Коловорот

Рязань постоянно жила под угрозой войны, нашествия, поэтому многие рязанцы под своими домами выкопали потайные погреба, куда прятали самое ценное, а при опасности падения города прятались и сами хозяева, запасшись едой, они могли сидеть там неделями, не высовывая носа. Теперь, когда монголы ушли, уцелевшие жители вылезали из своих погребов, в основном это были женщины и дети, мужиков совсем мало осталось. Оплакав своих погубленных родичей, свой сожженный город, всю свою прежнюю жизнь, они уходили в уцелевшие лесные села, — те, кого миновала степная напасть, никогда не бросят на погибель оставшихся без крова и пищи, так уж повелось, тем и жива Русь.

На лесной тропинке нет человечьих следов, только звериные. Трое всадников чувствуют себя не хозяевами здесь, в заснеженном лесу, а будто в гостях. Едут молча, не нарушая праздным словом величественную тишь зимнего леса. Вот Евпатий поворачивает коня в чащобу, двое дружинников молча едут за ним. Теперь их путь пролегает вообще без тропинок. Евпатий едет по одному ему ведомым приметам. Его люди не задают лишних вопросов, они уверены, — никто не знает леса лучше их воеводы Евпатия Коловрата. Довольно долго медленно пробирались они по лесу, осыпая снег с ветвей, наконец Евпатий заметил полуземлянку, мало отличающуюся от засыпанных снегом древесных завалов. Евпатий остановился, огляделся, втянул воздух, увидел свежий человеческий след, почуял еле уловимый запах дыма, — здесь, на месте хозяин!

Уже давно, на охоте Евпатий нечаянно набрел на лесную избушку. В избушке в полном одиночестве жил дед, когда Евпатий спросил его имя, тот только отстраненно повел рукой:

— Имена имеют значение только там, среди людей, а здесь, в лесу, одному оно ни к чему мне.

— Но ты же, наверное, жил раньше среди людей, как они звали тебя? — спросил Евпатий.

— Люди звали меня по-разному, но я уже очень давно один.

— Почему ты оставил людей? Ты скрывался?

— Это было давно и теперь не имеет значения. Я не убегал от жизни, просто ушел по своему желанию.

— Как ты, Старый? Не боишься, что немощь свалит тебя, и некому будет помочь, некому даже подать воды?

— Тебе, человеку из мира, трудно понять меня, но… Бог всегда со мной, и что бы ни случилось, я принимаю как должное, поэтому не имею страха.

С тех пор Евпатий не раз приезжал в лесную избушку побеседовать со стариком, немало почерпнул он из этих разговоров, многое поменялось в его убеждениях и взглядах на мир, на многие свои вопросы нашел он здесь ответ.

Приезжая, Евпатий каждый раз привозил с собой крупы и хлеба, но сегодня он приехал с пустыми руками, — припасы кончились, день близился к вечеру, а Евпатий с дружинниками ничего не ели со вчерашнего дня. Часть своих людей Евпатий послал в лесные села за мужиками и припасами, а часть отправил на охоту, сам же решил съездить в лесную избушку, в последний раз…

Боярин слез с коня, отдал повод дружиннику. Отворилась низкая дверца избушки, и навстречу ему вышел хозяин.

— Здравствуй, Старый, — приветствовал Евпатий.

— Будь здрав, Коловрат.

— Беда, напасть великая: наехали со степи монголы — народ неведомый, язычники; не устояла Рязань — разорили, пожгли, людей всех побили от младенцев грудных до старцев глубоких, никого не пощадили — ни княжью семью, ни монахов, ни иереев, все убиты лежат да в Оке потоплены. Подо льдом видать — народу вповалку понапихано, живьем в полыньи загоняли. Кто в живых остался, по пальцам сосчитать можно — в погребах схоронились, бабы с ребятишками. Тучи воронья объевшегося, сотни волков людей не страшатся — они ныне хозяева в Рязани. Мои все тоже… Всю семью мою извели… Только косточки обгоревшие на пепелище дома моего… Захоронил… в Чернигов был послан князем нашим, не поспел я испить чашу смертную вместе со всеми. Дух мой в смятении, сердце щемит, душа болит. Вот такие дела ныне, Старый.

Евпатий с дружинниками нарубили сухих дров, развели костер. Дружинники ушли греться в избушку. Коловрат со стариком остались у костра. Стало совсем темно.

— Монголы не ушли в степь, на Владимирщину двинулись, — молвил Коловрат.

— Что далее делать мыслишь?

— Соберу оставшихся людей, что по лесам хоронятся, и вдогон пойду.

