Былое без дум

Я очень любил Утесова. Но, честно признаюсь, мне и в голову не пришло бы устраивать его антиюбилей. Для этого нужны как минимум три обстоятельства: всеобщая любовь, знание предмета и способность героя отнестись к самому себе иронически. Наличие первых двух не вызывало никаких сомнений. А вот третье нуждалось в прояснении.

Да, Леонид Осипович - настоящий одессит. Он любит шутку, юмор, умеет разыграть анекдот - все верно. Но далеко не каждый, даже самый остроумный человек готов посмеяться на самим собой. Тем не менее отступать было некуда, и я стал мучительно думать прежде всего о форме будущего спектакля. Повторять ход с выпуском кинопанорамы, который был использован на антиюбилее Плятта, бессмысленно.

Помогло мне чтение книги Утесова "Спасибо, сердце!". Ну, конечно же, антиюбилей лучше всего устроить в знаменитом когда-то "Музыкальном магазине", пригласив туда в качестве директора... Остапа Бендера. На эту роль я сразу же выбрал Ширвиндта и без особого труда заручился его принципиальным согласием. Теперь дело было за малым: придумать номера, договориться с исполнителями и, конечно же, определить дату.

Антиюбилей Утесова назначили на 12 мая 1980 года. Но твердо договорились все держать в строжайшей тайне, дабы избежать столпотворения. Ни в календаре, ни в сводной афише - ни слова. Оставались считанные дни, пора уже было рассылать приглашения. Вдруг звонит Эскин и просит немедленно прибыть к нему.

- В чем дело?

- Это не телефонный разговор, - голосом висельника отвечает Александр Моисеевич.

К моему приходу в кабинете Эскина уже находился Зиновий Ефимович Гердт, один из участников нашей затеи. Дверь немедленно закрывается, телефоны отключаются.

- Ко мне только что приходили "оттуда", - тоном заговорщика сообщает нам Эскин и выразительно показывает на потолок.

- От Царева? - наивно спрашиваю я.

- Если бы!.. Приходили из той организации, с которой не дай Бог никому иметь дело. И просили триста лучших мест для самых-самых, с детьми, женами и внуками.

- Кто же их уведомил? - допытывался я.

Но Эскин и Гердт многозначительно переглянулись, и я осознал всю нелепость собственного вопроса...

Что же делать? Триста мест - это почти весь зал. Куда девать актеров, не говоря уже о самом Утесове? И кто вообще станет смеяться при таком составе зрителей? Недолго думая, мы единодушно приходим к выводу отменить антиюбилей. Но как объявить об этом старику?

И тут мы придумываем следующую версию: с завтрашнего дня в связи с предстоящими летними Олимпийскими играми въезд в Москву строго ограничивается, что соответствует действительности. А в антиюбилее якобы задействованы представители почти всех городов страны, включая, разумеется, и город-герой Одессу. Учитывая все вышеизложенное, антиюбилейная комиссия в лице Гердта, Эскина и меня предлагает перенести вечер на другое, более благоприятное для съезда гостей время. Всю эту абракадабру Эскин и Гердт поручили произнести мне, руководствуясь принципом: кто заварил кашу, тот пусть и расхлебывает.

Утесов выслушал мой лепет так, будто я говорил о деле, которое его совершенно не касается. Последнее обстоятельство особо меня насторожило, и, как выяснилось вскоре, не зря. Улучив момент, когда мы остались наедине, Утесов спросил в лоб:

- Так кто же запретил мой антиюбилей? Брежнев? Суслов? Демичев? Гришин?..

- Что вы, что вы!!! Они-то тут при чем?!

- А кто же при чем?

- Ну, мы же вам рассказали...

- Мальчик мой, знаете, что делали с такими врунами у нас на Привозе?

На мое счастье, именно в этот момент вернулся Эскин, и Утесов сменил пластинку. По дороге домой я, конечно, рассказал обо всем Александру Моисеевичу. Но он был уверен в том, что Леонид Осипович просто захотел меня прощупать...

Тридцать первого декабря 1980 года раздается звонок:

- С вами говорят из консульства Одессы. Ответьте, пожалуйста, господину консулу, - слышу в трубке голос Диты Утесовой.

- Господин Поюровский?

- Так точно!

- Скажите, почему вы такой брехун?

- Брехун?

- Вы не понимаете по-одесски?

