Страница 6 из 11
Дед Фёдор, профессор и сочинитель речей для больших партийцев
И вот картина маслом: Дашка радостно погружается в прибрежную тину, Вован с истошным воплем «Где мои очки?» плескается в мутной воде. Себя я, конечно, со стороны не видела, поэтому лучше процитирую письмо моей сестры, которое она мне скинула на мыло пару дней назад:
«А еще давай рассказывай историю, как твои длинные прекрасные ноги загорали на берегу, в то время как голова с ушами каталась на лодочке, а задница мирно покачивалась на волнах».
Как видно из этого письма, чувство юмора у нас наследственное. И читая такие послания, я ощущаю наше с сеструхой родство душ!
Примерно так, как в ее письме, все и было. Только еще и дедушка носился по берегу и вопил почему-то не «Спасите моих любимых внучек», а «Какой позор! Какой позор!»
Короче, все, кроме Дашки, не оправдали моих надежд. Мой рыцарь спасал свои очки, а не меня, прекрасную, дедушка готов был отдать многое, чтобы оказаться подальше от своих потерпевших крушение внучек. Одна сестренка, радостно хихикая, пыталась уговорить Вована бросить поиски, аргументируя это тем, что без очков ему будет рядом со мной гораздо комфортнее.
Унылая, с мокрыми длинными волосами, мокрыми синими джинсами и мокрой кривой ухмылкой выползла я сама кое-как на берег. Дедуля поменял регистр чувств. Из бездушного чиновника, который только и опасается, чтобы сановитые коллеги не увидели его внучек в образе двух водяных, он опять стал любящим дедулей и поволок нас сушиться. Надо сказать, что такие эмоциональные переходы мучили его до тех пор, пока это жуткое ЦК не сдохло, и тогда чары окончательно рассеялись, и он стал просто дедушкой.
Обсохнув, мы выдвинулись гулять по кукурузным полям. Надо сказать, что к тому времени я так устала от непривычной еще для меня роли роковой женщины, что подговорила свою сестру найти початочек кукурузы поувесистее и запустить его в головешку незадачливого героя-любовника. К чести моей сестры надо сказать – она долго отказывалась, но я, как всегда, убедила бедную малышку, что это будет страшно весело. М-да, страшно-то было, весело вряд ли. Початок с густым чмокающим звуком ударился о белобрысую головушку, на носу которой красовались счастливо обретенные в пучине речной очки.
Я, не на шутку испугавшись, укоризненно изрекла: «Даша! Ты что делаешь?!» Офигев от такого вероломства, сестра с гневным воплем ринулась от нас в заросли кукурузы. Надо ли говорить, что нам пришлось долго ее искать и романтике в тот день не было места в наших душах.
Ну так вот, опыт куращения (читай книгу «Малыш и Карлсон», чтобы понять, что такое куращение) пожилых мужчин у меня был. Долгие осенние прогулки по колено в грязи пошли Александру (это мы так изящно опять вернулись к причине моих девичьих слез) на пользу. Он даже стал что-то такое интересное бормотать по телефону. При личных встречах – не осмеливался: вдруг какие-нибудь его нежности спровоцируют меня и я повалю его прямо в грязь школьного стадиона?
Позвонив как-то утром и узнав, что его звонок разбудил меня, он страстно признался, что хотел бы будить меня по утрам лично. Опешив, я замолчала. Как понимать сию сентенцию, то ли это предложение руки и сердца, то ли призыв к греховному сожительству вне брака? Подумав, что, скорее всего, речь шла о последнем, я, оскорбленная, поспешила закончить беседу, вышедшую за рамки приличий.
Прогуливались мы недалеко от дома. Кунцево тогда было не столько престижным, сколько заводским районом. И я всегда искренне беспокоилась за своих попутчиков, никогда не уводя их из-под яркого света фонарей. А все равно не уберегла сладенького моего!
Как-то днем звонит он мне и говорит, что сегодня не придет. Я в полных непонятках: за полгода ни дня не пропустил, а тут вдруг. А он так спокойно продолжает: «У меня, – говорит, – глаз ножиком порезан. Напали на меня нехорошие люди, когда я вчера вечером от тебя возвращался». Я даже не поверила сначала, а потом все во мне медсестринско-материнское встрепенулось. «Бедняга, – думаю я, – кому же ты теперь без глазика нужен?» И побежала я сама к нему, взяв в качестве средства первой помощи пакетик карамелек.
