Страница 11 из 13
Инспектор захлопнул записную книжку и встал. Он записал только время, которое я назвала.
Должна признаться, мне не хотелось, чтобы он уходил. До этого момента я не осознавала, как мне недостает его безраздельного внимания. Временами это то, что мне нужно.
Это любовь? Не знаю, но ощущения неприятные. Я готова сделать что угодно, лишь бы задержать его еще на несколько минут.
– Как миссис Хьюитт? Антигона?
– Очень хорошо, спасибо. Я передам ей, что ты о ней справлялась.
Он повернулся, собираясь уходить.
– На самом деле, – сказал он, положив ладонь на дверную ручку, – она писала тебе в Канаду, но письмо вернулось нераспечатанным со штампом «Адрес неизвестен. Вернуть отправителю».
У меня перехватило дыхание.
– Это невозможно! Она отправляла его в женскую академию мисс Бодикот в Торонто?
– Полагаю, да, – ответил он. – Но теперь это не имеет значения, верно? Поскольку ты здесь.
Я смогла только молча кивнуть.
Что за кретин отослал письмо Антигоны обратно? Может быть, мне приходила и другая почта, которую тоже возвращали? Может, поэтому за все время моего заключения в Канаде я получила только одно письмо от Доггера?
Должно быть, мои мысли отразились на моем лице.
– Ну ладно, – сказал инспектор. – В любом случае, добро пожаловать домой.
Вот так чаще всего происходит наше общение с инспектором Хьюиттом. Оставляет ощущение легкой неудовлетворенности.
Секунду спустя он ушел, и я осталась наедине со своим мыслями.
Как обычно.
Я покричала Синтии, которая, судя по голосу, была где-то на чердаке.
– Синтия, спасибо! Я поеду домой!
– Я сейчас спущусь, – издалека донесся ее ответ.
– Не утруждайтесь! – ответила я. – Мне надо торопиться в больницу.
Не успела она сказать и слово, как я вышла из дома, вскочила на «Глэдис» и умчалась.
Даже вблизи, когда я повернула к воротам Малфорда и покатила по каштановой аллее, Букшоу казался удивительно тихим, словно покинутым.
Хотя это не самое людное место в Бишоп-Лейси, здесь все время кто-то мелькает, будь то миссис Мюллет, почтальон, фургон, доставляющий покупки, или такси.
Сейчас тут было на удивление спокойно и безлюдно. На гравиевой дорожке не было видно такси, хотя нам вот-вот надо уезжать в больницу Хинли.
Я припарковала «Глэдис» и открыла парадную дверь.
Тишина. Я склонила голову и воспользовалась своим сверхъестественно чутким слухом – эту способность, порой причиняющую мне беспокойство, я унаследовала от моей покойной матери Харриет.
Ни звука. Абсолютная тишина в доме.
Я вышла – на самом деле прокралась на цыпочках – в центр вестибюля и снова прислушалась.
– АААА-А-ААААА-А-ААААА-А-АААА-ААА!
Такое ощущение, что этот душераздирающий вопль доносится со всех направлений одновременно.
Мне на плечи рухнуло что-то тяжелое, и я грохнулась на пол.
– Поймала! – завопила Ундина. – Я Тарзан, повелитель обезьян, а ты – вторгшийся в мои владения бородавочник!
Я перекатилась на спину и уставилась на длинную тяжелую веревку, лениво качающуюся взад-вперед по вестибюлю. Кажется, она закреплена где-то высоко наверху, на лестнице.
– Что ты делаешь? – сердито спросила я. – Я могла серьезно пострадать. Ты могла сломать мне позвоночник! Зачем ты привязала эту веревку? Я все расскажу.
Слабая угроза, и я думаю, Ундина это поняла. Пока отец лежит в больнице, жаловаться на нее некому.
– Расскажу Доггеру, – добавила я.
– Ха! – был ее ответ. – Доггер все знает. Он помогал мне привязать ее.
Я дернулась, словно меня ударили в лицо.
Доггер? Привязал веревку, чтобы Ундина могла играть в свои дурацкие игры?
