Кружилиха

Нонна пришла к десяти. Листопад встретил ее восторженным возгласом:

- Нонна Сергеевна, вы представить себе не можете, кто у меня!

Она остановилась: у него есть кто-то?..

- Вот вы увидите! Ни за что не догадаетесь!

Приняв высокомерный вид, она переступила порог и увидела главного конструктора.

Он поднялся ей навстречу с бодростью, какой у него не было до поездки на юг:

- Нонна Сергеевна, я рад вас видеть.

Может быть, это было сказано с ехидством, а может быть, и от всей души, не в этом дело. Дело в том, что там, куда она шла, оказался третий человек, и присутствие этого третьего человека разбило все.

- Владимир Ипполитович, ну, разумеется, как я могла догадаться!.. Как вы себя чувствуете?

Он что-то отвечает. Она слушает и ничего не слышит.

- Надолго в наши края?

Он переглядывается с Листопадом, оба улыбаются, как дети.

- Не знаю, не знаю, не предрешаю ничего. Это там решат, - он показывает на потолок...

Каким-то образом перед нею оказывается рюмка с вином. Она машинально отпивает глоток. Вино горькое, как хина.

Что-то спрашивает у нее главный конструктор. О работе отдела. Кажется, она ответила связно...

- Да, а что с проектом Чекалдина? - спрашивает он у Листопада. Помню, это было не без таланта... Продвинут проект?

- Как же, включен в план, работы первой очереди будут закончены в сорок шестом году...

Это Листопад говорит. Он с увлечением рассказывает, как проект Чекалдина обсуждался на технической конференции и как исполнители настаивали на удлинении сроков работ, а они с Рябухиным поддержали Чекалдина, - боже, до чего он длинно рассказывает... Бьют часы. Звонят, входят, вносят какие-то тарелки, отвратительно пахнет едой... И разговоры, разговоры... Никогда не предполагала, что главный конструктор способен так разболтаться... И она говорит что-то и что-то ест через силу, чтобы не заметили, как она разбита вся.

Опять пробили часы. Нонна встала.

- Вы что, уходите? - взметнулся Листопад.

- Да, - сказала она. У него было такое лицо, что ей стало жаль его; она утомленно улыбнулась ему. Простившись с главным конструктором, вышла в переднюю, Листопад - за нею, в полной растерянности: он надеялся, что она дождется ухода главного конструктора...

- Я приду завтра, - сказала она тоном, каким говорят с детьми.

- Не уходи! - сказал он. - Он скоро уйдет.

- Я приду завтра, милый, - повторила она. - Мы сговоримся по телефону.

- Завтра у меня доклад, - сказал он.

- Ну, что же делать, значит, послезавтра, - сказала она тем же тоном.

Она чувствовала себя больной и не могла тут оставаться.

- По крайней мере подожди: я вызову машину.

- Нет, нет! - сказала она. - Я пройдусь пешком, я люблю ходить, мне нужно еще зайти в заводоуправление...

Ей не нужно было заходить в заводоуправление, ей хотелось пройтись одной, чтобы собраться с мыслями, а то в ней все рассыпалось...

Надевая на нее пальто, он обнял ее и спросил:

- Так послезавтра?

- Да, да!

Она спускалась, держась за перила и нащупывая ногой ступени.

Открыла тяжелую дверь на улицу - ей в лицо бросилась метель, широкое крыльцо было завалено снегом. Она пошла, не замечая метели.

Она очень медленно шла. Трудно идти, когда под легким, еще не обмятым снегом - мерзлая, в рытвинах, земля. Ей очень мешали высокие каблуки.

Иногда она чувствовала страшную усталость. То вдруг засыпала на ходу и, очнувшись, не сразу понимала, где она и что с ней.

"Я просто больна, - вдруг догадалась она. - Просто у меня жар. Простуда..."

Больше всего на свете ей сейчас хотелось прийти домой и лечь. Где попало лечь, хоть на полу.

Неподалеку от дома, у подъема на горку, ей показалось, что она сейчас упадет. Она собрала силы, поднялась по деревянной лесенке, заваленной снегом, дошла до своей двери и позвонила Веденеевым - один раз: она не могла доставать ключи и отпирать все хитроумные веденеевские замки...

Когда Мариамна отворила, Нонна сказала: "Я больна" - и опустилась в снег.

Она лежала с закрытыми глазами, голова у нее горела, а в спине было такое ощущение, словно ее посыпают снегом: очень холодно и щекотно. Один раз она не выдержала и, открыв глаза, с негодованием сказала Мариамне: "Пожалуйста, перестаньте посыпать меня снегом!" Мариамна не ответила и укрыла ее поверх одеяла чем-то большим, тяжелым, и Нонна вдруг сразу уснула, будто провалилась в потемки. Когда проснулась, около кровати сидел Иван Антоныч, доктор.

- Вы что ж это, мадам? - сказал он, держа Нонну за руку. - Людей пугать вздумали. Придется вас в больницу.

- Не надо, - сказала Мариамна. - Незачем.

- То есть как, мадам, незачем? - спросил доктор.

- Знаю, была, - отвечала Мариамна. - Скребут полы с утра до ночи, а позовешь зачем - подойти некому. Пускай тут лежит.

Нонна никогда не лежала в больнице, но ей вдруг представилось, что там невыносимо скучно, одиноко, печально. Она сказала слабым голосом:

- Не хочу в больницу! - И заплакала, и Мариамна фартуком утерла ее мокрые щеки.

- Ах, медам, медам, - сказал доктор, - морока мне с вами, будьте вы неладны.

Он сел к столу писать рецепт, и Нонна не слышала, что он дальше говорил и когда ушел.

Еще два раза она просыпалась. Один раз оттого, что за дверью разговаривали два голоса: голос Мариамны и голос Кости. Мариамна называла лекарство неправильно, а Костя не понимал и переспрашивал, и они вдвоем на все лады уродовали незнакомое слово.

- Сульфатиазол, сульфатиазол! - прислушавшись, поправила их Нонна.

Ей показалось, что она крикнула это очень громко. Они как будто испугались ее голоса и замолчали, а ее снова свалило забытье...

В другой раз она открыла глаза, и между нею и лампой, горевшей на столе, большой, темный, сгорбившийся, прошел Никита Трофимыч. Он прошел на цыпочках к двери, и его не стало, одна Мариамна стояла в ногах кровати...

"Как это славно, - подумала Нонна, поворачиваясь к стене, чтобы опять заснуть, - как славно, что старик здесь был, - значит, он на меня больше не сердится, ах, как хорошо..."

Она очнулась вся в поту. В печке бурно потрескивали, словно взрывались, дрова. Солнце, поднимаясь, заходило в комнату, на окне сверкали морозные пальмы. Пока она спала, наступила настоящая зима.