— Совладаешь ли с войском вражьим?

— Монгольское войско огромно, тьмочисленно. Я это понял по их следам окрест Рязани. Такого войска не видел я за всю жизнь свою. Не соберу я на обескровленной Рязанщине за краткий срок силу, способную противустать степному войску.

— Чего ты хочешь?

— Умереть.

Молча сидели боярин и старик, глядя на пламя костра. Тишину зимней ночи нарушало только потрескивание пылающих веток.

— Славное имя у тебя, Коловрат. Хотя оно просто пришло к тебе, но не случайно оно нашло именно тебя. Это перст судьбы, если хочешь. Смысл его глубок. Имя, согласно своему звучанию, значению и своему духу незримо влияет на жизнь человека. Доныне у тебя было двойное имя — Евпатий Коловрат. Евпатий — данное тебе при крещении, и Коловрат — данное тебе судьбою через людей, это выглядело как случайность. Ранее ты жил с двойным именем, теперь тебя ведет это — Коловрат (что значит круговорот), ибо все, что было в прошлом, умерло для тебя.

— Что это ты заговорил об именах, ты, не придающий значения своему имени?

— Ты пришел от людей и уйдешь к людям, а среди людей без имени нельзя. Твое имя — Коловрат, значит круговорот. Коловращенье Солнца, коловращенье дня и ночи, лета и зимы, сама жизнь есть коловращенье, так было, так есть и так будет… Колесо (коло) жизни… Применительно же к человеку оно может значить — вращающийся, идущий по кругу. Твое имя глубоко, но каждый понимает его в силу своего разумения.

Евпатий припомнил, откуда пришло к нему это второе имя — Коловрат. Когда ему было пятнадцать лет, и он только начал службу в дружине рязанского князя, его приставили охранять одни из ворот Рязани. Набольший рязанский воевода устроил смотр всей княжеской дружины. Смотр был на площади в центре Рязани перед княжьим двором, а затем дружина отправлялась за город на учения. Евпатия поначалу оставили у ворот еще с четырьмя дружинниками, так как всю охрану с ворот не снимали никогда. Все бы ничего, но вдруг мчится Ваньша из ихого десятка весь в пене:

— Евпатий! Где Евпат? Е…! А ну давай дуй на площадь во весь опор! Воевода приказал, чтоб все новички на смотру были! За тебя я здесь остаюсь! Давай! Все стоят уже! Е…!

Евпатий, не помня себя, схватил щит, копье и в полном во-оружении — в кольчуге, шлеме, с мечом, щитом и копьем — ринул на площадь, не чуя ног под собой, наводя переполох среди кур на улицах. Неимоверным усилием передвигая одеревеневшими ногами, весь в поту, грудь ходит как кузнечный мех, он влетел на площадь, где дружина уже красовалась ровными, блистающими металлом рядами. Евпатий, не останавливаясь, летел вдоль строя, вытянув шею, крутил головой, пытаясь увидеть знакомые лица дружинников своей сотни. Вдруг он чуть не столкнулся с десятком всадников в доспехах, блистающих золотом и драгоценными каменьями. Он метнулся от одной лошади и едва не попал под копыта другой и, вконец растерявшись, поскользнулся и рухнул наземь со всей своей бронею! Шлем скатился с головы, Евпатий, лазая на четвереньках между конскими ногами, подобрал шелом, надел его, поднял голову, и — о ужас! — над ним на огромном жеребце возвышался сам набольший воевода рязанский!

— Ты откуда будешь, воин?! — пророкотал воевода, грозно сверкнув очами.

Евпатию показалось, будто небеса разверзлись громом, он побледнел, в глазах слегка потемнело.

— О… о… коло врат я… — заикаясь, пролепетал Евпатий, поднимая копье и со звоном роняя щит.

— Коловрат?! Быстро в строй! Коловрат!

Евпатий, вздев копье вверх, прижимая щит под мышкой, ринул прямо на плотный строй дружины, который сразу разомкнулся, и незадачливого отрока отпихали в последние ряды, подальше от воеводских глаз.

Ядреный мужицкий хохот во всю глотку, не таясь, заполнил площадь. Смеялись все, и набольший воевода с сопровождавшими его первыми рязанскими боярами тоже. С тех пор так и пристало — Коловрат да Коловрат. Но за три десятка лет забылось уже людьми, от чего пошло это прозвище, люди старели, умирали, приходили новые, и все уже воспринимали это как неотъемлемую часть его имени — Евпатий Коловрат, и, более того, теперь происхождение этого имени связывалось с особым воинским умением, в котором Евпатию не было равных и о котором будет сказано дальше.