Белые волки

Но наглый тип был прав. В мокрой и грязной одежде, больше смахивая на замарашку, она уже не могла отправиться с Севериной гулять. Вот и таксокар проехал мимо, медленно и неспешно, поблескивая свежевымытыми желтыми боками, но Эльза не стала поднимать руку. Куда ей теперь идти? Оставалось только ждать Димитрия, а ведь она почти избежала нежелательной встречи!

– Прогулка в парке отменяется, – проворчала она, впадая в уныние, – придется ехать домой.

– А и правда, езжай, – вдруг толкнула ее в бок подруга и послала хаму в кожаной куртке сияющую улыбку, – вы же не обидите нашу Эльзу? Вот прямо в целости и сохранности ее до дома доставите?

– Эльзу? – пронзительный взгляд смеющихся глаз нахала так и прожигал ее насквозь, вынуждая краснеть. – Как можно обидеть такую красивую девушку? Это же я не прав, мне так жаль, мне так неприятно…

– Хрена с два тебе неприятно, – буркнула она.

– Что, простите, майстра? – парень наклонился, будто не расслышал, но слегка переменился в лице.

– Что вы, что вы, говорю, – вздернула подбородок и пропела Эльза совсем другим, невинным голоском, – пустяки, извинения приняты, катите… всего хорошего.

Она резко повернулась к Северине и оскалилась на нее.

– Мне придется ехать с братом. А тебе придется гулять одной или ждать таксокара.

– А я Димитрия дождусь, он меня и подвезет, – нашлась Северина и быстро-быстро заморгала с умоляющим видом, – вместе с Крисом и поедем. А ты, вон, воспользуйся добрым предложением, а то неизвестно сколько тут стоять еще и ждать твоего брата будем. Да и мама наверняка рассердится, если узнает, как ты испачкалась. А так пораньше вернешься, переоденешься – и все. – Она подалась вперед и доверительно прошептала: – Не дрейфь, подруга, он же с тобой познакомиться хочет! К тому же, ну что он тебе сделает? Он – человек! Против тебя, волчицы! Ты же сама Крису про когти и зубы напоминала.

– У меня еще и нож есть. В сумке, – тихо и задумчиво произнесла Эльза, чувствуя, что Северина, сама того не подозревая, только что натолкнула ее на идею изощренной мести.

– Ну вот, – округлила глаза та, – я бы на твоем месте уже воспользовалась ситуацией.

Развернув Эльзу лицом к парню, Северина громко объявила:

– Она согласна.

Наглый тип медленно расплылся в такой самоуверенной улыбке, что Эльза с трудом удержалась, чтобы не треснуть его сумкой по голове. Сама не веря, что ввязалась в авантюру, она послушно села на мотокар.

– Меня, кстати, Алекс зовут, – бросил парень через плечо, заводя мотор.

«Темному богу в подмышку свое имя шепни», – подумала Эльза, но вслух только выдавила: – Очень приятно.

Он хмыкнул, качнул головой и рванул с места так, что ей пришлось схватиться за него. И снова ее не отпускало ощущение, что все это сделано преднамеренно.

Цирховия. Шестнадцать лет со дня затмения

Убей их.

Убей их всех.

Этот голос преследовал его столько, сколько он себя помнил. Вначале он боялся, понимая, что слышать чужой голос у себя в голове – это ненормально, а значит, он болен чем-то страшным и необъяснимым, и нужно искать помощи, нужно как-то спасаться. Но признаться кому-то было еще страшнее. Да и кому он мог признаться в таком? Матери, которая любила только отца и жила только им одним? Отцу, который всегда казался холодным, далеким и строгим? Кому можно было поведать жуткую тайну, если за ним уже и так по пятам ходила сомнительная слава неправильного, ненормального ребенка? Нет, стоило бы признаться, что слышишь голоса, и родные лишь обрадовались бы возможности избавиться от него, сдать в дом с железными решетками на окнах, откуда уже никогда не будет хода на волю и где таких вот, никому не нужных и неизлечимо больных пытают болезненными уколами и электричеством.

Он боялся. И поэтому молчал. Ночами прятал голову под подушку, жалобно скулил как щенок, кусал собственные пальцы, соленые от слез, в надежде, что взойдет солнце и станет легче, голос умолкнет и все пройдет, покажется мимолетным кошмаром, сном, от которого посчастливилось проснуться.

