Неотразимый

Вернувшись домой, она передала сверток Памеле и велела выгладить платье, захватила одну из коробок с вещами Уолтера, которую накануне нашла на чердаке, в гостиную и просидела там довольно долго, старательно чистя пистолет. Изредка ей приходилось делать это и раньше. Уолтер, как и большинство солдат, предпочитал сам чистить свое оружие, и она всегда с брезгливостью дотрагивалась до пистолетов, вспоминая, что они сделаны для убийства людей. Но время от времени она помогала ему и отлично помнила, как это делается.

Занятая чисткой оружия, она сочиняла в уме письма, которые ей предстояло написать. Письмо Томасу, в котором она сообщит, что продает свой дом и через несколько недель вернется в Глостершир. Письмо Борису Пинтеру, в котором назначит ему встречу у него дома на завтрашнее утро, если он будет любезен ее принять. Она постарается написать это письмо таким образом, чтобы оно было вежливым и вместе с тем не слишком смелым. И письмо Натаниелю. Но она никак не могла сочинить в уме даже его начало.

И нисколько не легче оказалось написать это письмо, уже сидя за секретером, закончив письма двум первым адресатам. Весь пол вокруг был усеян скомканными листами бумаги, а она все сидела и рассеянно водила пером по губам. Наконец у нее получилось короткое и решительное письмо, на котором она решила остановиться.

«Дорогой Натаниель, – писала она, – я должна еще раз поблагодарить тебя за ту доброту, которую ты ко мне проявил».

«Доброта» казалась не тем словом, особенно в отношении вчерашней ночи, но она никак не могла придумать более подходящее.

«Ты сказал, что хочешь прийти сегодня ночью. Прошу тебя, не приходи. Умоляю, больше никогда не приходи ко мне. Я не желаю тебе зла и всегда буду с любовью вспоминать о тебе. Но пожалуйста, не приходи. Твой друг София».

Короткое письмо, думала Софи, перечитывая его, испытывая желание скомкать его и тоже швырнуть на пол, короткое и вместе с тем с постоянными повторами. Но пусть так и останется. Ей действительно больше нечего сказать, а то, что она все время повторяется, только сильнее убедит его, что она действительно не хочет, чтобы он пришел.

Она действительно этого не хотела. Она понимала, что сегодня утром проснулась с ощущением какой-то непонятной эйфории, что сегодня ею владеет порыв отказаться от всей своей прежней жизни. Понимала так же, что будет тяжело страдать, когда придет в себя. Но вместе с тем осознавала, что за прошедшие сутки навсегда изменилась к лучшему. Она обрела уверенность в себе как личность и как женщина – и конечно, в последнем ей очень помог Натаниель.

Она бесконечно, невыразимо его любила. И воспоминания о прошедшей ночи – не только о страсти и о нежности, но и о настоящей радости – наверняка навеки останутся в ее душе. Но она поняла, что ни в ком не нуждается, в том числе и в нем, что сможет и без него прожить жизнь. Она научится жить снова, снова будет радоваться жизни – без Натаниеля. И конечно, незачем оставаться в городе до конца сезона, чтобы просто продлить их отношения, которые неизбежно оборвутся с окончанием сезона – ведь она сама это предложила! – ничего хорошего это ей не даст, только боль и лишние переживания.

Она запечатала письма, вызвала Сэмюела и, пока не передумала, велела ему срочно разнести их по адресам. Затем попросила принести ей чай. И она уселась в своем любимом кресле напротив камина, с довольной Лесси у ног, чай ее остывал, а она держала в руках предмет, который нашла в коробке с пистолетом Уолтера. Она сама решительно спрятала эту вещицу в коробку с вещами Уолтера, хотя она ему не принадлежала. Это была вещь, о которой она почти забыла, хотя сразу стала искать в коробке, как только ее открыла.

Она разгладила свернутый льняной носовой платок и обвела пальцем контур вышитого гладью инициала в одном уголке. Потом поднесла платок к лицу. От него исходил слабый запах лаванды, так как она выстирала его и хранила среди высушенных цветков лаванды после того, как Натаниель Гаскойн дал ей этот платок, чтобы она вытерла лицо, в тот самый день, когда он вытащил ее из жидкой слякоти.

Про себя она все время притворялась, что собирается вернуть ему платок, но только каждый раз забывает. На самом же деле она ужасно боялась, что он вспомнит о платке и попросит его вернуть. Время от времени она перекладывала платок в свой саквояж, чтобы могла прижать его к лицу, как делала это сейчас. И все это время она убеждала себя, что только немного влюблена в него, как и в трех его друзей, как влюблены в них все женщины их полка.

