Страница 11 из 34
Немалой оставалась и роль традиционных технологий. Даже в 1860-х гг. – уже в преддверии новой полномасштабной перестройки экономического организма – в странах Запада 69–77 % всех занятых в обрабатывающей промышленности приходилось на предприятия, использовавшие не машинные, а инструментальные (полуремесленные) технологии. И этот показатель едва ли оказался ниже 1/2 в 1913 г. В целом, по западноевропейским государствам и США в 1750–1913 гг. производство современных видов энергии (уголь, нефть, электроэнергия) возросло почти в 190 раз (т. е. в среднем ежегодно на 3,2–3,3 %). Однако доля традиционных источников (дрова, торф, кизяк, сила ветра, воды, мускульная сила людей и животных) в общем объеме используемых энергоресурсов составляла в 1880 г. 46–47 % и в 1913 г. – 41–43 %. Поэтому суммарный показатель потребления (производства) энергии в странах Запада увеличился лишь в 13–14 раз (или на 1,5–1,7 % в год). Доля современного сектора в общем объеме продукции обрабатывающей промышленности Западной Европы и США стремительно возрастала – с 2–4 % в 1800 г. до 12–17 в 1830 г. и 29–36 % в 1860 г. (без Великобритании – 1–3, 6–10 и 18–24 %). Однако даже в 1880 г. она была ниже половины (без Великобритании – 30–38 %) и лишь к 1913 г. достигла 60–65 % (55–65 %).
Разумеется, было бы неправильно недооценивать достаточно высокую степень конфликтности между стремительно «наступающим» современным сектором и буквально «деградирующим» традиционным сектором экономики. Однако реальная картина была более сложной, ибо на самом деле существовал синтез, взаимообмен деятельностью. Развитие крупной промышленности не только разрушало, вытесняло прежние формы хозяйства в некоторых отраслях и производствах, но и стимулировало их возникновение и функционирование на традиционной и полутрадиционной основе в ряде других сегментов экономики (механизация ткачества обусловила быстрый рост «полутрадиционной» швейной промышленности, а создание сахарных заводов вызвало подъем производства бисквитной промышленности, полуремесленной-полумануфактурной по своему характеру, не говоря уже о развитии сопряженных с современной индустрией отраслей, использующих ручной труд в строительстве и сфере услуг). Быстрое развитие отдельных «очагов» хозяйства с новейшей технологией (в частности, в промышленности и на транспорте) имело, вплоть до последней трети XIX в., ограниченное – в территориальном и отраслевом плане – воздействие на общеэкономический рост. В Великобритании (1780–1860) индустриальный сектор, имевший темпы роста производительности труда втрое большие, чем традиционный сектор (соответственно 1,8 и 0,6 % в год), производил в среднем на протяжении отмеченного периода лишь 1/5 ее национального дохода. Вот почему некоторые современники промышленной революции, в том числе А. Смит и Д. Рикардо, так ее и не заметили.
Утверждение рыночных, капиталистических отношений как основы системы общественного воспроизводства, формирование механизма самоподдерживающегося экономического роста, создание целостной инфраструктуры промышленного, фабрично-заводского производства и крупного акционерного капитала привели к глубоким изменениям во всех сферах общественной жизни. Промышленный переворот стал переломным процессом в складывании индустриального общества, т. е. завершения процесса модернизации в историческом контексте Нового времени.
Важнейшими особенностями индустриального общества становятся биполярная классовая социальная структура и техногенный характер развития. Обновление технико-технологической базы производства и всей системы производственных отношений определяет динамику развития общества, в том числе его социокультурной сферы, семейных, этнических, половозрастных отношений. Причина заключается в изменившемся характере самой производственной системы. Движущей силой экономики становится капитал, воплощенный в технике и организации производства. Тем самым обеспечивается преобладание накопленного труда над «живым трудом». Человек функционирует в общественной системе как носитель труда, через товарно-денежные отношения привязан к процессу производства в любом из своих качеств и аспектов жизнедеятельности. Но при этом он оказывается обладателем только собственного «живого труда», либо труда накопленного (орудия, машины, технология и т. д.). Общество раскалывается на два главенствующих класса – наемных работников, распоряжающихся только собственным трудом, и капиталистов, собственников средств производства.
