Страница 2 из 47
И если торгуешь антиквариатом, нужно все время держать руку на пульсе, постоянно совершенствоваться. Теперь уже мало отличать Хаупта от Линнинга[6] или разыскивать на стенах старинных домов полотна Хиллестрёма и Мартина[7]. К тому же «стоящих» вещей становится меньше и меньше, а вихрь всеобщего благосостояния и стрижки купонов чудовищно вздувает цены. Слишком много денег у слишком многих людей — рядовому антиквару со скромными средствами пользы от этого никакой. Чтобы нынче стать миллионером, для начала вовсе не обязательно сидеть без гроша, с хорошей идеей в голове. Достаточно хорошего кредита и телефона, чтобы при известном везенье, чутье и ловкости собирать денежки в густой поросли опционов и биржевых спекуляций, которые все больше заполоняют мир. Давние добродетели, вроде капиталовложений в производственные и торговые предприятия, стали, похоже, редкостью. Конечно, Немезида трудилась не напрасно, многим из «волчат», то бишь маклеров помоложе, пришлось бросить мясные косточки и зализывать в логове раны, и все же, хоть биржа и щелкала чересчур ретивых спекулянтов по носу, толком ничего не изменилось. Это заметно и по рынку произведений искусства, где крупные аукционы норовят перещеголять друг друга в рекламе и немыслимых ценах. Иной раз прямо–таки создается впечатление, будто искусство теперь продается квадратными сантиметрами — судя по биржевым сводкам, где на самом верху фигурируют «великие» имена, такие, как Цорн и Лильефорс[8]. В результате из подвалов и с чердаков извлекли на свет божий всевозможных заслуженно забытых знаменитостей, обтерли пыль и выставили на продажу по баснословным ценам. Я их обычно называю «открыточными опусами».
Поэтому в моем деле необходимо глядеть по сторонам, прикидывать, где обнаружится новый рынок, что станет завтрашним антиквариатом. К примеру, вазы Галле[9]. С ними я ошибся, и здорово. Помню, эти многоцветные вазы из покрывочного стекла с клеймом Галле продавались почти за бесценок — совсем недавно, на блошином рынке в пригороде Парижа Клиньянкуре. Нынче они ценятся на вес золота. А вот теперь на Швецию большими шагами надвигается эта самая Depression Modern. Возрождение 30‑х годов. Кое–что, пожалуй, не слишком соблазнительно, особенно мебель, глядя на которую как бы переносишься на несколько десятилетий назад, в тогдашние шведские гостиницы. Но многое сделано с тонким вкусом, в частности вещицы из блестящего черного лака и хрома, из черного дерева. Изысканно простые линии. Ведущее положение в этой области принадлежит компании «Чейс», это ею выпущены подсвечники, блюда, лампы и масса других вещей, на донышке которых оттиснуто клеймо в виде вздыбленного коня.
Разъезжая по аукционам Швеции, я начал скупать мебель 30‑х и 40‑х годов; хранится она у меня на старом плотничьем складе, который я за небольшую плату арендовал в Нерке. Холод ей не во вред, напротив, он спасает от медленного пересыхания, неминуемо ожидающего её в сухих помещениях с центральным отоплением. «Моя банковская книжка», говаривал я. Там стоит мой капитал и знай себе растет — до поры до времени, когда придет срок показаться широкой публике. А на днях я получил из Нью–Йорка каталог большой выставки модернизма.
Я нагнулся к журнальному столику, взял изящный каталог — черный с серебристо–серым, с большими красными буквами. А что, почему бы и нет? Хорошо бы проветриться, размять ноги, отвлечься от будней, посмотреть другие края — не сошелся же свет клином на Чёнмансгатан в ноябрьском ненастье. Не мешает освежить впечатления насчет Depression Modern. Да и не разорит меня один уик–энд. А на более долгое время закрывать магазин незачем. Повешу в окне на денек–другой табличку «Сейчас вернусь» — от этого моим финансам ни прибытку, ни ущерба.
