Страница 11 из 103
Анатолий ждал, что Тоня сейчас скажет тете Даше какие-то ласковые слова, начнет ее утешать, но его подруга сурово спросила:
— Запустила ты дом, тетя Даша? Скажи правду.
— Ох, запустила, Тонюшка!.. Сама знаю. Если бы поговорила с председателем, наверняка наладили бы мне печку и керосину бы дали… Только тяжко людей просить, когда раньше свой работник был, да какой… Сам всегда людям помогал.
Тоня слушала, сдвинув брови.
— Самовар готов! — объявил Анатолий.
Все сели к столу. Толя исправил коптилку, она загорелась ярче. Тоня стала рассказывать тете Даше про приезд новой учительницы, про то, что Николай Сергеевич получил премию к Новому году.
Чаепитие началось очень мирно и так же мирно и кончилось бы, если бы не Алеша.
Мальчик разрумянился и повеселел. Отодвинув от себя пустое блюдечко, он несколько раз лукаво взглядывал на Тоню, потом, потянувшись к ее лицу, громко зашептал на ухо:
— Я тебя узнал. Это я нарочно сказал, что не узнал…
— А что же смотрел на меня, как на чужую тетку?
— Не… не на чужую… Я подумал — может быть, это Павлик с тобой пришел…
У Тони опять сдвинулись брови, а тетя Даша заплакала. Лицо ее, не изменившее выражения, оказалось сразу залитым слезами. Всхлипывая, она шептала:
— Ой, Павлушенька… Павлик… Ой, Павлик, сынок.
Тоня быстро спустила Алешу на пол и подошла к плачущей матери:
— Тетя Даша…
Но та не слушала.
— Павлик! Ой, где же ты, Павлик… — Она схватила Тоню за руки: — Ведь нету ничего… Ничего нету с тех пор… Никакой вести… Значит, не ждать уж больше? Не ждать?
— Я жду. Жду, тетя Даша, и вам надо ждать… Будут вести. А сейчас не плачьте, не надо пугать Алешу… — Тоня крепко сжала худые плечи женщины, посмотрела ей в глаза. — Полно, тетя Даша, полно!
— Ма-ам! Не надо! — протянул Алеша, дергая мать за платье.
Дарья Ивановна взглянула на сына и не то что успокоилась, но каким-то привычным усилием сдержала слезы:
— Не буду, Алешенька, не буду!..
— Спать ему пора! — решительно сказала Тоня. — Укладывайте его, тетя Даша, а мы пойдем.
Она сняла с гвоздя шубу, быстро оделась и подошла к Алеше:
— Ну, будь здоров, милый. Приходи с мамой к нам.
Мальчик неуверенно кивнул головой.
Тетя Даша, еще всхлипывая, прислонилась к дверному косяку и дружелюбно глядела на Тоню:
— Не знаю, выберусь ли на Таежный, Тонюшка… Ты сама- то не забывай.
— Да-да. Я приду к вам, я скоро приду. А вы не хворайте тут.
Ночь и снег и далекая луна опять молчаливо встретили Тоню и Толю и повели их из печального дома.
Тоня шла опустив голову и только около леса глухо сказала:
— Соврала я ей.
— В чем соврала, Тоня?
— Что ждать надо. Нечего себя обманывать. Ничего не будет…
Тоня подняла голову. Анатолий увидел ее освещенное луной лицо и удивился, поймав в глазах, всегда спокойных и ясных, то же тоскливое выражение, что в темных, запавших глазах тети Даши.
— Конечно, ей неважно живется. Она только говорить не хочет. А я не была у нее столько времени… Эх!..
— Ладно, Тоня. Что же говорить о том, чего поправить нельзя! Теперь надо подумать, как ей помочь. Я с ребятами потолкую.
— Да-да, непременно!
Тоня вздохнула, продела свою руку под руку Анатолия и, крепко ухватившись за рукав его полушубка, пошла с ним в ногу.
«Намаялась… — подумал Соколов. — И болтовня эта не даром ей далась… Надо о чем-нибудь другом с ней заговорить».
И тут же неожиданно для себя спросил:
— Тоня, а ты очень… дружила с Павлом? Ты прости, что я спрашиваю.
Но Тоня взглянула на него доверчиво и прямо:
— Ничего… Я с тобой сегодня говорить могу. Раньше и не подумала бы, а сегодня могу. Может быть, потому, что ты пошел со мной… Да, я очень любила Павлика.
Тоня пристально смотрела на дорогу и шагала все так же в ногу с Анатолием.
