Страница 19 из 20
— Как ты мог?
— За несколько часов до своей смерти, — сказал Крымов, — Владимир Иванович Мельников пришел к вам, Звягинцев. Не за неделю, как вы говорили при первой нашей встрече, а за несколько часов. Думаю, он пришел, чтобы сказать вам, что если вы не прекратите свою писанину, он, наконец-то, обнародует то, что скрыл когда-то, пощадив вас.
— «Боже мой, — подумал Звягинцев, — как же Крымов мог об этом узнать? Как? У кого? Дома даже Анюты не было».
И Антон Михайлович вспомнил, как в тот день шел, не спеша, открывать дверь на нежданный звонок.
Удивился, увидев Мельникова, сказал нервничая:
— Такое большое начальство и к нам — скромным пенсионерам. Какая честь!
Мельников молча разделся в прихожей. В комнате присел к столу, сказал повелительно Звягинцеву, маячившему в дверях:
— Сядь! Я на десять минут, не больше.
— Не много ты времени решил уделить старому другу.
— Другу? — усмехнулся Мельников.
— Может, чайку попьем?
— Господь с тобой, Антон. Ты ведь в чай мне цианистый калий бросишь. Отравой, насколько я убедился, у тебя полны закрома.
— Ну, и шутник ты, Вова. — Но к столу присел, на краешек стула, на некотором расстоянии от Мельникова.
Владимир Иванович с неподдельным интересом его разглядывал, словно видел впервые.
— А ты, Вова, постарел, — с улыбкой произнес Звягинцев. — Горбишься, в морщинах весь, и глаза тусклые.
Мельников тоже ему улыбнулся:
— Нравятся плоды твоих трудов?
Звягинцев сделал протестующий жест.
— Не надо, Антон. Твоя работа — знаю.
— А чего же хочешь?
— Понимаешь, я ошибся. Когда на меня стали приходить анонимки, я тебя сразу вычислил. Но решил, что все это — месть мне за то, что на пенсию тебя выгнал. Унизил, как ты, наверное, считал. Пожалел. А рабские души этого не прощают.
Звягинцев смеялся:
— И ради этих открытий ты сюда и заявился?
— Нет. Совсем недавно вдруг на меня снизошло прозрение. Я понял, что не мстишь ты мне. А просто хочешь меня устранить, как свидетеля. Я ведь единственный человек, который знает про все твои махинации… Ну, что ж ты больше не смеешься?
— А зачем мне тебя устранять? Что ты мне можешь сделать?
— Скажем, могу написать письмо в прокуратуру, в милицию. Про дачу, которую ты построил за казенный счет, про приписки, которыми ты занимался.
— А документы у тебя сохранились?
— Смотри, какие интересные вопросы ты стал задавать?
— Блефуешь, Владимир Иванович. Нет у тебя документов. Да если и были бы и пустил бы ты их в дело, то неизвестно кто бы еще больше пострадал. Я ведь сразу бы сказал, что половину, нет — три четверти тебе отдавал. Оттого ты столько лет и не давал делу ход.
— А почему все же решил дать?
— Придумаю что-нибудь.
— Да кто тебе поверит? Я за всю свою жизнь ни копейки…
Звягинцев издал дрожащий противный смешок:
— Вот ты уже и оправдываешься, голубчик. Уже оправдываешься.
Мельников с яростью стукнул кулаком по столу, сказал:
— Алешке Федину все расскажу. Ребятам из нашего батальона, оставшимся в живых, в другие города напишу. Судить тебя будем, Антон, судом солдатской чести.
— Ай, как страшно, — всплеснул Звягинцев руками. — Да не расскажешь ли, что это за суд? Вот народный я знаю. Верховный, тоже. А это еще что такое?
— Узнаешь.
— Все это, Вова, пустое. Кого ты соберешь? Какие у тебя доказательства? Так, мишура. Подумаешь, приписки. Газеты сейчас и не о таком пишут. И не о таких мелких, как я, сошках. А люди что ж, почитают, повозмущаются слегка и пойдут дальше своей дорогой… Что это ты, Вова, побледнел? Сердечко прихватывает?.. Ну, да ладно. Могу с тобой и по-благородному. Не будет на тебя больше писем. Доволен?
Мельников молчал.
— Ты только, Вова, встань передо мной на колени и скажи: прости меня, Антон. А я и прощу. Зло забуду.
