Слава

- Главное, голову береги. Голову потеряешь, навек калекой останешься, - весело покрикивал он на молодых.

Второго мая, часам к восемнадцати, пополнение подошло к расположению полка. На пологих краях широкой лощины, приподнятых вверх, как края блюда, в блиндажах, окопчиках и землянках возился народ. Полк стоял километрах в восьми от переднего края, пополнялся и отдыхал. Казалось, на скатах лощины сразу со всех концов начинает строиться новый рудник. Всюду копали; загоревшие лица, покрасневшие на солнце голые плечи бойцов одни были видны с дороги.

За лощиной гудело от сплошного разрыва снарядов. В небе, средь частых облаков, все время раздавались ворчливые очереди крупнокалиберных пулеметов и низкий, спадающий и вновь выравнивающийся, сиреноподобный рокот самолетов на крутых виражах. Незнакомый часовой остановил прибывших, велел им лечь на траву и вызвал дежурного.

- Давно в полку? - спросил часового Тимофеев.

- Девятый день, - ответил тот.

Дежурный - тоже совершенно незнакомый, младший лейтенант - довольно приветливо поздоровался с прибывшими, однако не выразил никакой радости, узнав, что среди них - пулеметчик, участвовавший в десанте и дважды раненый в последующих боях. Он только сказал: "Вот как!"

Тимофеев снова впал в раздражение и уныние. Ему было стыдно перед новичками, что он совершенно неизвестная здесь личность, будто и вовсе без боевой биографии, без опыта. У него не было никаких преимуществ перед новичками. Он точно вернулся в деревню, которая выбросила его из своей памяти, как никогда не существовавшего.

Затем поговорить с прибывшими пришел комиссар полка, тоже новый. В руках у него была толстая тетрадь в коленкоровом переплете с обтрепанными краями. Он начал с того, что хотя сам он в полку недавно, но тем не менее хорошо знает полк по боевым делам и считает честью быть его комиссаром. Потом он показал всем тетрадь, что у него в руках.

- Это, товарищи, дневник погибшего комиссара, - сказал он. - Вся героическая история полка, все его лучшие люди занесены сюда. Вам надо стать достойными их. Вот, например, - и комиссар прочел эпизод, относящийся к дням десанта, в котором принимали участие многие товарищи Тимофеева. - Все вы должны попасть в эту тетрадь, - сказал комиссар. - Мне очень приятно, - добавил он, - что с вами пришел такой испытанный боец, как товарищ Тимофеев. Я прочел о нем три записи погибшего комиссара и сделал по ним политинформацию. Мы новые, но мы не забыли старых. Помним их, высоко держим их знамя, учимся на их опыте. Я думаю, что вам, товарищ Тимофеев, придется вернуться в свою первую роту. Что скажете?

Тимофеев встал, в горле у него запершило.

- Семечек налузгался, - беззастенчиво соврал он, не зная, как совладать с голосом. - Мне бы, конечно, товарищ комиссар, к своему пулемету более всего подходит.

- А вот это не выйдет. Вот уж что не выйдет, то не выйдет, - сказал комиссар. - Вам, как опытному, обстрелянному бойцу, командир роты хочет поручить отделение. Представим вас в младшие командиры, товарищ Тимофеев.

Тимофеев промолчал, потому что голоса все еще не было.

После беседы с комиссаром пообедали, разостлали шинели и прилегли отдохнуть. С темнотой предстояло разойтись по ротам. Тимофеев лег навзничь и долго глядел в небо, рокочущее пулеметными очередями. Настроение у него стало лучше, ровнее. Как стемнело, пришли делегаты связи от рот.

- В первой роте сегодня праздник, - сказал один из них. - Пулеметчик Тимофеев вернулся. Коечку ему застелили, цветы в бутылке "боржом", подарки под подушкой. Как невесте.

- Сейчас в первую роту делегаты трудящиеся пошли, - сказал второй.

- Значит, на митинг, - решил первый.

Новички, назначенные в другие роты, подошли к Тимофееву попрощаться, долго жали его руку и поздравляли. Ему было и хорошо, и все же грустно. За весь день не встретил он ни одного знакомого лица. "Не узнаю я их, что ли?" - думал он. Вечер торопливо переходил в ночь, затихло небо, ослабел рокот орудий, над сумрачными полями заплясал неровный огонь ракет и, как кузнечики, вдали затрещали автоматы. Тимофеев совсем было заснул, а из первой роты все не приходили. Но вот пришли. Разбудили его только в середине ночи.

- Задержались маленько, - загадочно сказал представитель роты. - То да се. А место новое, мы тут всего второй день. Пока обслужишь себя, полдня уйдет.

Что он подразумевал под "обслуживанием себя" было неясно, но никто не переспрашивал.

Первая рота закопалась в землю на южном склоне холмов, окаймлявших долину. Глубокие блиндажи были оборудованы самодельными печками с трубами из стреляных немецких гильз, вправленных одна в другую.

"Молодые-молодые, сущие дети, а дело знают, - улыбнулся Тимофеев". Хозяйственные ребята!"

В овражке за склоном чернел народ.

- Пополнение в составе одиннадцати человек, во главе с дважды раненным пулеметчиком товарищем Тимофеевым, прибыло! - доложил представитель роты.

- Здравствуйте, товарищи! Отвечать вполголоса! - поздоровался командир.

Начался маленький митинг. В этот день был получен первомайский приказ товарища Сталина, и речь зашла о том, как быстрее и лучше выполнить каждому приказ своего главнокомандующего. "Опыт Тимофеева", "пулемет Тимофеева" то и дело слышалось в речах. И хорошо, что совсем стемнело, а то бы не насморкался Тимофеев перед всем честным народом.

Звезды едва проглядывали сквозь грузную темноту неба. Тимофеев никого не узнавал, но десятки заскорузлых бойцовских рук с лаской пожимали его ладонь. Тимофеев почти не слышал того, что говорят. Волнение подавило его слух, его речь, его зрение. Он сидел, полный счастья.

Семья, где его помнили и любили, дом, где он - уважаемый человек, была рядом. Он не был больше ни бобылем, ни безыменным странником. Теперь он знал, что необходим полку и что почет этот оказан ему от чистого сердца.

Он вошел в блиндаж, лег на чистый тюфяк, закурил папиросу из богатого подарка трудящихся Орджоникидзевского края.

- Пулемет-то мой хоть в хороших руках? - спросил он вызывающе. Завтра пойду погляжу, какое с ним обращение. А то и отобрать недолго!