Страница 11 из 35
Так ли это в других науках – не так уж ясно. Кроме того, в самой постановке опроса таится раздвоение мотивировок ответа и соответственно, выбора. Оценивается ли положение ученых – экономическое, административно-политическое, эмоционально-психологическое или же речь идет о прогрессе науки, о ее объективных успехах. Как известно, и в шарашках делались выдающиеся открытия и изобретения, по сути за гроши и из-под палки, и, наоборот, для многих самое лучшее положение – это когда платят много и можно не делать ничего. А это значит, что выбор нужно делать дважды – выясняя, когда было лучше жить ученому и когда успешнее развивалась наука. Конечно, эти параметры связаны, но связь между ними не всегда прямая.
Очень многое зависит от того, кто высказывается за тот или иной выбор – творческие работники, те, кто движет науку, или накопившийся за многие десятилетия балласт, всякие махинаторы и прилипалы. А это можно установить, только зная научные результаты участников, хотя бы формально.
Наконец, сама разбивка на периоды втискивает ответы в плохо соединимые блоки. «Лихие» или «благословенные» 1990-е объединены с путинскими «нулевыми», тогда как ясно, что сторонники тех и других резко расходятся по своим симпатиям и оценкам. Тогда как горбачевские годы «перестройки» скорее должны быть присоединены к 1990-м, чем к брежневской «стабильности». Опять же хрущевская оттепель несравнима с последним сталинским десятилетием, а они вместе с брежневским застоем оказались в одной связке. То есть периодизация должна быть другая.
Претензий к благому начинанию молекулярных биологов оказывается так много, что я бы предложил редакции «Троицкого варианта» последовать их инициативе и продолжить начатый ими опрос, но в несколько иной постановке. Во-первых, задать два вопроса – о жизни ученых и о развитии науки. Во-вторых, задать его всем читателям – представителям разных наук. В-третьих, предложить иную разбивку истории нашей науки на периоды. В-четвертых, попросить читателей, готовых принять участие в опросе, сообщить о себе основные данные: профессия (специализация), степень, звание, возраст, пол, место работы, количество публикаций, количество монографий, оклад. В-пятых, собранные данные предоставить социологам для обработки материала lege artis. Читатели «Троицкого варианта» – это, конечно, не репрезентативная выборка, но социологи могут ввести математические поправки на приближение к общенациональному составу ученых.
Остается еще вопрос об анонимности. Некоторые ученые слишком боятся за свое положение, чтобы назвать себя, – значит, анонимность нужна (она и соблюдена у молекулярных биологов). С другой стороны, анонимность облегчает акции так называемых «троллей» – платных агентов администрации, задачей которых является повысить благоприятные для властных структур результаты опроса (фальсификация общественного мнения). Они обильно присутствуют на анонимных форумах, тем более что один и тот же «тролль» может выступать одновременно под разными никами. Если проигнорировать боязливых, то общий обзор сильно сдвинется в сторону отчаявшихся и открыто оппозиционных. Отсеются те, чье положение неустойчиво и зависимо, а это может быть значительной массой. Приходится выбирать меньшее из зол. А что – меньшее? Выходом было бы обязательство редакции, воспользовавшись сообщенными именами для возможной выборочной проверки, стереть имена вскоре после окончания проекта.
Намного ли будут результаты отличаться от выборки молекулярных биологов? Одинаково ли по разным наукам? И совсем особый сюжет, совершенно не задетый на форуме молекулярных биологов, – в чем причины такого именно распределения.
11. Указующий перст глазами следующего поколения
Ровно 35 лет тому назад (в демографии это больше, чем расстояние между поколениями), в 1979 году, издательство «Наука» выпустило тиражом в 4 тысячи экземпляров установочный том «Методологические проблемы общественных наук».