- Понимаю, понимаю!..

- Так где же мой антиюбилей? Или вы решили дотянуть дело до следующей Олимпиады?

- Что вы, что вы! Мы готовимся вовсю, просто не хотим вас беспокоить.

- Беспокоить?! Дита, Дита, ты слышишь, детка, оказывается, они просто не хотят меня беспокоить! И когда же состоится вечер, если, конечно, это не государственная тайна?

- В марте, - почему-то соврал я. - Но точную дату назвать не могу: Александр Моисеевич не велит никому говорить.

Кладу трубку и понимаю, что "замотать" антиюбилей Утесова нам не удастся...

Снова сотни звонков. На этот раз вечер назначен на 24 марта 1981 года, вскоре после завершения XXVI партийного съезда. Ровно за неделю до назначенного дня, как в плохом сценарии, история повторяется: снова нужно отдать триста билетов, и я чувствую, что вместо праздника начинаю готовить две панихиды - по Эскину и по Утесову. А всему виной мое преступное легкомыслие.

И тут меня осенило: почему бы не перенести антиюбилей в другое, более вместительное помещение? Например, в ЦДРИ. Пусть у них обрывают телефоны, разбивают окна и двери. Тем более что места у них в зале ненумерованные. И организовать охрану "гостей" невозможно. Но предложить подобное Эскину, зная его ревнивое отношение к ЦДРИ, просто безумие. Поэтому я обращаюсь к Утесову, объясняю честно все как есть и прошу незамедлительно переговорить с Эскиным, который к этому моменту находится в своем кабинете в предынфарктном состоянии. Утесов звонит Эскину, и тот впервые в жизни позволяет себе говорить со своим кумиром не так, как обычно:

- В ЦДРИ? - Пауза. - Пожалуйста, можете переносить куда хотите, но без меня. Я и не думал обижаться. Вы уж сами как-нибудь вместе с вашим Поюровским договаривайтесь с ЦДРИ, я туда не пойду.

Через полчаса Утесов приехал в Дом актера, забрал Эскина и меня, и мы отправились в ЦДРИ. Это было 17 марта, в полдень. Встретили нас там прекрасно: Утесов успел по телефону обо всем предупредить дирекцию. Договорились о деталях, а сами помчались назад в Дом актера, чтобы срочно изготовить вкладыш в билет с извещением о том, что в связи с большим наплывом публики вечер переносится с улицы Горького на Пушечную. Ведь до антиюбилея оставалась одна неделя! Хорошо еще, что все это происходило до перестройки: письмо по Москве шло тогда не более двух-трех дней.

Поздно ночью меня поджидал новый удар. Ширвиндт сообщил, что уезжает в Ереван на съемки и принять участие в антиюбилее не сможет. Все мои слова не имели никакого успеха: нет, нет и нет!

- Да ты сам прекрасно все проведешь! В конце концов, Остапа Бендера может сыграть любой, лишь бы была морская фуражка!

Жду с нетерпением рассвета, чтобы поделиться своей бедой с Леонидом Осиповичем.

- Я сейчас сам переговорю с этим негодяем, не расстраивайтесь!

Через десять-пятнадцать минут звонок:

- Он уже ускакал куда-то. Но я сказал пару теплых слов о сыне его маме Раисе Самойловне - она замечательный человек и мой большой друг. Так что наберитесь терпения, все будет хорошо.

Только я положил трубку, снова звонок. На этот раз звонит Раиса Самойловна:

- Боря, голубчик, что же вы натворили? Мне звонил Ледя, предлагает Шуре какой-то баснословный гонорар. Разве мой сын когда-нибудь брал деньги в Доме актера, тем более от Утесова?! Шура неудачно пошутил, а вы сразу жаловаться! Вот он придет обедать, я все ему расскажу. А вы спокойно продолжайте делать свое дело и ни о чем не думайте.

Вечером звонит Шура:

- Ну этого я тебе, старый сексот, никогда не прощу! Нет, вечер я, конечно, проведу. Но ты запомни: впредь мы с тобой незнакомы. Понял? - и повесил трубку.

Двадцать четвертого марта я приехал в ЦДРИ в 15 часов, чтобы оформить сцену, проверить радио, свет, кино. Работа спорилась, все службы действовали слаженно: вместе с сотрудниками ЦДРИ трудились и наши, из Дома актера.