Страница 21 из 47
Ты, который нашел мою исповедь; ты, который ее прочел, — заклинаю тебя, помолись за нее, за мою бедную Мэри!
Томас Пирсон,
отец и христианин, надеюсь, что все-таки добрый христианин.
Шейн положила блокнот на стол и допила оставшееся молоко. Адриан устроился спать, положив голову ей на ботинки. Она чувствовала ногой его теплый бок. Мак сидел, хмуря брови.
— Я что-то не понял… Так она все же была вампиршей? Этот кол в сердце…
— Так хоронили самоубийц, — сказала Шейн. — Мэри покончила самоубийством, Мак. Когда отец ее обнаружил, она была уже мертвой.
Мак продолжал хмуриться.
— И…
— И он сделал, что посчитал нужным.
— Перерезал горло собственной дочери, чтобы ее закопали в землю в правильном месте?
Шейн отодвинула в сторону свой пустой стакан, что стоял на столе между ними. Словно освобождая место для объятий — или чтобы устроить борьбу на руках.
— Магнус, — сказала она как можно спокойнее. — Я уже начинаю задумываться, получится из тебя или нет хороший врач. Неужели ты не понимаешь, что для человека, который жил в XVIII веке и хотел защитить своего ребенка, сарказм XXI века ну никак не приемлем?! Мэри покончила самоубийством. Если бы люди об этом узнали, они бы стали ее презирать. Это был бы позор, настоящий позор. А так ее похоронили с почтением и любовью. Томас сделал для дочери все, что мог. Разве можно винить человека за то, что он спасал своего ребенка?
Мак откинулся на спинку стула, провел рукой по волосам и тяжко вздохнул, как бы давая понять, что он просто не в состоянии понять весь этот дремучий идиотизм.
— Но… разве есть разница? Бог же не идиот. Его не обманешь. Если Мэри покончила самоубийством, она все равно будет гореть в аду, правильно?
— Может быть, Томас надеялся, что Бог закроет на это глаза. — Шейн болезненно поморщилась, когда Мак хохотнул. Или, может быть, фыркнул. В общем, вполне одно. — Хотя бы раз, просто ради интереса, попытайся поставить себя на место набожного человека, который искренне верил, что загробная жизнь существует и что Бог есть, и он добрый и справедливый. Представь себе конец света, когда протрубят трубы Судного дня, и все мертвые восстанут из могил — миллионы и миллионы людей, все, кто жил на свете с начала времен. Представь, как Бог взглянет с небес на Уитби, на кладбище Святой Марии, и там, среди многих и многих воскресших душ, будет и Мэри. Вот она стоит перед Господом, рука об руку со своим отцом, матерью и сестрой. Они смотрят на свет, изливающийся с небес, и гадают, что будет дальше. Представь себе. Взгляды Бога и Мэри встречаются, и они оба вдруг вспоминают, как она умерла. Дверь к вечной жизни открыта, и все остальные «добрые христиане» уже проходят туда — все запойные пьяницы, кумушки-сплетницы и бессердечные мужики, из-за которых страдали любящие их женщины. Но Мэри стоит в нерешительности, и отец прижимает ее к себе, и смотрит на Бога, и ждет… А теперь, Мак, скажи. Если бы ты был Богом, как бы ты поступил?
Ее горячность, похоже, смутила Мака. Он недовольно скривился под ее настойчивым, вопрошающим взглядом. Должно быть, с его точки зрения, это был идиотский вопрос. Идиотский и неудобный.
— Я бы вообще не стал напрягаться, — сказал он, усмехнувшись через силу. — Я бы назначил Небесную Регистрационную Комиссию — и пусть бы работали.
Его жалобная, почти умоляющая улыбка как-то не очень вязалась с испариной у него на лбу и затравленным взглядом. Он, очевидно, надеялся, что эта шутка поможет снять напряжение и восстановить атмосферу добродушного дружеского подшучивания. Но, увы — надежда тихо издохла, не успев напоследок и пискнуть, под ледяным взглядом Шейн.
— Ладно, — вздохнула Шейн. — Хорошо, что тебя и не просят занять эту должность. И тебе хорошо, напрягаться не надо, и другим — тоже неплохо. — Она закрыла блокнот и убрала его в карман.
Видимо, Мак испугался, что она сейчас встанет и уйдет. Он лихорадочно соображал, что сказать, чтобы исправить свою оплошность — или хотя бы продлить разговор, чтобы Шейн все-таки не уходила так сразу.
— А эта фраза… ну, что у Мэри на животе нацарапано имя ее любовника… дикость какая-то, правда? Может, она была нездорова? В смысле, психически. Как ты думаешь?
