Рыцари свастики

— Вот-вот, — возбужденно прервала его Эрика. — С этого бы ты и начал. И если уж ты откровенно обо всем говоришь, то не стоит умалчивать, что в корпорации открыто говорят: «Шрам от сабли делает мягче любое женское сердце!» Но помни, Роланд, только не мое…

Она вдруг осеклась на полуфразе и смутилась. Он почувствовал, как громко стучит его сердце. Нежная благодарность к ней прилила к его сердцу и сковала его движения. Ему очень хотелось обнять ее, но почему-то теперь сделать это было намного труднее.

— А ты не смотри на шрам, Эрика, — совершенно серьезно сказал он. — Закрой глаза, и ты сразу же забудешь о нем.

Эрика и впрямь закрыла глаза и улыбнулась своим мыслям. Роланд не понял, как это случилось. Но именно в этот момент он ее поцеловал в полураскрытые губы, едва заметно вздрагивавшие в таинственной улыбке. Она не отшатнулась, нет, лишь глаза широко раскрылись, и их радостное удивление озарило ее прекрасное лицо…

Они долго бродили по Гейдельбергу. Роланд показал ей университет, библиотеку; они прошлись по узким улочкам самой старой части города. Он показал ей любимые кабачки, где они сиживают иногда после лекций, в университете. В одном из них они выпили пива. Роланд давно уже не пил такого отличного пива, с такой пушистой пеной, через которую он видел улыбающееся лицо Эрики.

Это чувство он еще не испытывал. Назвать девушку своей было немного загадочно и жутковато. Об этом часто толкуют ребята во время попоек, но он-то знает, что многие говорят это так, больше для бравады, чтобы вызвать зависть у младших, которые доверчиво подставляют им свои розовые уши, почти прозрачные на свет, как у молочных поросят. Он знал также и другое, что о той, настоящей своей девушке говорят очень, очень редко, и уж, во всяком случае, не для похвальбы и не для красного словца.

Эрика, Эрика… Чем объяснить твою необычность, твою особенность, которая выделила тебя среди всех знакомых и незнакомых девушек? Твоя нежная, чуть застенчивая улыбка? Или твой внимательный, неуловимо насмешливый взгляд? Твоя речь, плавная и добрая или же вдруг бурная и стремительная? А может быть, твои руки или твоя походка? Я не знаю, что именно. Каждое в отдельности — это частица тебя, все вместе — это ты, Эрика.

…Роланд осторожно приподнялся на локте, чтобы не потревожить ее. Эрика спала, безмятежно по-детски разбросав красивые руки. Даже во сне, казалось, они совершают плавные движения. И хотя ее руки лежали совершенно спокойно: правая, согнутая в локте, чуть отброшена в сторону, левая вдоль бедра ладошкой кверху, Роланду казалось, что они лишь на мгновение застыли и вот-вот, встрепенувшись, доверчиво протянутся к нему и обовьют его шею. Губами, еще хранившими теплый запах ее рук, он еле слышно поцеловал ее чуть повыше локтя. Это было лишь легкое прикосновение, от которого нельзя было проснуться. Но в это мгновение губы Эрики едва заметно дрогнули в самых уголках. Казалось, только что они были обидчиво надуты, как после легкой ссоры или досады на какую-нибудь оплошность. И вот стоило им лишь слегка дрогнуть в самых уголках, чтобы на лице заиграла загадочная улыбка Монны Лизы — Джоконды.

Роланд не мог отвести взгляда от ее прекрасного лица. Ее голова утопала среди копны белокурых с золотистым отливом волос. Словно застывший водопад, они лежали на подушке прямо перед ним. Он боялся разбудить ее слишком пристальным взглядом. Но не мог оторваться от нее, как будто пил живительную влагу большими, жадными глотками. Он не знал, правильны ли черты ее лица. Он не знал классических размеров. Это не имело для него никакого значения. У нее было красивое лицо. Густые брови, слегка сросшиеся над переносицей, придавали ей несколько суровый вид. Большие серые глаза, которые совсем недавно смотрели на него тревожно и радостно, были закрыты, и ресницы были изогнуты по линии губ. Почему-то он обратил на это внимание. Тонкая переносица, на которой виднелась маленькая черточка, след удара или ссадины, была с маленькой горбинкой.

