Страница 5 из 9
После водочного фуршета с начальством группа спала как убитая. Фил проснулся в одиннадцать утра. Ролевая игра "в плен к своим" входила в следующую фазу сюжетности. Первым, кого он увидел в холле, был вальяжно развалившийся в кресле Мельников. Это предвещало смену сценария. "Ну, что, мальчики и девочки, - на Байконур?" - улыбнулся он.
- Здравствуйте, Сергей Соломонович! - Фил протянул руку сидящему. - У нас проблемы - проскочили точку перегиба.
- Говорил я вам, Филипп, что Казахстан - это степь плюс полет к звездам. Неужели вы думаете, что заурядный, обсосанный всеми "Южный Путь" принесет вам счастье? Нет, Филипп, вы из той породы, которая создана для полета, а нанимаетесь всегда укладывать кирпичи! И других мобилизуете! Наф-наф вы наш! И я вынужден лететь на маленьком отвратительном самолетике сюда, чтобы вы меня услышали. Парадокс, - он помолчал. - А парадокс этот означает то, что у меня, дорогие мои, тоже кадровый прорыв.
- Я бы собрал группу, - неуверенно проговорил Фил - сюжет становился зыбким, Филу стало казаться, что он видит сон, в котором всегда все предопределено, он повертел головой. Мельников не исчез.
- Вы не поняли меня, молодой человек! Вы заплатите штраф за нарушение границы и поедете на своем танке со мной, в гости. Мы выправим вам документы и проясним вашу геополитику на Юге. Оружие придется оставить здесь.
"Петенька будет счастлив", - подумал Фил. К чему тогда все эти конкурсы и игры? - прямо реклама "Шнапс". Дарька говорила, что дома можно строить так, чтобы было не жалко их терять. Она теряла с улыбкой все вещественное, а Уэллс оставался вечностью, и чашу весов заклинило на положении равновесия. А Фил скучал по Питеру: когда становилось совсем худо, он мысленно проходил Невский проспект и вбирал распятую силу духа города, приколотого кнопками двух нелепых площадей к этой странной, могильной невской земле. Невский питал его. Словно могучий сок из центра земли проходил сквозь свою малую скобку вверх и возвращался в царство мертвых, чтобы проверить прочность положенных в основу его гранитов.
Он увидел свой "Шелковый Путь", выпущенный из тисков проекта с силой, преобразующей и впечатляющей окрестные Байконуры и местные границы, увидел наркомании остров с бассейнами и рыбками, которых считали босые, но чистые девчонки и мальчишки в джинсах, откинутые в свое прошлое или перемещенные в будущее добровольной дозой сладких грез. Увидел странные, широковатые для картинки суда "река-море", вплывающие в торжественный Каспий, чтобы разгрузиться в огромном иранском порту, вокруг которого вырос мегаполис из Дашкиных домов, улиц, вплетенных в ландшафт, и фонтанов вдоль них, он увидел, как железнодорожная ветка ползет тонкой нитью через вытканный по земле лабиринт низких строений и высоких храмов, увидел поблескивающий вдали Персидский залив и строй контейнеровозов в порту.
Мельников улыбался. Потом, Фил не сразу понял смену картинки, перед ним возникло лицо Анвара. Шелковый путь погас, а тело пронзила мерзкая судорога, так чужой обобщенный страх прилипает ко всем, кто фантазирует в момент принятия решений.
13
Вошел командир поста, поздоровался с Мельниковым и сказал четко, как в рапорте: тридцать минут назад ракета неизвестной державы поразила мусульманскую святыню Каабу. По предварительным оценкам, мощность взрыва составляет двадцать килотонн в тротиловом эквиваленте. В силу сложившихся обстоятельств, вы, Филипп Андреевич, с командой покидаете пост в течение часа, на своем транспорте, оружие оставляете в уплату за нарушенный правопорядок. А вас, Сергей Соломонович, мы должны задержать, потому что средство Вашего передвижения нам нужнее. Честь имею, - откланялся командир.
- Ха, - сказал Мельников, - я еду с вами, ребята. Надеюсь, вы возвращаетесь в Москву?
На плацу сто сгорбленных спин безмолвствовали, словно кто-то посадил неправильные семена и выросли камни, похожие на людей.
Анвар, со шрамом на лице, страшный, непохожий на себя, вышел перед стоящими, а не упал на колени камнем, как они, и заговорил на фарси звучно, словно бы всю ночь тренировался в пении гласных звуков.