Это было глухое время. Напугавшие советскую власть события были далеко позади: со времени Новочеркасского расстрела прошло 17 лет, с «Пражской весны» и советских танков в Праге – 11. Грядущее было темным. Стабильность казалась незыблемой, хотя до смерти Брежнева оставалось 3 года, до смерти Андропова – 5 лет, до падения Берлинской стены – 10 лет, до крушения советской власти и развала Советского Союза – 12. А вот до интервенции ограниченного контингента советских войск в Афганистан и начала 10-летней афганской войны оставалось всего несколько месяцев (война завершилась в год падения Берлинской стены). Словом, перед самым началом афганских событий, сорвавших разрядку международной напряженности, вышел этот том.
Ответственным редактором значился академик Л.Ф. Ильичев, известный идеолог, побывавший и главным редактором газеты «Правда», и членом ЦК, и секретарем ЦК, словом, тот еще академик (окончил Северо-Кавказский коммунистический университет и Институт красной профессуры). Наукой он занимался с цековских высот.
В его главе, открывающей том, представлено двенадцать сносок – на классиков марксизма-ленинизма плюс две на самого Ильичева и Плеханова (итого четырнадцать), пять – на коллективные труды и монографии типа «Ленинская теория отражения», пять – на других русскоязычных авторов, две – на партийные журналы, одна – на англоязычного автора. В этой главе содержится любопытная и весьма враждебная нацеленность на «одну тенденцию, с которой приходится встречаться чаще других. Речь идет о намерениях некоторых ученых обосновать автономность, а нередко и полную независимость методов специальных общественных наук по отношению к общефилософской методологии, а еще конкретнее – к историческому материализму» (с. 19). Признаюсь, я четко ощущал, что копье товарища Ильичева нацелено прямехонько на меня. Ведь именно эта тенденция, ему враждебная, составляла суть моих занятий теорией археологии в то время.
Том представлял собой материалы всесоюзной конференции 1977 года. Над томом работал многолюдный авторский коллектив, большей частью имена, ныне в науке неизвестные. Но есть и выдающиеся личности. Главу вторую раздела V, названную «Методологические проблемы археологии» (с. 338–346), писал академик Б.А. Рыбаков, возглавлявший много лет советскую археологию.
Сейчас интересно взглянуть на те методологические принципы, которые он сформулировал для советской археологии в столь ответственном томе. Как они выглядят чуть больше чем поколение спустя.
Прежде всего, Рыбаков декларирует, что «дореволюционная отечественная археология оставалась в рамках вспомогательной исторической дисциплины», тогда как восприятие археологами марксистско-ленинского мировоззрения создало «по существу, новую науку, занявшую почетное место в системе исторического знания. Она перестала быть вспомогательной дисциплиной, „довеском“ истории, а стала рассматриваться как одна из исторических наук» (с. 338). Эта идея была введена в обиход не Рыбаковым, а его ментором и конкурентом А.В. Арциховским в развитие старой, еще дореволюционной традиции. Арциховскому принадлежит девиз: археология – это история, вооруженная лопатой. Превращение археологии в технологизированный дубликат истории отвергало источниковедческий статус археологии и открывало путь к безудержному политическому конструированию в археологии взамен разработки вещественных источников истории. Действовал принцип: публиковать не голые факты, а факты с интерпретациями. Но разработка фактов требует много усилий и места. Поэтому на деле публиковались не интерпретации вдобавок к фактам, а интерпретации вместо фактов.
Ущерб от этой установки был слишком велик, Рыбаков не мог этого не чувствовать. В конце главы он внес предложение, подготовленное его замом Ю.Н. Захаруком: учредить «археологическое источниковедение» (с. 340). А что еще есть в археологии, кроме источниковедения? Ныне источниковедческий характер археологии признан в российской науке. Общие исторические проблемы решать не ей, это дело синтеза дисциплин и задача истории, хотя археология и вносит существенный, иногда важнейший вклад в такие решения, и чем древнее эпоха, тем больше эта доля.