Кубок Нерона

— Почему? — улыбнулась она. — Не верится мне, что вы из робкого десятка.

— А что тут странного? Я бедный одинокий швед, нас всего–то восемь миллионов на территории размером приблизительно с Францию, а в этом городе население в два с лишним раза больше. Только на Манхэттене обитает почти столько же народу, сколько во всей Швеции. А еще уличное движение, шум, бешеный ритм жизни. И небоскребы. — Я закатил глаза в притворном отчаянии.

Она рассмеялась, закурила сигарету.

— Как же вам хочется, чтобы я поверила, будто вы и впрямь явились из этакой большой деревни в гигантский опасный город, где надо смотреть в оба.

А ведь так оно и есть, подумал я, взглянув на нее. В Нью–Йорке дремать нельзя. Впрочем, она, кажется, не из тех, что ходят по барам в надежде подцепить кавалера. Речь у нее интеллигентная, одета со вкусом и вообще производит впечатление женщины порядочной и воспитанной.

— Юхан Хуман. — По шведскому обычаю я протянул руку. Секунду она смотрела на нее, словно не зная, что делать. Потом улыбнулась и пожала мою РУКУ.

— Астрид Моллер. Можно просто Астрид. Ваше здоровье! Сколь! Так у вас в Швеции говорят, да?

Она подняла свой бокал с густо–красным томатным соком, сдобренным прозрачной, как слеза, водкой и украшенным нежно–зеленой веточкой сельдерея.

Я сделал знак официанту, и он принес мне новый мартини. Для разнообразия на этот раз с оливкой.

— Вы говорили о Кристи и Сотби, — сказал я. — Значит, тоже связаны с искусством? Может, мы и вовсе коллеги?

— Увы, нет. А впрочем, да. В некотором смысле Я художник по интерьеру. Занимаюсь отделкой и оборудованием квартир, гостиниц, магазинов. Хотя предпочитаю квартиры и особняки. Там есть простор для индивидуальности, да и вообще, свободы больше. Можно подумать об эстетической целостности, не слишком заботясь об амортизации и функциональности, не то чтс в общественной сфере. Салон в частном доме — это одно, а гостиничный холл или модный магазин на Пятой авеню — совсем другое.

— Неужели у вас так много заказчиков? Я думал, люди сами оборудуют свои дома. Мне бы, например, в голову не пришло впустить к себе чужого человека, чтобы он обставил мой дом, распорядился, где, что и как разместить.

— Мне тоже. Но вы не представляете себе, сколько людей здесь, на Манхэттене, обращаются за помощью и готовы платить. Ведь у них есть деньги, много денег. А это — главное. Хотя и не всё. Необходимо еще быть принятым в обществе. «Игольное ушко» тут крохотное, а правила весьма жесткие. Мало иметь деньги и в прошлом не слишком запятнать себя связями с мафией и так далее, надо обязательно получить доступ в соответствующие круги. И важнейшую роль здесь играет то, где и как ты живешь, иначе с тобой и разговаривать не станут.

— Надо иметь роскошную квартиру на Пятой авеню, да?

— Это отнюдь не плохо, — засмеялась она, — и очень полезно. Хотя многое зависит от местоположения. Лучше всего — прямо напротив Центрального парка и поблизости. А вот в районе Девяносто Пятой улицы фактически уже почти периферия.

— Почему?

— Гарлем рядом. Наиболее высоко котируется жилье начиная примерно от Шестидесятой улицы до, скажем, Девяностой и между Пятой и Третьей авеню. Нынче, чтобы там поселиться, надо иметь прорву денег. Хотя и это вовсе не означает, что желающий сумеет купить или снять квартиру. Большинство домов являются собственностью кооперативов, а в правлении у них — формалист на формалисте. Дипломатам, например, сдают квартиры очень неохотно. Они слишком часто устраивают приемы, и проблем с обеспечением безопасности слишком много — то им бомбу грозят подмы собирались вместе поужинать. А он, оказывается, не может, что–то ему помешало.

— Жаль, — посочувствовал я, правда неискренне. — Но ведь у вас наверняка найдется в запасе «дублер», как говорят на Бродвее. Резервный исполнитель на главную роль. Если хотите, сегодняшний спектакль могу спасти я.

Она взглянула на меня, засмеялась.

— А что? Почему бы и нет?

ГЛАВА II

Легкий моросящий дождик набежал с моря, принес густой резкий запах водорослей, запах соленых мрачных просторов над неизведанными глубинами. На том берегу, за черной блестящей гладью Гудзона, сверкали и переливались на фоне темного ночного неба огни Нью–Йорка. Словно залитый светом роскошный лайнер, этакий исполинский «Титаник», там стоял на якоре Манхэттен.

На дальнем конце причала Моррис–Кэнэл–Бейси прямо напротив Бэттери–парка сидели в черном автомобиле трое мужчин. Они молча смотрели вперед, на сияющие огнями башни Центра международной торговли, чьи контуры смазывались, расплывались в тонких струйках дождя на ветровом стекле. Человек за рулем вздохнул.

— Карлос, Карлос… Просто не знаю, что с тобой делать. Ты будто сам себе зла желаешь. Врешь–то зачем, а?

— Не пойму, чего мы тут канителимся, — нетерпеливо буркнул его сосед, Он сидел вполоборота к заднему сиденью, и в тусклом свете приборного щитка в руке у него поблескивал пистолет.

— Я не вру, и вам это хорошо известно, — с отчаянием сказали на заднем сиденье. — Когда генерала убили, деньги уже были переведены из Нью–Йорка в Швейцарию. Он знал, как все обернется, знал, что, если приедет сюда, американцы не захотят иметь с ним дела, поскольку надеются прийти к соглашению с новым правительством насчет базы. Вот я и получил от него приказ все реализовать. Только чтоб поосторожнее с недвижимостью. Действовать велено было через японских подставных лиц. Он связался с одной токийской страховой фирмой, которая решила покупать.

— И ты думаешь, мы тебе поверим? — Голос звучал издевательски.

— Хотите верьте, хотите нет — дело ваше, но так оно и есть. Когда повстанцы на севере добились перевеса и он понял, что вот–вот потеряет контроль, он первым долгом обошел свой дом. И отослал из Сантинаса все, что можно. Причем не только в Швейцарию. Он не хотел собирать все яйца в одно лукошко. У них там хоть и соблюдают тайну вкладов, но все же бывают и исключения.

— Для свергнутых диктаторов, ты это имеешь в виду? — насмешливо бросил человек за рулем.

— В том числе. Хотя он ведь не думал, что его убьют.

На заднем сиденье вспыхнул трепетный огонек зажигалки. Вырвал из темноты бледное лицо, беспокойные глаза и сразу же потух, а по машине поплыл табачный дымок.

— Да, с этим тебе чертовски повезло, верно? — хохотнул человек с пистолетом. — Верно? Отвечай! Генерал втихаря смывается на крышу, к вертолету, и получает пулю, как раз когда машина взлетает. Лежит себе в темноте мертвехонек, а эти хреновые повстанцы вопят «ура!» и стреляют в воздух. Для тебя тоже вместе с генералом исчезли все проблемы.

— Я не понимаю, о чем ты.

— Все ты понимаешь, черт подери! Генерал мертв, Мадам сбежала. Какие распоряжения ты получил, никому не известно. Стало быть, нам остается поверить тебе на слово. Денежки тю–тю, а ведь только здесь, в Нью–Йорке, их было сотни миллионов. Картины и другие художественные ценности из резиденции на Парк–авеню исчезли, и в ответе за это ты. Ты был его человеком в Нью–Йорке и вообще в Штатах. Причем мы видели только верхушку айсберга. Как обстоят дела в Сан–Франциско, Хьюстоне и Майами, можно лишь догадываться. Скорей всего, там тоже пусто. Деньги переправлены в Швейцарию, на секретный счет. Возможно, таких счетов даже несколько. Если верить тебе.

— Клянусь головой младенца Иисуса, — тихо послышалось на заднем сиденье. Красный кончик сигареты светляком горел в темноте. — Я тут ни при чем. Несколько месяцев назад генерал приезжал в Вашингтон, чтоб заручиться поддержкой против мятежников, и мы с ним встретились и Пью Йорке. Я получил предельно четкие инструкции. «Реализуй все наше имущество, а деньги положи на мои личные счета в здешних банках, после я сям переведу их в Швейцарию. Только действуй осторожно, без шума». Таковы были распоряжения, и я их выполнил.

Мужчины на переднем сиденье обменялись взглядом.

— Ну–ну, — сказал тот, что постарше, за рулем, достал из внутреннего кармана пиджака продолговатый футляр с тремя сигарами, вынул одну, тонкую, темно–коричневую, тщательно обрезал копчик маленькой золоченой гильотинкой и закурил.