Кубок Нерона

Я не очень удивился. Американские туристы часто заходят ко мне. Старый город и все антикварные магазины относятся к числу туристских достопримечательностей, хотя, конечно, самый большой наплыв бывает летом, сейчас гораздо спокойнее, еще и потому, что курс доллара падает, а вместе с ним падает покупательная способность.

— Меня зовут О’Коннел, лейтенант О’Коннел, я из Нью–Йорка. Из полиции,— добавил он.— Приехал кое–что выяснить.

В руке у пришельца блеснул полицейский значок. Я быстро посмотрел на него.

— Понимаю. Садитесь, пожалуйста. Дело касается Астрид Моллер, да?

Он кивнул, но в глазах его на секунду мелькнуло удивление*

— Здесь уже побывала шведская полиция,— пояснил я, усаживаясь напротив него.— Вы ведь просили их помочь.

— Совершенно верно. При необходимости мы сотрудничаем с зарубежными коллегами. Особенно когда речь идет об убийствах.

— Как это случилось? Где вы ее нашли?

— Может, начнем лучше по порядку? — улыбнулся он, доставая блокнот и авторучку.— Итак, вы Юхан Кристиан Хуман?

— Да.

— И двадцать третьего — двадцать пятого ноября вы были в Нью–Йорке.

— Да, правильно.

— Вы жили в гостинице «Роджер Смит» на Лексинг–тон–авеню. И были последним, кто видел Астрид Моллер в живых. По нашим данным, последним,— быстро прибавил он.— Разумеется, это не допрос. Мы всего лишь хотели бы получить от вас показания. Буду очень признателен, если вы как можно подробнее расскажете о своей встрече с нею. Постарайтесь ничего не упустить. То, что вам представляется пустячной мелочью, для нас может оказаться недостающим звеном.— Он опять улыбнулся,— Полиция частенько копается в деталях. Решаем большую мозаичную головоломку, и. если кусочки, сами по себе вроде пустячные, уложены правильно, может получиться весьма драматическая картина.

— Я понимаю. И охотно вам помогу. Должен сказать, для меня это был тяжелый удар, я хоть и не особенно близко знал мисс Моллер, но она была такая живая, такая энергичная. Оптимистка. Если можно так выразиться.

Он кивнул.

И я стал рассказывать. Подробнейшим образом. Все, что помнил. Впрочем, нет, не все. О нашей ночи я умолчал. Это не касалось ни О’Коннела, ни его коллег из Нью–Йорка и не имело отношения к убийству.

Он задумчиво слушал. Временами что–то записывал в блокноте. Когда я кончил, он поднял глаза.

— Этот человек из «Одеона». Вы больше не видели его?

— Нет, он подошел к Астрид, когда мы сидели в баре, и спросил, не знает ли она, где находится некий Карлос. Я так понял, что речь идет о ее прежнем друге. А когда она сказала, что не знает, этот тип начал ей угрожать: мол, худо будет. Но больше я его не видел. Он был высокий, тощий, с почти сросшимися бровями. Правда, видел я его всего минуту–другую.

— Гм. А кража у нее в квартире? Вы уверены, что ничего не пропало?

— Ничего, кроме шкатулки с побрякушками. Но она сказала, что никаких ценностей там не было. Так, всякие пустяки и подделки. А в полицию она решила не звонить, мол, все равно без толку.

— Знаю.— Он улыбнулся, посмеиваясь над собой.— Но что вы хотите? Мы вынуждены сосредоточивать усилия на серьезных вещах. На убийствах, грабежах, насилии, поджогах. Если мы станем распыляться на все взломы и мелкие кражи, то окончательно завязнем. Вся машина развалится. Увы!.. Так вот, меня очень интересует один момент. Вы говорили о пленке. О послании подруге. Грете Бергман, кажется?

Да. Я пробовал разыскать ее в Стокгольме, но без особого успеха. И еще: узнав, что Астрид умерла, я прослушал пленку.

— Прослушали? — Он настороженно посмотрел на меня.

Я подумал, вдруг там найдется зацепка — где ее искан». В смысле Грету Бергман. Но там все, как говорила Астрид. Рождественские песни и пожелания. Воспоминания о колледже.

— Пленка у вас здесь? — Он напряженно ждал ответа.

Не знаю, что меня подтолкнуло, может быть наитие, но я сказал «нет». Решил, что спешить не стоит.

— Нет, не здесь. Могу завтра принести.