Мой мозг отказался размышлять над этим. Это такая же чушь, как если бы фермер пытался завести трактор, пихая сено в бак с бензином.
– Я тебе не верю, – заявила я.
– Это правда, – тихо сказал Доггер. По своему обыкновению, он возник словно из ниоткуда. – Мисс Ундина очень скучала по родине и по матери. Я подумал, если воссоздать что-то оттуда, пусть даже…
– Спасибо, Доггер, – перебила я. – Понятно.
Хотя мне вовсе не было понятно. Наверное, для его предательства имелись веские причины, но я не готова закопать топор войны.
Мать Ундины, Лена из корнуольских де Люсов, приехала с дочерью в Букшоу из Сингапура, перед тем как найти свой прискорбный конец в приходской церкви.
Что человек-обезьяна может иметь общего с Сингапуром – за пределами моего понимания; может быть, эта веревка должна напоминать девочке о фильмах с Джонни Вайсмюллером, которые она смотрела с матерью в более счастливые времена.
Тем временем веревка медленно и укоризненно покачивалась туда-сюда, словно нелепая декорация в одной из тех утомительных детективных пьес, которые ставят в Вест-Энде.
На секунду она напомнила мне о другой веревке, вернее, о веревках, на которых был повешен мистер Сэмбридж в своей спальне в Торнфильд-Чейзе, но не успела я детально обдумать этот вопрос, как мысль ускользнула.
– Мисс Ундина долго ждала подходящего момента, чтобы удивить вас, – добавил Доггер.
– И у меня получилось, не так ли? – закаркала Ундина. – Ну давай же, Флавия, признай это. Я тебя до смерти напугала, верно?
– Да, – согласилась я, – определенно.
Внезапно меня охватило необъяснимое желание схватить эту одинокую маленькую девочку и крепко обнять, но, к счастью, я умею подавлять неадекватные порывы. Кровь де Люсов сильнее, чем сантименты.
«Что со мной происходит, – подумала я. – Размягчение мозгов?»
Может, я скоро превращусь в слюнявую идиотку и меня запрут в высокой башне, как часто случается в английских титулованных семьях?
Хотя тоска по дому принимает разные формы, иногда возвращение страшит куда сильнее, чем жизнь вдалеке. Может, об этой болезни мне рассказывал Доггер? О болезни, лекарство от которой куда хуже, чем сама болезнь?
Я думала не столько об Ундине, сколько о себе самой.
– Пожалуй, я попудрю носик и буду собираться ехать в больницу, – сказала я, отчаянно пытаясь выйти из этой неловкой ситуации.
– Боюсь, сегодня мы туда не поедем, – тихо сказал Доггер. – Главная медсестра считает, что полковнику нужен покой, и доктор Дарби согласен с ней.
Я почувствовала привкус разочарования во рту, более горький, чем желчь и даже чем бруцин или стрихнин, а это две самые отвратительные субстанции, которые известны человечеству.
Меня охватила ярость. Мне показалось, что я вот-вот вспыхну и сгорю дотла. Я едва осмеливалась вздохнуть, чтобы не раздуть огонь.
Где же я взяла силу, позволившую мне с мудрым видом кивнуть, как будто я целиком и полностью согласна? Силу, заставившую меня грациозно подняться по лестнице, словно я Вивьен Ли в напудренном парике, шелках и парче?
Не говорите мне, что чудес не бывает.
Они есть.
Я лежала на кровати, сцепив руки за головой. Когда вы расстроены, иногда в голове вертится дурацкий стишок, и я все время вспоминала глупые строчки.
Это написал Эдвард Лир, и он был мудрым человеком. Жить в решете – это идеальное описание моей теперешней ситуации. Сам Шекспир не выразился бы лучше.
А это Роберт Льюис Стивенсон.
В детстве я думала, что этот детский стишок рассказывает о похоронах на пляже, а потом была глубоко разочарована, узнав, что это просто описание глупой игры в песке.
Криспиан Крампет тоже строил замки из песка, не так ли? В книгах Оливера Инчболда? Как заправский гробокопатель, Криспиан все время орудовал лопаткой.
Например: