Миры Пола Андерсона. Том 19

«А достаточно ли у меня здравого ума, чтобы жить на Гвидио­не?» — спросил он себя.

Девушка потерла глаза.

— Пожалуй, нам нужно возвращаться, — сказала она тусклым голосом. — Скоро проснутся остальные. Нас хватятся.

— Поговорим позже, — сказал Ворон, — когда отдохнем как следует.

— Конечно, — ответила она.

7

Дождь выпал на следующий день; над Колумкиллом заклуби­лись первые грозовые тучи, иссиня-черные, как гранит, в их про­светах сверкали молнии. Затем порывы восточного ветра принесли с собой потоки ливня, а потом буря постепенно начала стихать, и тогда гвидионцы, сбросив одежду, устроили шумную возню на мху под лучами солнца, пробивавшимися через завесу из искрящихся струй дождя, отвесно падавших на их обнаженные тела. Тольтека присоединился к игрокам в мяч — такой отличной игры он не помнил за всю свою жизнь. Вдоволь наигравшись, они ушли отдыхать под крышу, расселись у огня, на импровизированном очаге, сложенном из камней, и стали рассказывать истории. Обурева­емые ненасытной жаждой как можно больше узнать о том, что творится в Галактике, гвидионцы просили Тольтеку поделиться воспоминаниями. Со своей стороны им тоже было что рассказать, но только не о конфликтах между людьми — мысль о подобном, казалось, их озадачивает и тревожит, — а о происшествиях, случив­шихся с ними на море, в лесу или в горах.

— Так вот: сидели мы в этом водолазном колоколе и ждали, нащупают нас кошкой прежде, чем кончится воздух, или нет, — рассказывал Ллирдин. — Зато в шахматы я там наигрался на всю жизнь. Пока нас подцепили, совсем душно стало. Впрочем, могли бы иметь совесть и подождать еще пяток минут! Я придумал такой замечательный эндшпиль, а тут колокол начали тянуть наверх, и доска, само собой, опрокинулась.

— И что же это символизировало? — поддразнил его Тольтека.

Ллирдин пожал плечами:

— Не знаю, я вообще думать не мастак. Может, Бог любит время от времени пошутить. Но если так, то у Вуи своеобразное чувство юмора.

Когда гроза миновала, экспедиция продолжила свой путь к ме­сту, предназначенному для космодрома. Целые сутки Тольтека по­тратил на обследование площадки и пришел к мнению, что она подходит просто идеально.

Хотя приближалось время Бэйла и гвидионцы торопились до­мой, Дауид приказал идти кружным путем. Дождь прибил вулкани­ческую пыль, но, для того чтобы полностью очистить почву, одного дождя было мало. Идти по зараженной местности было просто неразумно. Дауид повел экспедицию через отрог, выступавший из горного массива и блокировавший проход к побережью. Перевал через этот хребет находился выше границы лесов, в зоне альпий­ских лугов, и подъем оказался не из легких. Перед тем как преодо­леть последний участок восхождения, путешественники решили сделать привал и передохнуть на опушке леса. Это произошло, когда утро было в самом разгаре.

Поев, Тольтека вышел из лагеря, чтобы помыться в естествен­ной чаше, находившейся ниже по течению протекавшего непода­леку горного ручья. Этот ручей брал свое начало в ледниках, и вода поначалу обожгла его холодом, но, растершись полотенцем, он почувствовал, будто заново родился. Натянув одежду, Тольтека по­брел искать водопад, шум которого был отлично слышен. На душе у него было неспокойно. Через подлесок к водопаду вела звериная тропа. Тольтека уже готов был выйти на открытое пространство, когда услышал голоса. Ворон и Эльфави!

— Пожалуйста, — просила девушка дрожащим голосом, — мо­лю тебя, будь разумнее.

Страдание, которое слышалось в ее голосе, потрясло Тольтеку до глубины души. Ослепленный гневом, он хотел было выскочить из леса и объясниться с Вороном начистоту, но сдержался. Подслу­шивать, конечно, не по-джентльменски. Даже если — а может, и особенно потому, что эти двое с той первой ночи в Святом Городе столько времени проводили вдвоем. А если у нее возникли какие- то проблемы, лучше узнать, в чем они заключаются, тогда он будет в состоянии ей помочь: вряд ли она раскроет ему душу, если он спросит напрямик. Между ними существуют культурные барьеры, табу, и, наконец, она просто смущается. Только Ворону, этому неотесанному мужлану, ничего не стоит сокрушить эти преграды.

Тольтека облизал губы. Его ладони стали влажными, пульс уча­стился, в ушах стучало так сильно, что он почти не слышал, как грохочет низвергающийся прямо перед ним с утеса водопад.

Пенящийся поток падал в ущелье, поросшее молодыми деревь­ями, чья колеблющаяся листва рисовала причудливые узоры из света и тени на фоне бездонного, как это бывает только в горах, темно-синего неба. В тучах брызг плясали радуги, водяные струи образовывали водовороты вокруг валунов, покрытых мягкой зеле­ной порослью, от камней на дне речки в разные стороны разбега­лась рябь. Прохладный, сырой воздух звенел от шума водопада. Высоко в небе кружила хищная птица.

Ворон, закутавшись в черный дорожный плащ, стоял на берегу неподвижно, как статуя, и неотрывно смотрел на девушку; его суровое лицо казалось отлитым в бронзе. Она, ломая руки, прятала глаза от его взглядов. Крохотные капельки воды, застрявшие у нее в волосах, вспыхивали под солнцем, как ослепительные светлячки, но Тольтеке казалось, что волосы Эльфави, эта распущенная копна волос, и есть самое яркое пятно вокруг.

— Я и так благоразумен. — Ворон говорил резко, почти гру­бо. — Когда меня в третий раз подряд тычут носом в одно и то же, я начинаю различать запах.

— В третий раз? О чем ты? Почему ты сегодня такой сердитый?

Ворон протяжно вздохнул и принялся загибать пальцы:

— Мы уже об этом толковали, и не раз. Во-первых, ваши дома построены как крепости. Да, ты говорила мне, что это символ, но мне не верится, что такие рассудительные люди, как вы, стали бы расходовать столько сил и средств на какой-то символ. Во-вторых, никто из вас не живет в одиночку, особенно в глуши. Мне не забыть тех мест, где это однажды попробовали. Люди, жившие там, были убиты при помощи оружия. В-третьих, когда мы осматривали площадку для космодрома, твой отец заметил, что пещеры в обрыве легко превратить в убежище для Бэйла. Когда я спросил его, что он имеет в виду, он вдруг вспомнил, что ему нужно отлучиться по срочному делу. Когда я спросил о том же двух твоих соплеменни­ков, они почти так же помрачнели, как и ты, и пробормотали что-то насчет того, что нужно-де подстраховаться против непред­виденных случайностей.

Однако вопрос для меня решился, когда я несколько часов назад во время перехода попросил серьезного объяснения у Кардуира. Во всех остальных вопросах он был со мной настолько откровенен, что мне казалось, он не станет играть в молчанку и на этот раз. Но вдруг он вышел из себя — во всяком случае, я никогда еще не видел гвидионца, который бы был так близок к этому состоянию. Был момент, когда мне казалось, что он готов меня ударить, но он просто отошел в сторону, сказав, что мне нужно быть повоспитаннее.

Тут что-то не так. Почему вы темните и не объясняете нам, в чем опасность?

Эльфави повернулась, будто желдя уйти, и часто заморгала гла­зами; на щеке у нее что-то влажно заблестело.

— Я думала, ты... ты пригласил меня на прогулку, — сказала она. — Аты...

Он схватил ее за руку.

— Послушай, — сказал он уже более мягким тоном. — Прошу тебя, выслушай меня. Я докучаю тебе этим потому, что... ну, ска­жем, ты дала мне основания думать, что ты ответишь на важный для меня вопрос честно и прямо, за что я тебе признателен. А то, что я спрашиваю, для меня действительно важно. Ты никогда не видела насилия, но я видел. И даже слишком часто. Я знаю, что из этого выходит, и я... я должен сделать все, что в моих силах, чтобы защитить тебя от него. Ты понимаешь? Это мой долг.

Она перестала вырываться и застыла, вся дрожа и склонив голо­ву так, что кудри упали ей на лицо и закрыли его. Ворон минуту рассматривал ее, и складки его рта смягчились.

— Сядь, родная моя, — сказал он наконец.

Эльфави опустилась на землю так, будто силы оставили ее. Он сел рядом и взял ее маленькую руку в свою. При виде этого Толь- теку пронзила жгучая боль.