— Хорошо.— Он захлопнул блокнот, спрятал его во внутренний карман пиджака.

— Так как же все это случилось? — помедлив, спросил я.— Ну... убийство.

Он молча глядел на меня, словно размышляя, сколько мне можно рассказать. Достал сигарету, но не закурил. Вертел ее в пальцах.

— Зрелище было не очень–то привлекательное,— сказал он наконец.— Отнюдь. А ведь мы к таким вещам привыкли, как ни жаль.

Я не говорил ни слова, только смотрел на него, а в горле у меня, не давая сглотнуть, стоял комок.

— Подробности не обязательны,— тихо сказал я.

— Понимаю. В общем, мы нашли ее на автостоянке в Сохо. Задушенную. Было совершенно ясно, что из нее пытались что–то вытянуть.

— Ее... мучали? — Во рту вконец пересохло.

Он кивнул.

— Боюсь, что да.

Я молчал. Думал о том, как воскресным утром лежал и смотрел на нее. Волосы, веером разметавшиеся по подушке, полуоткрытый рот, крошечные тонкие морщинки у глаз. Кажется, это было сто лет назад.

— Причины вам известны?

Он отрицательно покачал головой.

— Нет, но кой–какие предположения есть. И, как вы понимаете, приходится пока держать их при себе.

— Понятно. Кстати, я забыл одну вещь.

Он с любопытством взглянул на меня.

— Астрид купила на блошином рынке вазочку. Синюю стеклянную вазочку за сто долларов.

Но об истинной стоимости кубка я умолчал, хотел сперва прозондировать, интересует ли его вообще синяя склянка с блошиного рынка в Нью–Йорке. Она его не интересовала. Не то что пленка с рождественскими песнями.

— Вы никак не можете принести пленку сегодня? Я бы охотно ее прослушал, а там и решил, есть ли тут какая связь с убийством.

Я посмотрел на него, и опять меня охватило прежнее странное чувство: не ходи, надо подождать. Да и чем рождественские песни, адресованные Грете Бергман, помогут в расследовании убийства женщины, которую замучили и удавили на одной из нью–йоркских автостоянок?

— Я положил ее в банковский сейф,— сказал я.— После визита полиции решил, что не худо спрятать ее в надежное место. А банк открывается только в полдесятого утра.

— Вы давали полиции послушать пленку?

— Честно говоря, совсем забыл. Даже не подумал о ней. Видимо, был слишком потрясен известием о смерти Астрид. Хотя, по идее, надо было рассказать.

— Ничего, дело поправимое,— сказал О’Коннел, вставая.— Я зайду завтра часиков в десять, если можно. Сами понимаете, мне надо поскорее вернуться в Нью–Йорк, так что буду очень признателен, если вы к этому времени сумеете привезти пленку.

Он вышел в зимний вечер, а я еще долго сидел в магазине, думая об Астрид. Задушили, мучали. Кто? Зачем? Неужели это каким–то образом связано с рождественскими песнями или с кубком Нерона?

Но я отбросил эти мысли. Из–за пленки с песнями людей не убивают, а что ее кубок стоит миллионы, никто во всем Нью–Йорке понятия не имел. Даже я, хоть и был с ней в момент покупки.

Утром я достал пленку и надписанный ею конверт и еще порадовался, что стеклянный кубок в целости и сохранности пребывает в Национальном музее. Мой несгораемый шкаф, конечно, выглядит солидно, однако профессионал–медвежатник вскроет его в два счета.

Десять часов, одиннадцать — полицейский лейтенант из Нью–Йорка не появлялся. Вообще никто не появлялся. В магазине было непривично тихо, я сидел в конторе, водрузив ноги на посудный столик, и с Клео на коленях читал «Дагенс нюхетер».

Вдруг над дверью звякнул колокольчик, Клео обиженно спрыгнула на пол, я сложил газету. Запоздал, похоже, O’Коннел, подумал я и, надев ботинки, вышел в магазин.

Но там меня ждал вовсе не О’Коннел. На большом ковре у двери отряхивал снег комиссар Свенссон. Я удивленно воззрился на него.

— Ну вот я и вернулся,—сказал он без улыбки, серьезно глядя мне в глаза.— Вы знаете этого человека?

Он достал фотографию, сделанную «поляроидом». С маленького прямоугольника на меня смотрело лицо. Нет, «смотрело» не то слово, потому что глаза были закрыты, и вообще, вид у него был какой–то странный. На себя не похожий.