Естественно, что эта грань является достаточно условной. В индустриальном обществе сохранялись старые и появлялись новые социальные слои, представители которых объединяли качества трудящихся и собственников (например, ремесленники, фермеры, торговцы). С другой стороны, немало категорий собственников не являлись в полном смысле слова «капиталистами», не входили в предпринимательский класс (например, аристократия, рантье). Некоторые социальные группы вообще с трудом соотносились с классовой социальной структурой (например, духовенство, чиновничество, творческая интеллигенция). Тем не менее, с точки зрения формирования общественного сознания и культурной среды, правовой культуры и политических отношений индустриальное общество представляло собой биполярное социальное пространство с ярко выраженным противостоянием буржуазии и рабочего класса.
Формирование классовой структуры индустриального общества было отнюдь не безболезненным процессом. Во многих странах первые два поколения людей, живших в условиях промышленного переворота, заплатили немалую социальную и экологическую цену. Наращивание капитала на этапе индустриализации происходило во многом за счет экономии на оплате труда при относительном и нередко абсолютном ухудшении жизненных условий широких слоев населения. Так, например, доля верхних 5 % британского общества в совокупном национальном доходе увеличилась с 29,9 % в 1688 г. до 31,2 % в 1759 г., 32,7 % в 1801–1803 гг. и 46,0 % в 1867 г.
В то же время аналогичный показатель для бедных и средних слоев (90 % населения) сократился с 55,6 % в 1759 г. до 46,6 % в 1867 г., а коэффициент Джини (измеряющий степень неравенства) возрос с 0,49–0,51 до 0,57–0,59. В Пруссии 5 % общества увеличили свою долю в национальном доходе с 21 % в 1854 г. до 30 % в 1913 г. На начальном этапе индустриализации в Англии и Франции 1/5 населения сумела повысить свои «жизненные стандарты», у 1/3 сохранилось в целом статус-кво, а понижение уровня жизни затронуло примерно 40–50 % всего населения. В XVIII – первой трети XIX в. доля нищих (и «очень бедных») достигала в среднем 10–15–20 % всех жителей Англии, Франции, Бельгии и Германии. Однако этот показатель все же был несколько ниже, чем в средневековой Европе: в «нормальные годы» он составлял 20–25 %, а в периоды бедствий – до 50 % численности населения.
Тем не менее, в эпоху промышленного переворота общий уровень жизни обнаружил тенденцию к повышению. Об этом можно судить прежде всего по изменению структуры потребления. Доля продовольствия в общих потребительских расходах основной массы населения (показатель Энгеля), достигавшая, по имеющимся оценкам, в Западной Европе в XV–XVIII вв. 70–75–80 %, понизилась во Франции с 66–68 % в 1838 г. до 62–63 % в 1880 г., в Германии – с 55–57 в 1850–1860 гг. до 51–53 в 1910–1913 гг., в Италии – с 69–70 в 1861–1880 гг. до 60–61 в 1921–1940 гг., в Великобритании – с 47–49 в 1880–1890 гг. до 42–44 в 1920–1938 гг. и в США – с 39–40 в 1870–1880 гг. до 32–34 % в 1909–1928 гг. Произошли также позитивные сдвиги в структуре продовольственных расходов, в частности, уменьшился удельный вес зерновых (например, во Франции с 45–50 % в 1840-е гг. до 24–28 % в 1913 г.). Эти изменения оказывали немаловажное влияние на экономический рост. Так, в период индустриализации ныне развитых государств 20–30 % прироста их подушевого ВВП было связано с улучшением питания и здоровья населения. Примерно с середины XIX в. стали заметно расти расходы на обучение, просвещение и науку, а также здравоохранение. Доля только государственных расходов на нужды образования выросла в 1820–1830/1910–1913 гг. в Великобритании и Франции с 0,2–0,3 % их ВВП до 1,3–1,5 и 1,6–1,7 % соответственно, в Германии с 0,8–1,0 % в 1860-е гг. до 2,1–2,3 % в 1910–1913 гг., в США с 0,3 % в 1840 г. до 1,4–1,6 % в 1910 г., а в Италии и Японии соответственно с 0,8–0,9 и 1,2–1,4 % ВВП в 1880-е гг. до 1,8–2,0 % и 2,5–2,7 % в 1930-е гг. Общие (учтенные) затраты на здравоохранение, просвещение и науку в 1910–1913 гг. были эквивалентны в Италии 2,0–2,3 % ВВП, во Франции и Великобритании – 2,2–2,5, в США – 2,5–2,7 и в Германии – 3,1–3,4 % ВВП.