Страница 2 из 5
Затем начинался длинный спуск под названием Тещин язык. Летом он особенных проблем не составлял. Был даже приятен, так как за минуты транспорт скатывался от горной тундры в распадок с довольно богатым разнолесьем. Затем водитель выезжал на ровную дорогу, и перед ним открывалась панорама Печенги. Добавить что-то новое к описанию заполярного поселка сложно. Но изменения были. Так вокруг мрачного деревянного сруба армейской КЭЧ (квартирно-эксплуатационная часть, кто не знает) возник свежий забор, а фронтон крыши венчал небольшой крест. Это возродился Трифонов Печенгский монастырь. Вернее то, что от него осталось: старая церковь рождества Христова.
У монастыря было сложная история. Основал его Трифон Печенгский, просветитель лопарей. Сам монастырь находился в поселке Луостари. «Луостари» в переводе с финского означает «монастырь». В поселке Печенге стояла только церковь Рождества Христова. Именно этими святыми местами определялись два так называемых центра монастыря. Верхний монастырь или пустынь, где находились мощи преподобного Трифона, размещался на месте слияния рек Печенги и Манны. Это был духовный центр. Нижний монастырь с могилой 116 мучеников в устье Печенги – был центром хозяйственным.
Пламя Великой Отечественной войны спалило почти весь поселок Петсамо и с ним остатки монастырского комплекса. Погибло все, что не уничтожили в Зимнюю войну. После войны здесь расквартировали Краснознаменную мотострелковую бригаду, и все мало-мальски пригодные здания бригада прибрала под свое крыло. Здание церкви уцелело, и военные разместили в ней КЭЧ. По слухам, идущим от старожилов, церковь не претендовала на эти остатки. У нее руки не доходили до храмов и в более людных местах. А потом, на что претендовать? Древняя Печенга до войны носила непривычное для русского уха название «Петсамо», и требы в помещении еще дореволюционного храма справляла финская церковь. Она окармливала протестантскую паству. Так что армейцы, недолго думая, пристроили здание культового учреждения под свои нужды. Время было послевоенное, напряженное. До границы с Норвегией каких-то сотня километров. А Норвегия хотя и была благодарна Советской армии за освобождение заполярного порта Киркенес, но вытерла пот со лба, когда Северный флот и армия генерала Щербакова убрались оттуда. Мало этого. Слыша, как грохочут солдатские сапоги на Печенгской земле, Норвегия, от греха подальше, в 1949 году вступила в НАТО, чтобы окончательно обезопасить себя. Да и насчет паствы было сложно: пограничная зона, основной контингент – военные. Труженики поселка Никель, в подавляющем большинстве нестарые люди, были заняты восстановлением горно-металлургического комбината, и трудовые реляции для них были важнее, чем спасение души в будущем.
Прошло военное лихолетье. Пролетели шестидесятые-семидесятые. И страну залихорадило. Застоявшаяся, засидевшаяся у власти верхушка КПСС потеряла ориентацию в пространстве и времени. Будучи студентами, они пропустили лекции по истории и не читали Льва Гумилева. Он толково рассказал в своей теории о пассионарности, что нет ничего вечного в мире. Верхушка уверовала, что СССР вечен и почивала на том, что выработали предыдущие поколения. Они даже не думали, что империи могут изживать себя и разваливаться. Правда, такая империя, как Римская, существовала пару тысячелетий. Но для СССР хватило и семидесяти, ничего не значащих с позиции истории, лет. А с пришедшим новым руководством КПСС в лице Горбачева наступил последний этап существования некогда непобедимой и могущественной страны. Старцы из Политбюро быстро сдали свои позиции, гарантированные конституцией, и отошли в небытие. Они, старцы, считали, что их за такие деяния будут вечно благодарить благодарные потомки. Но не тут-то было: волки, из так называемого демократического гнезда, быстро сгребли их лопатой как некую субстанцию и выбросили туда, куда обычно выбрасывают вышеупомянутую субстанцию. На смену социалистическому строю пришел вроде бы как новый, но такой уже старый капитализм. Но это слово «отцы перестройки» умело заменили рыночной экономикой и без труда овладели страной. Пошли преобразовательные процессы, в том числе была возвышена или, как говорят, восстановлена истинная роль православной церкви. На этой волне армейское командование передало Мурманской и Мончегорской епархии, то что, что осталось от помещения церкви рождества Христова Трифонова Печенгского монастыря. Сиротствующий храм нес на себе печать полной заброшенности и холодного равнодушия. Господь уберег церковь от полного уничтожения.
