Страница 40 из 50
Но это все было хренью.
Генри Лейк Спаннинг, который выглядел милым, приличным парнем, таким и был. Милый, приличный, добросердечный, но прежде всего невиновный парень.
Можно обдурить присяжных, полиграф, судей и социальных работников, психиатров, мамочку с папочкой, но нельзя обмануть Руди Пэйриса, который регулярно отправляется во тьму, откуда не возвращаются.
Они собирались сжечь невиновного человека через три дня.
Я должен был что-то предпринять.
Не только ради Элли, хотя и этого бы хватило. Но ради этого человека, который думал, что обречен, боялся, но не собирался выслушивать от умника вроде меня всякий бред.
– Мистер Спаннинг, – позвал я.
Он шел дальше.
– Прошу вас.
Он остановился, издав тихий браслетный звон, но не повернулся.
– Думаю, Элли права, сэр, – сказал я. – Думаю, они поймали не того человека. И думаю, вы не должны умирать.
Вот теперь он медленно повернулся и уставился на меня с выражением собаки, которую поманили косточкой.
– И почему это, мистер Пэйрис? Почему вы мне верите, когда никто больше не верит – кроме Элли и моего адвоката? – он почти шептал.
Я не сказал ему, что думал. А думал я о том, что побывал внутри и точно знал, что он невиновен. И более того, я знал, что он искренне любит мою подругу Эллисон Рош. И что мало найдется такого, чего я бы не сделал для Элли.
Поэтому я сказал так:
– Я знаю, что вы невиновны потому, что знаю, кто виновен.
Его губы разомкнулись. Это не было как в большом кино, когда у кого-то распахивается рот в изумлении. Просто губы приоткрылись. Но он был удивлен. Я знал это, как знал и то, что несчастный сукин сын мучается уже слишком долго.
Он прошаркал обратно ко мне и сел за стол.
– Не издевайтесь, мистер Пэйрис. Прошу вас. Я, как вы и сказали, боюсь. Я не хочу умирать, и я точно не хочу умирать, оставляя мир думать, что я совершил эти… эти вещи.
– Не издеваюсь, капитан. Я знаю, кто должен поджариться за все эти убийства. Не шесть штатов, а одиннадцать. Не пятьдесят шесть жертв, а почти семьдесят. Три из них – маленькие девочки в яслях, и женщины, которые за ними присматривали, тоже в числе жертв.
Он уставился на меня. Его лицо выражало ужас. Я очень хорошо знаю это выражение. Я видел его по меньшей мере семьдесят раз.
– Я знаю, что ты невиновен, Кэп, потому что им нужен я. Я – тот человек, который тебя сюда засадил.
В момент человеческой слабости. Я видел все. Все то, что сложил в том темном месте, куда ты можешь пойти, но не можешь вернуться. Настенный сейф в моей гостиной. Гробница со стенами в четыре фута толщиной, заключенная в оболочку из бетона и на милю утопленная в монолитном граните. Убежище, чьи многослойные стены благоразумия вздымались толстыми полосами стали и пластика (эквивалент шести-семи сотен миллиметров гомогенной брони), приближаясь к максимальной прочности и твердости кристалло-железа – материала, обладающего идеальной кристаллической структурой и тщательно рассчитанным количеством примесей, в результате чего современный танк может стряхнуть кумулятивный снаряд, как спаниель воду. Китайская головоломка. Тайная комната. Лабиринт. Переплетение дорог в разуме, куда я отправил все семьдесят смертей, снова и снова, и снова, чтобы не слышать их криков, не видеть нитей окровавленных сухожилий, не смотреть на превратившиеся в месиво впадины, где уже не было умоляющих глаз.
Когда я вошел в эту тюрьму, я закрылся на все пуговицы. Я был в полной безопасности. Я ничего не знал, ничего не помнил, ничего не подозревал.
Но когда я прогулялся по пейзажу Генри Лейка Спаннинга и не смог убедить себя, что он виновен, я ощутил, как трескается под ногами земля. Я почувствовал дрожь, смещение пластов, и расселины от моих ног ушли в горизонт. Стальные стены расплавились, бетон обратился в пыль, заграждения исчезли – и я посмотрел в лицо монстра.
Неудивительно, что меня так тошнило, когда Элли рассказывала мне о том или ином убийстве, якобы совершенным Генри Лейком Спаннингом, человеком, которого осудили за двадцать девять убийств, за которые я был в ответе. Неудивительно, что я мог представить себе все эти подробности в картинках, когда она едва упоминала какие-то детали о месте преступления. Неудивительно, что я так сопротивлялся визиту в Холман.
Там, в его разуме, в его открытом пейзаже, я увидел любовь к Эллисон Рош, моей подруге и приятельнице, с которой я однажды, всего однажды…
Не говорите мне, что сила любви способна расколоть землю. Не хочу слышать этого дерьма. Я вам говорю, то, что меня вскрыло, – это было сочетание нескольких вещей одновременно. И, может, одной из этих вещей было то, что происходило между ними.
Этого я не знаю. Я быстро учусь, но это было лишь мгновение. Усмешка судьбы. Момент человеческой слабости. Вот что я говорил себе в той части меня, которая путешествовала во тьму: я сделал то, что сделал, в момент человеческой слабости.
Именно эти моменты, а не мой «дар», не моя темная кожа превратили меня в неудачника, монстра, лжеца, каким я являюсь.
В первый миг осознания я не мог в это поверить. Только не я, не старый добрый Руди. Не приятный Руди, который никогда не делал зла никому кроме себя за всю свою жизнь.
В следующую секунду я озверел от злости, от ярости на омерзительную тварь, которая жила на темной стороне моего раздвоенного рассудка. Хотел проделать дыру в голове и вырвать этого убийцу, размозжить эту влажную, гниющую массу.
В следующую секунду я ощутил тошноту. Хотел упасть на колени и чтобы меня вырвало – видя каждый миг того, что я совершил, открывшегося теперь и для этого Руди Пэйриса, который был достойным, разумным и законопослушным человеком. Даже если такой Руди был немногим лучше хорошо образованного дурака. Но не убийцей… меня тошнило.
Потом я, наконец, принял то, чего больше не мог отрицать.
Никогда больше не придется мне скользить в ночи, пахнущей цветущими венериными башмачками. Теперь я узнал этот аромат.
Такой запах поднимается от раскрытого, как рот в широком зевке, человеческого тела.
Наконец, второй Руди Пэйрис вернулся домой.
Им вовсе не стоило переживать. Я сел за деревянный письменный стол в комнате для допросов округа Джефферсон и составил список имен, дат и мест. Имена тех из семидесяти, которые я знал. Многие просто попадались по дороге или в мужском туалете, или принимали ванну, или расслаблялись в заднем ряду кинозала, или забирали деньги в банкомате, или просто сидели, ничего не делая, просто ждали, пока я приду и вскрою их, и, может, выпью их тоже, и, может, закушу… по дороге. С датами было просто, потому что у меня на них хорошая память. И места, где они обнаружат тех, о ком не знали. Четырнадцать убийств, с тем же модус операнди, что и в случае остальных пятидесяти шести, не говоря о старомодном консервном ноже, который я использовал на той маленькой воспитаннице католической школы Гунилле Как-ее-там. Все время, пока я ее вскрывал, она пищала – Аве Мария то, Всеблагой Иисус се. Даже в самом конце, когда я поднял ее внутренности, чтобы она посмотрела. Пытался заставить ее их лизнуть, но она умерла раньше. Никаких забот для штата Алабама.
Столько всего за раз: они исправили трагическую ошибку правосудия, поймали серийного убийцу, раскрыли еще четырнадцать убийств сверх плана – в пяти дополнительных штатах, чем невероятно порадовали полицию этих пяти дополнительных штатов тем, как работают правоохранительные учреждения независимого штата Алабама… и получили приоритет в вечерних новостях всех трех основных каналов, не считая СНН, на большую часть недели. Выбили из ящиков Ближний Восток. У Гарри Трумэна и Тома Дьюи не было бы ни шанса.
Элли, конечно, скрылась. Сорвалась куда-то на южное побережье Флориды, насколько я слышал. Но уже после суда и приговора, и после того, как Спаннинга освободили, а меня посадили, и все такое прочее. Что ж, о-о-паппадо, как говорится[67], все было переделано правильно. Sat cito si sat bene на латыни: «сделано достаточно быстро, если сделано правильно». Любимая поговорка Катона. Катона-старшего.
67
Вероятно, герой имеет в виду песню «Oo Poppa Do» американского музыканта Эдди Сингтона.