«Дальше… дальше… дальше!»

Каменев. В 17-м году вы этого не считали. Это вы выступили против предложения Ленина исключить нас из партии.

Сталин. За это мне и попало от Ленина, и поделом. (Зиновьеву.) Теперь поздно плакать, о чем вы думали, когда вступали на путь борьбы с ЦК. ЦК не раз предупреждал вас, что ваша борьба кончится плачевно. Вы не послушались, а она действительно кончилась плачевно. Даже теперь вам говорят: подчинитесь воле партии — и вам, и всем тем, кого вы завели в болото, будет сохранена жизнь. Но вы опять не хотите слушать. Так что вам остается благодарить только самих себя, если дело закончится еще более плачевно, так скверно, что хуже не бывает.

Каменев. А где гарантия, что нас не обманут еще раз?

Сталин. Гарантия? Какая тут, собственно, может быть гарантия? Это просто смешно! Может быть, вы хотите официального соглашения, заверенного Лигой Наций? Зиновьев и Каменев, очевидно, забывают, что они не на местечковом базаре, где идет торг насчет украденной лошади, а на Политбюро Коммунистической партии большевиков. Если заверения, данные Политбюро, для них недостаточны, — тогда, товарищи, я не знаю, есть ли смысл продолжать с ними разговор. Что? Вот Ворошилов говорит, что, если у Зиновьева и Каменева осталась хоть капля здравого смысла, они должны стать на колени перед товарищем Сталиным за то, что он сохраняет им жизнь. А нет здравого смысла, черт с ними, пусть подыхают! Что скажет нам Зиновьев, есть у него хоть капля здравого смысла?

Зиновьев (после долгого молчания). Есть.

Сталин. Было время, когда Зиновьев и Каменев отличались ясностью мышления и способностью подходить к вопросу диалектически. Сейчас они рассуждают как обыватели. Да, товарищи, как самые отсталые обыватели. Они себе внушили, что мы организуем судебный процесс для того, чтобы их расстрелять. Это просто неумно! Как будто мы не может расстрелять их безо всякого суда, если сочтем нужным. Они забывают три вещи: во-первых, судебный процесс направлен не против них, а против Троцкого, заклятого врага нашей партии… Во-вторых, если мы их не расстреляли, когда они активно боролись против ЦК, то почему мы должны расстрелять их после того, как они помогут ЦК в его борьбе против Троцкого? В-третьих, товарищи также забывают, что мы, большевики, являемся учениками и последователями Ленина и что мы не хотим проливать кровь старых партийцев, какие бы тяжкие грехи по отношению к партии за ними ни числились.

Долгая пауза.

Каменев. Мы согласны. Но мы еще раз хотим уточнить, что никто из оппозиционеров, ни их жены, ни их дети не будут подвергаться преследованиям и впредь за прошлое участие в оппозиции не будут выноситься смертные приговоры.

Сталин. Это само собой понятно.

Каменев. Ради этого мы согласны.

Перемена света.

Свердлов. Сталин, а вы тогда уже знали…

Сталин (яростно). Я всегда знал только одно: все эти Зиновьевы, Каменевы, Бухарины и Рыковы только путались у меня под ногами, хватали за руки и не давали делать то, что завещал нам великий Ленин. А я поклялся у его гроба, и я выполнил свою клятву, что бы вы тут все ни говорили!

Перемена света. Траурный марш.

Сталин. Товарищи! Мы, коммунисты, — люди особого склада. Мы скроены из особого материала. Мы — те, которые составляют армию великого пролетарского стратега, армию товарища Ленина. Нет ничего выше, как честь принадлежать к этой армии. Нет ничего выше, как звание члена партии, основателем и руководителем которой является товарищ Ленин. Не всякому дано быть членом такой партии. Не всякому дано выдержать невзгоды и бури, связанные с членством в такой партии.

Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам держать высоко и хранить в чистоте великое звание члена партии. Клянемся тебе, товарищ Ленин, что мы с честью выполним эту твою заповедь.

25 лет пестовал товарищ Ленин нашу партию и выпестовал ее как самую крепкую и самую закаленную в мире рабочую партию. В жестоких боях выковала наша партия единство и сплоченность своих рядов. Единством и сплоченностью добилась она победы над врагами рабочего класса.

Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам хранить единство нашей партии как зеницу ока. Клянемся тебе, товарищ Ленин, что мы с честью выполним и эту твою заповедь!

Ленин (не выдержав). Прекратите! Я не могу больше это слушать!

Мартов. Ирония истории не обошла и твоего дела.

Ленин (собрав силы). Что ж, как говорится, и был вечер, и было утро.

Керенский слушает доклад Полковникова.

Полковников. Все военные училища Петрограда приведены в боевое состояние. Прибывшие из Петергофа юнкера размещены в Зимнем дворце. Перехвачено радио «Авроры» с призывом Военно-революционного комитета действовать осмотрительно, но твердо и решительно.

Керенский. Осмотрительно…

Полковников. По сообщению Малянтовича местопребывание Ленина установлено. Вот-вот он будет арестован. Исходя из стратегической обстановки считал бы необходимым лишить большевиков свободы маневра, лишить их возможности свободно оперировать пространством всего города.

Керенский. Хорошо. Разводите мосты!

Занавес.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Троцкий (выходит вперед). Нас спрашивают, собираемся ли мы устроить выступление? Это будет зависеть от тех, кто хочет сорвать Всероссийский съезд. Если правительство захочет использовать то короткое время — 24, 48 или 72 часа, которое еще отделяет его от смерти, для того, чтобы напасть на нас, то мы ответим контратакой, на удар — ударом, на железо — сталью!

Правительство Керенского думает, что история делается в салонах и деловых кабинетах, где выскочки-демократы амикошонствуют с титулованными либералами, а вчерашние замухрышки из провинциальных адвокатов учатся наскоро прикладываться к сиятельнейшим ручкам. Дураки! Хвастунишки! Тупицы! История делается в окопах, где охваченный кошмаром военного похмелья солдат всаживает штык в живот офицеру и затем на буфере бежит в родную деревню, чтобы там поднести красного петуха к помещичьей кровле. Вам не по душе это варварство? Не прогневайтесь, отвечает вам история, чем богата, тем и рада. Это только выводы из всего, что предшествовало. Вы воображаете всерьез, что история сегодня делается в Зимнем дворце? Вздор, лепет, фантасмагория, кретинизм! История — да будет вам ведомо! — выбрала на этот раз своей подготовительной лабораторией бывший институт благородных девиц. И отсюда она готовит ликвидацию всей нашей помещичье-буржуазной гнили и похабщины. Сюда, в Смольный институт, стекаются закоптелые делегаты фабрик, серые, корявые и вшивые ходоки окопов, и отсюда они развозят по стране новые вещие слова: «Да здравствует социалистическая революция рабочих и крестьян!» (Отходит в сторону, залу и всем, кто на сцене.) А теперь я хочу заявить протест против явной тенденциозности театра. Пора же, товарищи, рвать со схемами «Краткого курса»! Я неоднократно писал после Октября, что публично объявляемая нами тактика ожидания съезда Советов не что иное, как сознательная дезориентация Керенского, маневр, притупляющий его бдительность, своего рода камуфляж. Устраивать восстание под голым лозунгом захвата власти партией — это одно, а подготовлять и потом осуществить восстание под лозунгом защиты прав съезда Советов — это совсем другое. Неужели это не ясно? Зачем же по-прежнему идти на поводу у сталинской школы фальсификаторов истории?

Мартов. Послушайте, Троцкий, это неправда. Никто тогда из нас, участников этой драмы, ни в Смольном, ни в Зимнем не отдавал себе отчета в происходящем. Всех тащили за собой события. Вы действительно ждали съезда, и у вас были свои резоны. А всю эту теорию камуфляжа вы прочли у нашего Суханова года через два после революции, а потом уже сделали своей. Она понадобилась вам для того, чтобы снять противоречие между вашей позицией и позицией Ленина, который полагал, что ждать съезда — это полный идиотизм. Уверяю вас, если бы съезд собрался не на фоне восстания, — ни мы, ни эсеры со съезда бы не ушли, и большевистские руки не были бы развязаны. Вы, конечно, сыграли выдающуюся роль в организации восстания, этого опровергнуть никто не может, но если бы не Ленин, не его приход в Смольный в 12 ночи, вы стали бы, как говорят на Западе, человеком «упущенные возможности».