Ах, сколько же лжи она наговорила себе за все эти годы! По сути дела, она всегда была оплетена какими-то условностями, никогда не знала подлинной свободы. Но теперь она решилась наконец сбросить все путы и стать по-настоящему свободной. Она вспомнила о пистолете, аккуратно завернутом в белую тряпку и уложенном в коробку, и испытала приступ неуверенности. И подумала о письме Натаниелю, которое уже в пути. Нет, нет, ее ничто не остановит, и она станет свободной! Закрыв глаза, она потерлась щекой о мягкий лен платка с инициалом Натаниеля в уголке.

Натаниель провел этот день в бесконечных хлопотах, хотя считал каждую минуту, оставшуюся до ночи. Несмотря на почти бессонную ночь, он вернулся с прогулки в Гайд-парке полным энергии и бодрости. Бессонница по такой причине, думал он, легко взлетая к себе наверх, чтобы переодеться к завтраку, не дает человеку того утомления, как бессонница по другим причинам. Он внимательно рассмотрел в зеркале свои глаза. Конечно, друзья преувеличивали – они у него вовсе не покраснели.

Утром он обещал Лавинии проводить ее в библиотеку. По дороге туда он радовался прекрасной погоде и едва мог дождаться полуночи, хотя и не ждал повторения прошлой ночи. На такое у них обоих просто не хватит сил. Но просто лежать рядом с Софи, обнимать и целовать ее, разговаривать с ней и – лучше всего – заснуть с ней рядом, а потом проснуться и видеть ее так же рядом с собой. Он с трудом скрывал свое нетерпение.

– Сегодня ты выглядишь очень довольным, – заметила Лавиния, возвращая его к настоящему.

Он горячо надеялся, что она не умеет читать мысли.

– Да ведь погода такая замечательная! – выкрутился Натаниель. – Скажи, тебе понравился вчерашний бал?

Она покраснела. Лавиния – и покраснела?! Его интерес и надежды ожили на мгновение, пока он не вспомнил, что произошло на этом балу.

– Очень понравилось, спасибо.

– Иден сказал мне, что ты заставила покраснеть его до самых корней волос.

– О? – Краска залила ей даже шею.

Натаниель порадовался, что она не вовсе лишена совести.

– Ты не должна была загонять его в угол. В конце концов, вы с ним почти незнакомы.

– Ее взор сверкнул гневом.

– Я должна была знать, что он обязательно об этом проболтается! Самовлюбленный идиот!

– Но вряд ли он этого заслуживает, Лавиния, – удивленно возразил Натаниель. – Он с готовностью признался, что это была не его идея.

– В самом деле? – колко бросила она, а потом остановилась и недоумевающе воззрилась на опекуна: – Нат, о чем мы говорим?

– Разумеется, о твоем предложении, что нам нужно лечить Пинтера его же собственным лекарством, – сказал он, не понимая ее. – А ты думала, о чем?

– Ни о чем, – небрежно сказала Лавиния. – Да, мы говорили с ним об этом. И ясно, что этот способ самый простой и очевидный. Вероятно, мистер Пинтер не может заниматься этим с женщинами, и поэтому…

– Замолчи немедленно! – поспешно сказал Натаниель, оглядываясь в опасении, что ее могли услышать прохожие. – Я предпочел бы, чтобы ты обратилась ко мне, а не смущала беднягу Идена.

– Ты бы отправил меня домой, чтобы сначала я научилась себя вести как настоящая леди.

– Нет, Лавиния, не отправил бы. – Он коснулся лежащей на его локте ее руки. – За последние несколько дней, Лавиния, я кое-что понял. Я по-прежнему надеюсь, что до окончания сезона ты встретишь человека, которого полюбишь и станешь достаточно уважать для того, чтобы выйти за него замуж. Но если этого не случится, мы вернёмся на лето в Боувуд и вместе обсудим, что будет для тебя лучше и вместе с тем дало бы мне возможность как-то выполнять возложенные на меня обязанности твоего опекуна. Попробуем найти взаимоприемлемое решение. Например, коттедж в деревне или в поместье, не очень далеко, чтобы я не беспокоился о тебе, но и не очень близко, чтобы ты чувствовала себя независимой. Может, со временем я приучусь не заходить к тебе чаще двух-трех раз в день. – Он улыбнулся ей.