Но голос не умолкал ни на секунду. Приемы пищи, занятия с учителями, попытки играть в своей комнате или просто сидеть и смотреть в одну точку – ничего не помогало отвлечься, и в ушах постоянно звучал приказ: «Убей их!»

Потом он привык. Сам не помнил, в какой момент на него снизошло смиренное понимание: да, он болен. Болен так, что ему уже не помочь. У него никогда уже не будет простых радостей, как у остальных сверстников. Ни одна, даже самая дорогая игрушка не захватывала внимание настолько, чтобы он хоть на секунду забыл о своей болезни. Да и играть постепенно перехотелось. Он должен был научиться жить с этим страшным голосом в голове, который каждую секунду призывал убить собственную семью, должен был научиться бороться с самим собой, держать себя под контролем, потому что иначе все стало бы гораздо хуже и страшней. И он научился. Ради мамы, пусть даже она никогда не узнала бы и не оценила этого, ради отца, которого всегда считал идеалом и обожал. Даже ради брата и сестры, хоть они и испортили ему жизнь одним своим появлением.

Он сорвался только один раз. Всего лишь один раз из бесконечного множества одинаково мучительных дней наедине с чудовищем внутри себя. Можно было бы найти оправдания тому срыву. Он рос, в крови бушевали гормоны, наедине с собой становилось еще страшнее, появлялись желания, которые трудно было понять и объяснить, а спросить ни у кого не получалось. Все это слилось в один клокочущий коктейль, который в итоге взорвался, выплеснулся наружу, и голос в голове уже не шептал и не приказывал, а радостно вопил: «Убей! Всех!»

Он помнил, как сознание на секунду оставило его, нервы не выдержали напряжения, память будто отшибло. Наверно, его мозги просто отключились, как перегорает прибор, у которого полетел предохранитель. Да, все так и было. Его предохранители полетели, случился неконтролируемый взрыв в башке, и все, что копилось внутри годами, все стены с железными решетками, которые он так тщательно строил в голове, добровольно запирая там больное чудовище, жадное до чужой крови – все снесло, как лавиной. Он очнулся уже в волчьем теле, ощущая, как зубы глубоко впились в теплую, чуть подрагивающую плоть первой попавшейся навстречу служанки.

Он честно пытался вновь овладеть собой и взять чудовище под контроль. Тормозил себя об углы, чтобы позволить хотя бы кому-то спастись, убежать, спрятаться. Щепки летели во все стороны, с грохотом рушилась мебель, когда он специально бросал свое тело в прыжке мимо жертвы. Но он был молод и силен, слишком силен, чтобы упустить хоть одну движущуюся цель, даже если умом сопротивлялся и не хотел ее преследовать.

Тогда он сдался, потому что понимал – когда бегающие и дерущие глотку человечки закончатся, ему захочется вернуться наверх. В волчьем обличье он чувствовал их запах еще сильнее, чем обычно. Молоко и мед, ванильное печенье с чаем, которое им давала на завтрак нянька, а еще аромат их кожи и волос, так похожий на его собственный, ведь они были одной крови с ним. Наверно, дикий ужас от этой мысли его и спас. Он выдохся, умышленно потратил силы, ударяясь о стволы деревьев в саду, и это его отрезвило. В человеческом облике было паршиво. Все внутренности скручивало, его бедные больные мозги пульсировали в голове, по ним прокатывались мучительные спазмы, а голос сердился и приказывал довести начатое до конца, не останавливаться даже ценой собственной жизни.

Он полз по ступеням лестницы вверх и истошно орал, сам не узнавая свой голос. Орал, потому что не мог заставить себя остановиться. Орал, потому что не понимал, за что именно на него обрушилось все это. Он просил о помощи уже сам не зная кого и в то же время отчетливо понимал: ему никто не поможет. Никто не остановит его. Только смерть – но он был слишком жалок и слаб, чтобы мужественно пожертвовать собой и захотеть ее.

Он дополз до двери и бросил все силы на то, чтобы удержаться на этом последнем рубеже. Конечно, так не могло длиться долго, но он решил, что будет сопротивляться столько, сколько сможет. К счастью, появилась мать, и ее вид окончательно привел его в чувство. В ее глазах он увидел то, в чем так боялся признаться себе и все же иногда повторял тихонько, когда знал, что никто не услышит: это не в его голове поселилось кровожадное чудовище, поработившее тело беззащитного мальчика, это он сам оно и есть.