Прибегаю – дверь мне его радостная мама в валенках открывает. Удивилась я, городской ребенок, валенки до этого на взрослых людях только в сказочных экранизациях видевшая. Но все мысли прежде всего о нем, бедняге нашинкованном. «Как он, – со слезой в голосе спрашиваю будущую свекровь. «А че ему будет, – жизнерадостно отвечает она. – Он у нас живучий. Один раз пьяный в 17 лет в деревне на морозе уснул. И то жив остался. Правда, я думаю, поотморозил себе там нафиг все», – продолжает свекровь, делая характерный жест, не оставляющий никаких сомнений в том, что она собственно имеет в виду.
Обогащенная такой информаций, захожу я в комнату к страдальцу. Повязка на глазу есть, повязки на том месте, куда показала свекровь, – нет. И то ладно. Скормила я ему карамельки и домой понуро пошла. На следующий день у меня даже милиционер участковый дома был, выспрашивал, кто из моих ухажеров хотел комсомольца зрения лишить. А мне уж не до зрения, я все о других его увечьях думаю. Сразу понятно стало, почему он так тихо на стуле сидел, почему на улице от меня шарахался и целоваться не хотел. И я со всем комсомольским задором сама себе дала клятву вылечить инвалида. И я победила недуг: через месяц мы уже ждали ребенка!
Прелюдия. Просто слово красивое
«А где-то свадьба, свадьба, свадьба пела и плясала, и крылья эту свадьбу вдаль несли, широкой этой свадьбе места мало…»
Да, ладно. Вполне хватило трехкомнатной родительской квартиры на Можайке (с/у раздельный, лоджия и балкон). Уместились все. Даже беременная жена Сашкиного друга Воробьева, которая быстро забрасывала в себя что-то из стоящего на столе и так же быстро убегала в туалет рычать на унитаз.
Токсикоз, знаете ли. Я к тому времени уже тоже знала, что это такое, и с завистью провожала взглядом несущуюся галопом в туалет жену Воробьева. Как сильно мне хотелось составить ей компанию, кто бы только знал!
Но, на мой пуританско-спартанский взгляд, блюющая на свадьбе невеста – это как-то не очень романтично. Хотя, если припомнить, токсикоз не самое тяжелое мое переживание в этот самый радостный для каждой девушки день. Это, конечно, слоган со свадебных сайтов сегодняшнего дня.
Боже, несчастные современные женихи и невесты. Во что они превратили свои свадьбы! Неужели они не понимают, что на фоне белоснежных лимузинов, заморских ресторанов и дизайнерских букетов – жених и невеста – самое слабое звено. Их даже и не разглядеть среди всего этого. А отфотошопенная свадебная сессия? Через год сама недавняя невеста, найдя эти фотографии, будет долго пытать мужа, на ком это он женился до нее. То ли дело свадьбы конца 80-х. Жених, невеста, свидетели (необязательно), бутылка водки (обязательно) и, как правило, все.
Так, что-то опять в сторону. Ладно, так и быть, поскольку меня читают наши дети, а они умом и сообразительностью не в родителей пошли, начну с самого утра того дня, на котором жизнь написала несмывающимся маркером слово «Свадьба».
Итак, утро. Дашка (моя сестра, если кто успел забыть) возбужденно хихикает. Ей тринадцать. В этом возрасте свадьба кажется чем-то в крайней степени неприличным и поэтому захватывающим.
Папашке моему приходится каждую минуту напоминать о торжестве, потому что он то и дело стремится вывалить на обеденный стол свои бумажки и, наконец, спокойно погрузиться в своё писательство. Мамашка моя с тревогой поглядывает на входную дверь. С тех пор, как я сообщила ей, что скоро она станет бабулей, эта бедная жертва любовных романов пребывала в уверенности, что в самую последнюю минуту гнусный опытный мужик (да-да, именно в это брутальное чудище превратился в ее глазах воспитанный и неупитанный мальчик Саша) бросит ее девочку и приплод, уж если не в пучину вод, что было бы, по мнению мамы, хоть каким-то выходом из ситуации, то точно на руки ей, страдавшей с раннего детства младенцефобией в острой форме.