Роланд закрыл глаза и вновь ощутил девичью твердость ее груди. В душе его запел неведомый голос. Где-то высоко под куполом воздушного замка зазвучали его любимые стихи Бернса:

В дверь робко, но настойчиво постучали. Роланд осторожно, чтобы не разбудить Эрику, подошел к двери и приоткрыл ее. Госпожа Блюменфельд источала аромат только что испеченного штруделя и свежевыкрашенных волос.

— Господин Хильдебрандт, вы не забыли: сегодня суббота.

— Я очень сожалею, — Роланд постарался быть максимально любезным, — но сегодня я никак не могу принять вашего любезного приглашения.

— Ах, как жаль, господин Хильдебрандт! Сегодня штрудель, как никогда, удался на славу. — Госпожа Блюменфельд стрельнула взглядом в узкое пространство между Роландом и дверью.

— Кто там, Роланд? — раздался голос Эрики.

Женский голос кольнул госпожу Блюменфельд в самое сердце. У нее был такой вид, будто она перевернула на землю весь штрудель в тот момент, когда верхняя корочка слегка зарумянилась.

— В таком случае вы могли хотя бы предупредить меня, — сухо заметила она Роланду и с подчеркнутым достоинством стала спускаться по лестнице.

Дискуссия

Пауль Миндерман явственно ощутил, как сильнее забилось его сердце. Он только что получил сообщение от Вернера Прункмана: Карл Реннтир не приедет на дискуссию. Причина неизвестна, непредвиденные обстоятельства срывают его своевременный приезд. Операция возлагалась полностью на него. Дополнительные сведения будут переданы во время дискуссии.

Итак, дело осложнялось. Было 11 марта, 12 часов 10 минут. Дискуссия с Вальтером Биркнером должна была начаться в 16 ровно в аудитории «Максимум» Гейдельбергского университета. Оставалось менее четырех часов. Нужно было спешить, чтобы перестроить весь ход операции. Роль Миндермана в корне менялась. Из-за кулис он выходил на сцену. Мысль лихорадочно работала. Первое, что надо сделать, — собрать ответственных за участки работы. Их пятеро. Он бросился к телефону-автомату. Хорошо, что среди них Ингрид, секретарша из университетской библиотеки. Только с ее помощью можно надеяться найти кого-либо из студентов в это время. Миндерман с напряжением вслушивался в протяжные гудки телефона. Гудок обрывается.

— Библиотека. Ингрид Крамер у аппарата.

— Наконец-то!

У Миндермана вырывается вздох облегчения…

— Договорились. В четырнадцать двадцать в кафе «Адлер». Я полагаюсь на тебя, Ингрид.

— О’кэй, Пауль.

В ушах Миндермана звучали короткие сигналы и вызывающий голосок Ингрид. «Что бы это могло значить?» — мелькнуло у него в голове. Но в этот момент он был далек от амурных настроений. Предстоял напряженный день. Миндерман бросился по адресу, указанному Прункманом…

Вальтер Биркнер приехал за полчаса. Он поставил свой «таунус» шестидесятого года выпуска на площади перед университетом и огляделся. Нужно было решить, куда идти, чтобы найти организаторов дискуссии. В этот момент из кафе напротив вышли двое молодых ребят и девушка и направились в его сторону. «Спрошу у них», — подумал Вальтер.

— Простите, вы не господин Биркнер? — задал ему вопрос шедший впереди высокий, стройный юноша.

— Да, вы не ошиблись.

— Отлично. Мы вас уже ждем. Курт Фольриттер, председатель Социалистического союза немецких студентов в университете, — представился он.

Подошедшие двое оказались членами этой же организации. Вальтер заметил, что девушка смотрела на него с нескрываемым любопытством. Но сегодня это не раздражало его, а, наоборот, даже несколько подбодрило.

— Вы знаете, я три часа был за рулем. С удовольствием выпил бы чашку кофе и рюмку коньяку. Перед дискуссией не мешает подкрепиться. Думаю, сегодня бой будет не из легких. А на фронте перед атакой солдатам тоже полагалось немного выпить.