Шейн поставила локти на стол, сцепила пальцы в замок, оперлась подбородком на руки и прикрыла глаза.
— Я думаю, что она была очень и очень несчастной.
— Так я о том и говорю. Клиническая депрессия, как это диагностирует современная психиатрия.
— Тебе виднее.
— Или, может быть, она узнала, что она беременна?
— Ага, пошла и купила тест в ближайшей аптеке.
— Я уверен, что у них в XVIII веке были способы, как это выяснить. — Он посмотрел на нее с надеждой, наверное, ждал, что она оценит этот жест доброй воли — его готовность признать, что люди из прошлого были не таким уж и дураками.
— Вряд ли Мэри была беременна, — сказала Шейн. — И даже если была, то не знала об этом. Я думаю, это Уильям Агар соблазнил ее, лишил девственности, а потом бросил. И она не смогла пережить, что утратила честь.
— Как романтично. Или по-викториански. Или даже не знаю как.
— Когда люди заботятся о своей чести, это правильно, Мак. Так и должно быть. — Шейн осторожно вытянула ноги из-под спящего Адриана. — И в наше время это особенно актуально. По статистике, в наше время самый большой процент самоубийств по сравнению с другими эпохами. Все эти люди, что свели счеты с жизнью — что они потеряли, как не свою честь?
— Да ладно… многое можно понять. Но чтобы покончить с собой только из-за того, что тебя бросил бойфренд…
— Я не знаю, — устало проговорила Шейн. — Это ведь очень важно, кому ты отдаешься, правда?
— Аф, — донеслось из-под стола.
И тут Шейн рассмеялась. Вообще-то ей было, скорее, грустно — но ведь и вправду смешно получилось. «Аф». Она давно уже чувствовала, что у нее затекает правая нога, а теперь в стопу словно вонзились сотни жужжащих иголок; уплотнение в левом бедре разболелось ужасно. Она себя чувствовала совершенно разбитой — единственное, что еще не болело, так это протез. Спасибо русским протезистам.
— С тобой все в порядке? — Мак нервно улыбнулся, как бы давая понять, что он тоже оценил шутку.
— Нет, со мной все не в порядке, — простонала Шейн и опять рассмеялась. И тут в довершение ко всем радостям Адриан проснулся уже окончательно и принялся тереться боком о ее ногу, все нервы в которой как будто взбесились. — Слушай, Мак, ты когда-нибудь умирал?
— Что?
— Ну, была у тебя клиническая смерть? Когда ты почти умираешь, но тебя все-таки реанимируют.
Он ошарашенно покачал головой.
— А у меня была, — продолжала Шейн. — И знаешь, что? Я видела этот свет, о котором все пишут и говорят. Такое, знаешь, сияние с той стороны.
Мак понимал, что сейчас лучше не выступать, но у него все-таки вырвалось:
— Да, я читал кое-какие исследования по этой теме: на самом деле это не потусторонний свет, а вспышки в синапсах мозга или что-то такое…
Для Шейн это стало последней каплей. Она резко поднялась из-за стола.
— Прости, Мак, но мне нужно идти.
Через неделю, когда Шейн выписали из больницы, она осторожно поднялась к аббатству по лестнице в сто девяносто девять ступеней. Пару дней назад в Уитби случилась летняя буря — ветер срывал черепицу и спутниковые «тарелки» с крыш современных зданий, — но древние руины стояли непоколебимо. Шейн обошла все аббатство, словно желая удостовериться, что все осталось по-прежнему — все на своих местах, — пару минут постояла в тени сохранившейся восточной стены, наслаждаясь готической симметрией высоких стрельчатых окон и древней каменной кладки, побитой временем. Ей вдруг подумалось, что, может быть, Господь Бог еще имеет какие-то виды на этот средневековый остов. Кто знает? Неисповедимы пути Господни.
Потом Шейн пошла на участок раскопок, чтобы поздороваться со своими коллегами-археологами. Ее встретили как героиню, вернувшуюся с войны. Работу прервали, и все окружили Шейн, засыпая ее вопросами. Даже сладкая парочка из Уэльса выпала из своей трудоголической отрешенности, чтобы поинтересоваться, как Шейн себя чувствует. Все были так искренне рады, что она ходит и вообще держится молодцом, что Шейн даже слегка удивилась. Ведь она никому не говорила, что ложится в больницу. Она просто сказала Нине, что заболела и какое-то время не сможет ходить на работу. Но все так суетились вокруг нее, словно она была свежевоскресшим Лазарем. Может быть, в те последние несколько дней перед тем, как Шейн решила, что уже хватит себя изводить, и пошла наконец в больницу, и разрыдалась в объятиях медсестры, у нее на лице был написан страх смерти. Такими большими-большими буквами. Просто она этого не замечала.