— Ах ты, мразь! — выдохнул Мельников, рванувшись к нему. Но Звягинцев ловко увернулся, проскочил в соседнюю комнату, набросил на петлю крючок.
Сквозь щель видел, как Владимир Иванович, не без труда сдерживая стоны, медленно побрел в прихожую, держась рукой за грудь.
Хлопнула дверь…
— Но уж этого вы знать не можете, — бросил Звягинцев Крымову. И уловив усмешку на лице следователя, понял, что невольно выдал себя. — А, впрочем, все это уже ничего не решающие мелочи.
— Ну, как ты мог? — все вопрошал Федин.
— Ну, хватит, — с раздражением проговорил Антон Михайлович. — Тебе этого не понять. А товарища следователя могу поздравить с успешным окончанием дела. Ура! И так как ваши нотации выслушивать мне не очень-то хочется и некогда, то подпишите, — он сунул Крымову пропуск. — И я пойду.
— Тебе придется ответить за все это, — говорил слабым голосом Федин.
— Ответить? — усмехнулся Звягинцев. — Кому? Ты же сам мне рассказывал, как в этом кабинете тебе объяснили, что дело по клевете может быть возбуждено только по заявлению потерпевшего. Тебе Володечка заявление с того света прислал?
— Замолчи! — закричал из последних сил Федин.
— Успокойтесь, Алексей Алексеевич, — сказал Крымов, — хотя возмущение ваше мне понятно. Вам же, гражданин Звягинцев, придется задержаться.
— Надолго?
— Ну, это суд решит. Думаю, лет на семь-восемь, не меньше.
— Что такое?
— Судить вас будут, в том числе и за клевету. Но за вами числятся и другие дела. Причина вашей ссоры с Мельниковым не пустяк, как вы говорите. Это называется по-другому — хищением государственного имущества в особо крупных размерах. Ваш скромный домик в огородном товариществе — полтора этажа над землей и два этажа вниз — не стоил вам ни копейки. Но это все мелочи по сравнению с теми делами, которыми вы занимались, возглавляя строительно-механизированную колонну номер шесть.
— Но это все надо доказать!
— Уже доказано, Антон Михайлович! Думаю, правда, не все. Но теперь вас часто будут привозить в этот кабинет, будем с вами часто встречаться, и белые пятна на вашей преступной деятельности постепенно исчезнут. Обещаю. В общем, будем работать.
— Вы хотите сказать, что я больше не выйду отсюда? Не вернусь сегодня домой?
— Да, — твердо сказал Крымов. — У меня и постановление на ваш арест есть. И прокурором оно уже подписано…
В то утро Крымов непривычно долго спал. Потом вяло делал зарядку, думая о том, что если бы встал часиков в семь, то можно было бы поехать на стадион в Черкизово, сесть там на скамью для зрителей, а увидев Агеева, радостно прокричать ему: «Поддай еще немного, сынок, и все рекорды будут наши!» И можно было бы погонять мяч с мальчишками, и пройтись по лесу, разговаривая с Кузьмичом о житье-бытье.
Спать надо меньше, Крымов. Спортом больше заниматься. А что касается Агеева, то у него своя компания, у тебя — своя. Он ведь тебе почти в сыновья годится. Но вот беда, Крымов, компании у тебя никакой нет. Разве что сослуживцы, среди которых попадаются и славные ребята и не очень. Впрочем, как у каждого, вне зависимости от того, где ты служишь.
А где же все твои друзья, Крымов? Ау! Нет ответа. Вроде и были, но как-то жизнь развела. Разве что Митька Шурыгин.
И в полдень Александр Иванович набрал его номер, но телефон молчал.
А спустя полчаса, ну, как после этого не верить в телепатию, Митька позвонил сам. Оказался он по каким-то делам в соседнем доме и может зайти, на новую квартиру Крымова полюбоваться, если, конечно, жизнь радует, и алмазы в небе над головой проглядывают довольно отчетливо.
Крымов сообщил, что и с жизнью, и с алмазами дела обстоят нормально, и Митька почти тут же объявился. Квартиру осмотрел. Много на это времени не ушло — не хоромы — тридцать полезных метров.
А потом они решили прогуляться. Когда-то здесь были роскошные вишневые сады и настоящий лес. Сады давно вырубили, а клочок леса остался.
И они долго гуляли. Уже чувствовалось приближение осени — и в пробивающейся через зелень желтизне, и в чуть сладковатом сыром запахе, поднимавшемся от земли.