Но церковь не испугалась разрухи. Возникшая на Мурманской земле в 1995 году Мурманская и Мончегорская епархия взялась за дело. На месте КЭЧ появилось подобие храма. Конечно, здание меньше всего напоминало церковь в ее общепонимаемом виде. Но «не суди, судим не будешь». И, слава Богу, на месте армейской развалины появился храм. Место было святое. Упокоены мощи 116 мучеников, находящиеся в крипте храма Рождества Христова. Сохранилась намоленность, а для церкви это самое главное. Формы – дело наживное. В мае 1995 года по благословению епископа Архангельского и Мурманского Пантелеймона началось восстановление храма Рождества Христова «Нижнего» Трифонова Печенгского монастыря. Стала возрождаться монашеская жизнь. Сбылось пророчество Преподобного Трифона: «Не оставит Господь жезла грешных на жребии Своем».
Водители тормозили у моста через быструю речку Печенгу и останавливались у новенькой часовенки. Основная часть дороги была пройдена. Можно посидеть, перевести дух. А тут часовенка, восстанавливающийся храм. Стучат топоры за забором, переговариваются трудники, снуют чернецы, послушники. Сядет водитель на лавочку и непременно подумает о добром и вечном. Уже хорошо. А если снимет шапку перед священником или приподнимется перед бабушкой, то не все потеряно на некогда Великой Руси.
Едут, едут… куда едут… – думал Данилка, глядя на вереницу автомашин, стремительно мчащихся со стороны перевала.
Грохотнув по мосту через реку Печенга, водители притормаживали возле часовни, затем гнали дальше.
– В Норвегию едут, – провожал их глазами Данилка.
Он стоял у калитки, облокотившись на черенок метлы, которой сметал мусор возле обители.
– Чудно, – размышлял мальчишка, тщательно убирая мусор, летящий с дороги. – Стоит монастырь, огородившись от мира. А мимо проносится жизнь, чужая, сверкающая никелированными деталями и хрустальными фарами машин.
Данилка боялся этой жизни, хотя она тянула его, тянула с необъяснимой силой. Так тянет к себе темный омут. Завлекает нырнуть. Хотя знаешь, что там водовороты, которые не то что человека, скотину на дно уволокут. Все знаешь, а тянет.
Данилка задумался. Он в обители давно. Почти с восстановления монастыря. Он хорошо помнил как его, затравленного голодного звереныша с улицы Зеленой, что в городе Мурманске, забрал настоятель теперешнего храма. Не мог пройти суровый инок мимо широко распахнутых глаз мальчишки, из которых синей лентой выплескивалось отчаяние. Столько боли плескалось в этих голубых озерах, что монах только глянул на подростка и коротко сказал:
– Пойдем.
И мальчишка пошел, на ходу подтягивая синтетические заношенные штаны и нелепо шлепая растоптанными, явно не по размеру, кроссовками. Монах подошел к кованой ограде Свято-Никольского кафедрального собора, открыл калитку и прошел на территорию. Данилка – за ним. Он и раньше частенько болтался здесь. Но тогда это все было по-другому. Шли тихие старушки в беленьких платочках, пристойно молились и возвращались обратно со своими аккуратными узелками. Потом здесь стали толкаться взрослые люди. У них были опущены плечи, потухшие глаза. Они шли в храм, неумело крестились. В выходные дни к церкви подьезжали появившиеся на улицах города огромные автомобили-чудовища. Джипы – узнал Данилка их название. Они были черные, с густо тонированными стеклами и ярко горевшими хрустальными фарами. Их хозяева были под стать своим машинам. Такие же массивные, подстриженные под внезапно возникшую моду-аэродром, которая обнажала чудовищную, заплывшую жиром шею и маленькие прижатые уши. Эти машины святили. Возникла такая мода: святить машины. Священники, выходили из церкви, пряча глаза, окропляли автомашины святой водой и поспешно уходили. Стоящие вокруг люди плевались и отворачивались. Хозяева этих машин, старательно распахивая рубашки, чтобы был виден огромный золотой крест, прилипший к потной волосатой груди, неумело прикладывались к руке батюшки. Затем поспешно садились в чрево своих монстров. Закрывшись прочными дверями с черными стеклами, они начинали чувствовать себя в своей тарелке. Развернувшись, на огромной скорости они мчались от церкви, словно сделали что-то постыдное. А им вслед смотрели грустными глазами святые отцы, только что совершившие таинство.