты хочешь, чтоб я позаботился не только о Мирто, но и об Аспасии? Экий ты любвеобильный, Сократ! — не сдержал улыбки Перикл. — Вспомни: может быть, есть ещё и другие девушки, о которых надо позаботиться!?

   — У гетеры Феодоты есть десять девушек...

   — О! — воздел к небу руки Перикл. — Я так и знал!

   — Ладно, — вздохнул Сократ. — Я пошутил, успокойся. Прошу тебя только о двух девушках: о Мирто и об Аспасии. Первой назначь приданое, а вторую возьми себе.

   — Себе? Как это? — не понял Перикл и насупился.

   — Возьми, и всё. Пусть она станет твоей. Подружкой, любовницей, женой. Как пожелаешь. Запомни: юная милетянка Аспасия, что живёт в доме милетского проксена Каламида возле Мусейона. Ты возьмёшь её себе, Перикл?

   — Нет, — ответил Перикл. — Такого обещания я тебе дать не могу. Не обещаю. О Мирто позабочусь. Об Аспасии же забудь. Считай, что мы о ней не говорили.

   — Ты посылаешь меня на верную гибель и не можешь исполнить мою последнюю волю?

   — Попроси о чём-нибудь другом.

   — Я так и думал: даже моя смерть не заставит тебя поступиться своим — очень сомнительным, запомни! — принципом.

   — Да. Попроси о чём-нибудь другом.

   — Хорошо, — пошёл, казалось, на попятную Сократ, прикрыв рукой хитрую усмешку. — О другом так о другом. Я останусь жив, я выполню твоё поручение, тебе не придётся заботиться о моём имуществе и о приданом для Мирто, я не возьму за работу ни обола, но ты мне при этом дашь одно пустяковое обещание, выполнив которое, ты получишь удовольствие.

   — Какой-нибудь подвох? — заподозрил Перикл.

   — Никакого подвоха. Клянусь собакой и священным египетским крокодилом, о котором нам рассказывал Геродот. Пустяковое обещание, но каков выигрыш: я останусь живым, Плистоанакт и Клеандрид отведут войска от наших границ, тебе, кроме тех десяти талантов из общественной казны, не придётся потратить больше ни обола. Это ли не цена, Перикл?

   — Хорошая цена, — согласился Перикл. — Ладно, даю обещание, хотя ты, конечно, меня перехитришь. Даю обещание, что выполню твою просьбу, если ты останешься жив и всё прочее. Клянусь собакой и священным египетским крокодилом, — засмеялся он, но настороженность всё ещё сквозила в его глазах. — Проси! — приказал он.

   — Когда я вернусь, — растягивая слова, заговорил Сократ, — когда мы прогоним спартанцев за Истм, когда афиняне, славя тебя, будут праздновать победу над Плистоанактом, когда вино будет всюду литься рекой, ты пойдёшь вместе со мной в дом юной и прекрасной милетянки Аспасии.

   — Ты меня всё же перехитрил, — сказал Перикл, печально кивая головой. — Но делать нечего — я пойду с тобой к милетянке. Только постарайся остаться живым.

   — Постараюсь, — ответил Сократ.

Ночью они были в Афинах. Сократ, не заходя домой, поднялся на боевую колесницу Перикла, возничий гикнул — и колесница с грохотом понеслась по тёмным и безлюдным улицам к Дипилонским воротам и дальше по Священной дороге к Элевсину, к городу Деметры, на акрополе которого возвышается величественный Телестерион, храм Осенних мистерий в честь богини, Фесмофорий.

Сократ оставил оружие у главного жреца храма и передал ему послание Перикла, в котором, как догадывался Сократ, Перикл уведомлял жреца, что в храм будет доставлено золото из Афин для военных нужд. Затем накинул на себя старый серый плащ, подарок Критона, обулся в педилы с ремнями — подарок башмачника Симона, перекинул через плечо котомку с провизией — ячменной мукой и сыром — и отправился в путь в сторону Истма, надеясь вскоре увидеть лагерь Плицтоанакта, который, как сказал ему жрец Деметры, уже прошёл Мегариду и остановился за дальними элевсинскими высотами.

Сократ — это случилось на другой день — не попал к Плистоанакту. Его схватили, едва он оказался вблизи лагеря спартанцев — наткнулся на скрытый пост, — и привели к Клеандриду, хотя он настаивал на том, что ему непременно надо встретиться с царём Плистоанактом, чтобы сообщить ему нечто очень важное, касающееся военных замыслов афинян. Позже он понял, что, хотя спартанским войском командовал молодой царь Плистоанакт, главным человеком в армии являлся Клеандрид, которого спартанские эфоры приставили к Плистоанакту наблюдателем и помощником — Плистоанакт юн и неопытен в военном деле.