Вот так все и началось, по воле случая. Клякса апельсинового джема на газетной странице с объявлениями бюро путешествий, каталог нью–йоркской выставки, а еще хандра из–за густеющего осеннего мрака, который очень скоро обернется долгими железными тисками зимы. Оттого я и сидел тогда вечером в Нью–Йорке, прихлебывая ледяной мартини. Кусочки льда позвякивали о стенки высокого бокала. Тонкий ломтик лимона плавал сверху, точно маленький желтый парус. Все компоненты безупречно гармонировали друг с другом. Сухой вермут тонко подчеркивал терпкий вкус джина. Чистым и звучным аккордом мартини таял у меня во рту. И пожалуй, это было совершенно естественно. Ведь, что ни говори, придумали его именно здесь, в «Уолдорф–Астории», а популярность он приобрел в ту же эпоху, что и мой «новый» антиквариат. Кстати, и бокал являл собою великолепный образчик тогдашнего стиля. Я осторожно поставил его на мраморный столик — стеклянный конус на высокой ножке, такая же изящная функциональная форма, как и множество других вещей тех лет. Забавно, между прочим, что и мартини переживает возрождение. Во всяком случае, если верить «Геральд трибюн», которую я читал в самолете. Хотя, как водится, между разными школами шла насчет состава упорная борьба: сколько джина или водки и сколько вермута? Я невольно улыбнулся, вспомнив самый последний вариант — наполнить бокал джином и сказать поверх: «Вермут». Так сделал некий бармен по просьбе посетителя, который меланхолично взглянул на него и обронил: «Чересчур».
День был хлопотный. Временной сдвиг напоминал о себе усталостью, ведь это здесь было только семь вечера, а в Стокгольме–то как–никак уже час ночи. Там ночь, здесь вечер. Вдобавок я совершенно не выспался. Под окнами моего номера на Лексингтон–авеню завывали сиренами то полицейские и пожарные машины, то кареты «скорой помощи», хотя улицы в такую рань были пусты и безлюдны. Да и проснулся я в четыре утра. Организм упорно не признавал сдвига времени. Правда, это бы еще полбеды. Я посидел за компанию с телевизором, который потчевал меня Борисом Карлофом и Фредом Флинтой, пока я не закемарил в уютном кресле, а проснулся, когда шла уже деловая сводка утренних новостей.
Прогулка по обычным, традиционным антиквариатам дала не много. Изредка попадались шведские вещицы, по баснословным ценам, но львиную долю, судя по всему, составляла простенькая мебель да разные безделушки, которые чуть ли не контейнерами привозились из Англии и по дороге через Атлантику удваивали свою цену. Что ж, в Стокгольме качество было гораздо выше, а цены ниже. Впрочем, большую часть дня я провел на выставке. Размещалась она на углу Парк–авеню и 79‑й улицы в так называемом Арсенале, старинном здании из грязновато–бурого кирпича, где некогда в лучшие дни стоял пехотный полк.
Как всегда, на первых порах выставка просто ошеломляла. Стенды теснились друг к другу, и глазу было трудно разобраться в этом обилии впечатлений. Но я последовал обычному своему принципу. Сперва не торопясь обошел всю экспозицию, чтобы сориентироваться и запомнить, где расположено самое для меня интересное. Потом я выпил у входа чашку жидкого тепловатого американского кофе (чашка была из пластмассы), чуточку передохнул на одном из складных стульев, а затем вновь устремился в толчею, на сей раз уже целенаправленно.
Множество модерна. Причудливое серебро, ветви, листья. Бронзовые женщины. Лампы, картины. Но больше всего Art Deco и Depression Modern. Я застрял в углу, где экспозиция однозначно определялась черным цветом, хромом и стеклом. Мягкая мебель, обтянутая черным бархатом, чернолаковые столы на серебристо поблескивающих хромированных ножках. Чейсовские подсвечники, блюда, лампы из стекла и хрома. Наверно, это может показаться мрачным — кому охота превращать свой дом в приемную похоронной конторы? Но в светлой комнате, среди белых стен, чернобархатный диван и такие же кресла — четкие прямые линии, простые формы во вкусе той эпохи — на темно–красном афганском ковре, стеклянный столик с черной лампой и соответствующие безделушки могут составить весьма эффектное единство. Как стиль Depression Modern нельзя выпячивать, однако акценты, заимствованные из этого периода, обогащают и подчеркивают эстетическую целостность интерьера.
6
Xаупт Георг (1741–1784) — известный шведский краснодеревщик, представитель раннегуставианского стиля; Ланнинг Кристиан (1714 – 1779) — знаменитый стокгольмский краснодеревщик.
7
Хилдестрём Старший Пер (1732–1816) — шведский художник–жанрист; Мартин Элиас (1739–1818) — шведский художник–пейзажист.
8
Цорн Андерс (1860–1920) — шведский художник, график и скульптор, представитель импрессионизма; Лильефорс Бруно (1860–1939) — шведский художник–анималист и скульптор.
9
Галле Эмиль (1846–1904) — французский художник–конструктор; в 1874 году вместе | отцом открыл в г. Нанси стеклошлифовальное, мебельное и фаянсовое производство; его изделия дали важный импульс возникновению стиля модерн.