Колокол отзвонил, один из камней зашевелился, привстал. Это оказался щупленький солдатик с глазами, полными мольбы о несбывшемся. Он резво вскинул свою винтовочку и выстрелил, не целясь. Анвар упал. Солдатика скрутили и увели, остальные камни встали и напряженно ждали. К плацу бежали люди в форме. Их было немного. Группа сгрудилась вокруг Анвара. Мельников резво вынул из кармана шприц и сделал укол, попав в вену, как заправский наркоман. Петенька, участвовавший в задержании, оказался хранителем винтовки. Он стоял спиной к группе, лицом к площади, опустив винтовку, готовый вскинуть ее и убивать, как тот недавний боец.
14
Больше стрельбы не было. Объявили тревогу. Анвара отнесли в санблок, там был врач и была связь. Ребят выгнали, маленький армянин-санитар бегом накрывал чем-то крахмально-белым стол полевой операционной. Через десять минут Фил посадил свою группу в автобус. Рядом с водителем уселся Мельников. Вещи Анвара они оставили при санчасти, Дарька с Уэллсом пытались связаться с командиром, чтобы остаться и плыть, лететь и бежать вместе с Персиком до его жизни или смерти. Их просто выперли, пригрозив арестом. И группа, сменив одного бойца на другого, тронулась в путь, лишенная оружия и центральной связи, - на Москву.
Когда они миновали полосу приграничной зоны, Мельников откашлялся и произнес речь. Речь слушалась, как песня про ямщика, к концу ее Филу стало казаться, что многообразие его картин мира, несколько игровых и любимых ролей, спрятанная во внутренний карман души "почти реальная" карта этой действительности, подаренная по случаю одной лос-анджелесской ночью, все это отодвинулось в зону сказок, детства, Пушкина, рождения Языка. Петенька остановил машину. Он смотрел на Мельникова, как на богиню - Истину, и, наверное, мечтал, чтобы Сергей Соломонович стал бессменным ведущим всех мировых радиоволн. По Мельникову выходило - все скверно. Большие проекты в ближайшее время будут свернуты, государство оставит игровое управление с носом, то есть с совещательным голосом, опираясь на международное давление и военное положение. Что время реакции системы пришло, резинку рогатки оттянули настолько, что напряжение усилилось донельзя. Инновационной экономики все боятся, а кто не боится - те пыхтят и не успевают. А новый свободный капитализм на окраинах скупит остатки энтузиазма игроков в будущее. И только он, Мельников, останется со своими ракетами, потому что знает этот капитализм, как свои пять пальцев, и вписался в русский дикий Запад, по-нашему дикий Юг, и устроил там выгодную сделку со всеми силами. Поэтому у группы Фила есть только два пути - вернуться на границу и вступить в войну за приграничный рай или отправиться из Москвы официально на Байконур и там заняться делом, которое дожидается капитана уже десятки лет.
Пока прихвостни Аллаха поймут, что американцы открыли им дорогу к мировому господству, они десять лет будут воевать со всем миром. Строить "Коридоры" в логово к маньякам он, Мельников, лично никому не советует. А Казахстан будет свободной космической зоной, всеобщим садом религиозных иллюзий, адской общиной Бахая, охраняемой Корпоративной Границей. И все Филово братство с Анварами и Мухтарами - это лишь подстройка под новое небо, а оно - не небо вовсе, так - средней тяжести завеса. Европеец-неудачник, спрятавший голову под крыло своего дырявого демократического одеяла, которое не укроет даже "маленького серого ослика", теперь рвется к взаимопониманию с алчным голодным Ахметом, который и знать не хочет про ценности и достижения чужих средних и новых веков, потому что для него, родимого, еще свои такие не наступили. "Варвары прибудут! Не волнуйтесь! На вас и ваших внуков хватит этих хапуг цивилизационных! Ваш "Южный путь" станет путем экспансии нищеты и произвола, работорговли и мракобесия! А когда это случится - все завоют, что была же Империя - и не одна. И будет, как в некоем городе Риге, где все так ждали цивилизованного правления, что как раз превратились в скотный двор Оруэлла. А интеллигенции там было навалом. Все хотели демократических изменений с учетом их русско-ментальных вкладов и уникальности. А вышло, что всех повыгоняли с работы и заставили говорить на усеченном языке, на котором нет способа выражения метафор, потому как до метафор он не вырос. Цивилизационно не вырос. Молодой еще, что твой ислам..."