Кружилиха

- А муж у нее есть? - спросил Толька.

- Так вон же муж, - сказал Сережка. - Тот, что с бородкой.

Оставив Геньку караулить дом, Толька и Сережка пошли гулять. Народу на улице не было.

- Им гулять сейчас некогда, - сказал Сережка, который часто бывал в деревне и все знал. - Ремонтируют инвентарь к весеннему севу. Мужчины ушли в армию, управляются женщины, старики и молодежь нашего возраста. В общем, та же картина, что у нас на Кружилихе.

Избы были одинаковые, из бревен, окна высоко - не дотянуться рукой. На одну такую избу показал Сережка и сказал:

- Тут живет батюшка.

- Какой батюшка? - спросил Толька. - Поп?

- Он не простой поп, - сказал Сережка. - У него медаль есть: он собрал деньги на танковую колонну. Среди этих, знаешь, что в церковь ходят молиться. Среди православных крестьян.

Остановившись, они посмотрели на окна. Ничего не было видно за белыми занавесками.

- Интересно, - сказал Толька, - откуда они берутся - батюшки? Как делаются батюшками?

Но этого даже Сережка не знал. И, строя разные предположения на этот счет, они по разъезженной дороге пошли к лесу.

- Вставайте, сони, будет спать! - разбудила их утром тетка. Смотрите, день какой!

Толька вскочил и зажмурился: прямо в глаза ему ударило солнце. Невозможно жарко было от солнца, от пылающей печи, от овчин, расстеленных на полатях.

- Фу ты, - сказал Сережка, поскорей слезая с полатей, - я весь вспотел.

Он огляделся заспанными глазами:

- А Генька где?

- На огороде играет. Идите и вы, смотрите, как зима с весной встречается...

Толька вышел в огород. На высоких грядах, покрытых снегом, растекалось солнце. Беззаботно синело небо. Воробей присел на забор, подпрыгнул, повернулся вправо и влево, воробьиный хвост задорно торчал вверх, круглый коричневый глаз удивленно и весело поглядел на Тольку, что такое происходит? Чем это пахнет? Ведь до весны еще далеко!

- Толька, - сказал Генька, - давай не уезжать отсюда. Давай тут жить, и все.

- Ты это тетке скажи, - сказал Толька, которому и самому вдруг до тоски захотелось пожить в деревне. - Я тут не хозяин.

Генька побежал в избу и сказал тетке:

- Толька сказал, что мы у вас останемся жить.

- А живите, мне что, - сказала тетка. - Вот завтра с утра в район поеду, возьму вас с собой. Небось никогда лошадьми не правили, поучитесь.

Толька подумал: что-то говорят о нем на заводе. Ищут, наверно. Бригадир ругается, Федор ругается, мать охает и тоже ругается. Но так захотелось ему научиться править лошадьми, так не хотелось уезжать от сосен, приволья и от Сережки, что он прогнал неприятные мысли. А если бы он заболел? Если бы, например, он сломал себе руку? Ведь обошлись бы без него...

Целую неделю мальчики прожили в деревне и порозовевшие, с бидонами и кошелками гостинцев для Сережкиной матери возвратились на Кружилиху.

Толька скучнел по мере того, как поезд приближался к Кружилихе. Остаток дня он просидел у Сережки, потом с отвращением пошел домой. Открыл дверь своим ключом, посмотрел - мать и девчонки спят, Федора нет дома, - и поскорей забрался в постель... Скоро пришел Уздечкин; Толька закрыл глаза и стал ровно дышать.

Уздечкин повернул выключатель и увидел Тольку.

- Негодяй, - сказал он тихо, чтобы не разбудить девочек; лицо его потемнело, на скулах заходили желваки... - Негодяй, если бы о н а не сестра тебе, я бы сейчас, сию минуту... как есть - на улицу...

Он прислонился к дверному косяку и замолчал. Толька быстро сел на кровати и крикнул:

- Ну и ругайся, я знал, что ты будешь ругаться, ты только и знаешь, что ругаться...

Уздечкин смотрел на него, лицо его все темнело...

- Ты и с н е й ругался! - кричал Толька, спеша взять перевес в этой ссоре, где - он это прекрасно понимал - он был кругом виноват, а Уздечкин прав. - У тебя все плохие, ты один хороший! Тебе плохо, так ты на всех кидаешься!..

Валя проснулась от крика и громко заплакала.

- Ну, ты еще чего! - сказал Уздечкин надорванным голосом. - Спи. Спи. Спи, слышишь?.. - Он уложил ее, подоткнул одеяло.

Ольга Матвеевна поднялась, смотрела перепуганными глазами, спрашивала:

- Что тут?.. Кто кричит?.. Господи, и ночью покоя нету!

Толька отвернулся к стене и заплакал скупыми, душными мальчишескими слезами.

...И никто не спросит, что с тобой было в эти семь дней, и некому даже рассказать, как ты правил лошадьми!..

Глава пятая

ДЕТИ ЗАВОДА

Как-то был у Листопада спор с Зотовым: где рабочее место директора. Зотов доказывал, что в кабинете.

- Ты пойми, - говорил он, - мы с тобой действительно генералы, под нашим командованием армии. Начальники цехов, главный конструктор, главный технолог, главный механик, главный металлург, главный энергетик - это ведь высший командный состав! Что же мне, бегать за каждым? Слушай, ведь начальник цеха смыслит в своем деле, ей-богу, не меньше нас с тобой. Их нервирует, когда крутишься у них перед глазами; они думают, что директор им не доверяет... Я бываю на сборке и на испытаниях, а вообще я у себя, люди приходят - я на месте, моментально приму - культурно... А к тебе звонишь, звонишь - один ответ: он на заводе. А если ты кому-нибудь срочно нужен? Где тебя поймаешь? Это пережитки первого периода стройки: "Где начальство?" - "На лесах..."

А Листопад тосковал в кабинете. Сидеть за письменным столом было ему трудно. Посидит час-полтора и идет в цеха.

Но все-таки получалось так, что едва Листопад появлялся в кабинете, как раздавались телефонные звонки и приходили посетители, и всем им Листопад действительно был очень нужен, - очевидно, без сидения в кабинете никак не обойтись...

Вот и сегодня. Едва он вошел, как Анна Ивановна доложила, что три раза звонил комсорг завода Коневский, спрашивал директора. Коневский за все время обращался к Листопаду не больше четырех-пяти раз и всегда по серьезному делу. Листопад велел Анне Ивановне сейчас же созвониться с ним.

Коневский явился очень скоро. Это был узкоплечий, еще не сложившийся юноша с молодыми темными усиками, с горячими карими глазами, с лицом неправильным, подвижным и прелестным, какое может быть только у очень молодого и очень хорошего человека. Ворот вельветовой блузы с застежкой "молнией" не закрывал его шеи, нежной, как у девушки. Он старался выглядеть солидным и укротить свою горячность, - кровь то и дело приливала к его лицу.