— Слово-то уж очень большое, — опять заговорила она. — Самой себе и то трудно его сказать. Но что же скрывать… Думаю о Павлике постоянно. Ни с кем мне так легко и интересно не было.
— Значит, тоскуешь? Мне вот… — Анатолий замялся, — Всегда хочется, чтобы ты была счастливой.
— А я счастливая! — горячо сказала Тоня.
— Как же так?..
— Вот так. Я счастливая. Разве ты не видишь? Я как себя помню, счастье всегда со мной. Павлик — это мое личное, понимаешь? Я о нем очень грущу, только общего-то это не меняет. Не умею сказать, но ты меня' пожалуйста, несчастной не считай. И не хочу, чтобы меня жалели, и неверно будет.
Она снова помолчала.
— Ты Павлика мало знал.
— Мало, да. Маму сюда в сорок четвертом перевели, летом. Осенью я со всеми вами в школе познакомился, а ушел Заварухин…
— В начале января. Как раз год назад.
— Г оворят, вы с детства дружили?
— С пяти лет… Жили близко друг от друга. А когда у нас на Таежном открылся детский сад, мама меня туда привела и спрашивает: «Ну, Тоня, с кем из ребятишек дружить будешь?» Я показала на Павлика и говорю: «С ним, с кем же еще!»
— А потом?
— Потом вместе в школу поступали, сели за одну парту. И так до конца, пока он не ушел.
Они опять замолчали. Глядя на неподвижные косматые деревья, Тоня живо вспомнила, как ходила с Павлом на прииск Добрый к матери раненого бойца. И вот сейчас опять идет она по зимнему лесу, но другой человек рядом с ней, и нет у нее вести, которая могла бы обрадовать.
Девушка растерянно посмотрела на Анатолия:
— Ты что-то сказал?
— Я спросил: неужели вы ни разу не поссорились?
— Ну, как же! — Она с сокрушением покачала головой. — Иной раз крепко ссорились. Я ведь в отца — нелегкий характер! Только это дела не меняло.
— А… как Павел?.. Он тебе говорил когда-нибудь?
— Нет, никогда, я и так знала.
— И теперь не жаль?
— Что не сказал? — переспросила Тоня, думая, что Павел, в сущности, не сказал ей ничего перед отъездом. — Вот именно, очень жаль, очень. Хоть я и знала, а так жалею, что не услыхала от него самого! И поэтому я ни от кого другого этих слов слышать не хочу.
— Никогда? — Анатолий даже остановился на минуту. — Но так ведь не бывает, Тоня. Это тебе сейчас кажется, а потом…
— Не знаю, что будет потом, — отрезала Тоня, — а сейчас не могу и не хочу ничего такого знать… Ты это учти, — прибавила она тихо.
— Не беспокойся, — сразу похолодевшим голосом откликнулся Анатолий, — запомню.
Они, не сговариваясь, ускорили шаг.
Тоня уже стыдилась своей откровенности, и последние слова показались ей излишне резкими, а Толя вдруг почувствовал, что очень устал и от далекой прогулки и от разговора.
Взглянув на окна Кагановых, Тоня сказала, как бы про себя:
— Женечка не спит. Рассказывает маме про свой успех.
— Ох, Тоня! — спохватился Анатолий. — Боюсь, что не потому у них свет горит.
— А почему?
— Ты не заметила, а когда мы выходили из школы, нам встретился доктор Дубинский. Он шел с помощником Михаила Максимовича, Кирюшиным… И доктор сказал: «Бывают же такие неожиданные ухудшения. А всего час назад она совсем прилично себя чувствовала». Боюсь, что Женина мама…
И ты мне ничего не сказал? — с укором крикнула Тоня и бросилась к дому подруги.
Глава пятая
«Плохие вести не лежат на месте», — говорит пословица.
Весть о смерти Жениной матери ворвалась в школу, смяла и потушила праздник. Всех затронуло горе Кагановых. На прииске их любили. Михаила Максимовича — за справедливость, Женю и ее мать — за кротость и радушие. Маленькая семья Кагановых жила дружно, родители и дочь всегда относились другу к другу с неослабевающим вниманием и лаской. И это нравилось людям, даже тем, кто привык выражать свои чувства проще и скупее.
Особенно взволновалась Анна Прохоровна Моргунова.
— Вот несчастье, вот несчастье, Надежда Георгиевна! — твердила она, подойдя к Сабуровой. — Совсем сердце упало… Беда-то какая! Пойдем домой, Лиза. Кулагины тоже уходят… Николай Сергеевич аж побледнел весь. Очень за своего инженера огорчается…