Скромный герой

За все шесть дней девушке ни разу не удалось поговорить с похитителями. Ее ни разу не выводили из комнаты. Света она тоже не видела, потому что повязку с глаз не снимали. В комнате стоял какой-то резервуар (наверно, ведро), в который девушке — тоже вслепую — разрешалось справлять нужду. Кто-то молча выносил ведро, а потом возвращал пустым. Дважды в день тот же человек или кто-то другой, тоже не говоря ни слова, приносил пленнице тарелку риса с овощами, суп, тепловатую колу и бутылку минералки. Чтобы Мабель могла поесть, с головы ее снимали мешок и освобождали руки, но повязку с глаз никогда не снимали. А если Мабель начинала просить, умолять, чтобы ей рассказали, что с ней собираются делать, из-за чего ее похитили, девушке всегда отвечал один и тот же властный окрик: «Тише! Ничего не спрашивай, коли жить охота!» Ей ни разу не дали принять душ или хотя бы умыться. Поэтому, как только Мабель оказалась на свободе, она сразу же закрылась в ванной и так долго терлась мочалкой, что даже расцарапала тело. Следующее, что она собирается сделать, — это запаковать всю одежду и даже туфельки, которые не снимала семь этих ужасных дней. Она передаст этот сверток нищим при церкви Сан-Хуан-де-Дьос.

А сегодня утром в ее комнату-тюрьму неожиданно вошли сразу несколько человек (судя по шагам). Все так же не произнося ни слова, ее подняли на ноги, заставили идти, подняться по ступенькам, потом снова засунули в машину (грузовик или микроавтобус, по-видимому тот самый, в котором ее похищали). Машина снова очень долго где-то петляла, так что девушку опять немилосердно колотило об пол, но вот наконец тряска прекратилась. Пленнице развязали руки и приказали: «Прежде чем снять повязку, сосчитай до ста. Если снимешь раньше, получишь пулю». Мабель повиновалась. Когда она сняла повязку, то обнаружила, что ее оставили на пустом пляже неподалеку от Ла-Легуа. Девушка больше часа добиралась до окраины Кастильи. Там ей удалось поймать такси, и вот теперь она дома.

Пока Мабель пересказывала свою одиссею, Литума слушал очень внимательно, но не упускал из виду и нежностей дона Фелисито. В этих знаках внимания было что-то детское, подростковое, ангельское: коммерсант гладил ладонью лоб своей любимой, смотрел на нее с благоговением верующего и все время приговаривал: «Бедняжечка, бедняжечка, любовь моя!» Литуму слегка коробило от таких проявлений любви: они казались ему чрезмерными, да и вообще смешными, учитывая возраст коммерсанта. «Он ведь лет на тридцать ее старше, — прикинул сержант. — Она ему в дочки годится. Старичок-то огнем так и пышет. Интересно, Мабелита — из пылких или из бесчувственных? Да уж наверняка из пылких».

— Я предложил ей на время уехать отсюда, — сказал полицейским дон Фелисито. — В Чиклайо, в Трухильо, в Лиму. Куда угодно. Пока это дело не завершится. Я не хочу, чтобы с ней еще что-нибудь стряслось. Что скажете, капитан, нравится вам эта идея?

Офицер пожал плечами.

— Не думаю, что, если она останется, с ней что-то случится, — рассуждал он. — Бандиты знают, что теперь девушка у нас под защитой; они не сумасшедшие, чтобы подступаться к ней вторично, — это очевидный риск. Сеньора, большое спасибо за ваши показания. Уверяю, они нам сильно помогут. Разрешите задать вам еще несколько вопросов?

— Она страшно устала, — возражал дон Фелисито. — Почему бы вам сейчас не оставить ее в покое, капитан? Расспросите ее завтра или послезавтра. Я хочу отвести ее к доктору, на целый день поместить в больницу, чтобы она прошла полный осмотр.

— Не беспокойся, старичок, я потом отдохну, — вмешалась Мабель. — Спрашивайте, о чем пожелаете, сеньор.

Десять минут спустя Литума уже думал, что его начальник перегибает палку. Фелисито Янаке был прав: бедняжка пережила кошмарное испытание, она думала, что погибнет, эти семь дней стали для нее крестной мукой. Так отчего же капитан требует, чтобы Мабель вспомнила такие незначительные, такие дурацкие детали, на которые он направляет свои вопросы? Этого Литума не понимал. Зачем капитану знать, слышала ли девушка во время своего заточения петушиное кукареканье, квохтанье кур, мяуканье или лай? Как могла Мабель по голосам вычислить количество похитителей, да еще распознать, все ли они пьюранцы, или кто-то из них говорил, как житель Лимы, как горец или выходец из сельвы? Мабель добросовестно пыталась ответить, потирала руки, колебалась, несколько раз путалась, иногда удивлялась — все это было нормально. «Этого, сеньор, я не помню; на это я не обратила внимания; ай, как жалко!» И она извинялась, пожимала плечами, снова потирала руки: «Какая же я дурочка, я должна была об этом подумать, постараться отметить и запомнить. Но, сеньор, я была совершенно ошарашена».

— Не волнуйтесь: вполне объяснимо, что вы потеряли голову, невозможно ведь было все запомнить, — ободрял девушку капитан Сильва. — Но все-таки сделайте, пожалуйста, последнее маленькое усилие. Все, что вы сейчас вспомните, принесет нам большущую пользу. Какие-то вопросы покажутся вам необязательными, однако порою от этих малозначительных глупостей тянется ниточка, ведущая прямо к нашей цели.

Самыми странными Литуме показались настойчивые просьбы вспомнить все обстоятельства и детали той ночи, когда Мабель была похищена. Да точно ли ни один из ваших соседей не сидел в этот час в кресле перед своим домом? И даже ни одна соседочка не высовывалась из окна, чтобы послушать серенаду или поболтать с ухажером? Мабель полагала, что никого не было… или все-таки… нет, в этой части улицы не было никого, когда она возвращалась после концерта. А вообще-то, может, кто-то и был, только она не заметила, не обратила внимания, вот дурочка. Литуме с капитаном было прекрасно известно, что похищение прошло без свидетелей, ведь они еще неделю назад допросили всех соседей. В ту ночь никто ничего не видел, никто не слышал необычного шума. Возможно, так оно и было или же, как сказал тогда капитан, никто не желал ввязываться в темную историю. «Все трясутся от страха перед мафией. Предпочитают ничего не видеть, ничего не знать, что за трусливый народец!»

В конце концов комиссар облегчил мучения девушки, задав самый простой вопрос:

— Как вы полагаете, сеньора, что бы сделали с вами похитители, если бы дон Фелисито не дал им понять, что заплатит выкуп?

Мабель широко распахнула глаза и вместо того, чтобы ответить офицеру, обернулась к своему любовнику:

— Они требовали у тебя выкуп? Ты мне этого не сказал, старичок.

— Нет, речь шла не о выкупе, — уточнил дон Фелисито, снова целуя ей руку. — Тебя похитили, чтобы принудить меня платить им дань за «Транспортес Нариуала». А отпустили потому, что я как будто бы согласился на их условия. Мне пришлось разместить в «Эль Тьемпо» объявление, в котором я благодарю за чудо Спасителя Айябакского. Это был для них условный сигнал. Вот почему они тебя отпустили.

Литума заметил, что Мабель побледнела. Девушка дрожала, зубы ее опять выбивали дробь.

— Ты хочешь сказать, что начнешь им отстегивать? — пролепетала она.

— Даже мертвый — не начну, любовь моя! — рявкнул дон Фелисито, энергично мотая головой и размахивая руками. — Ни за что на свете.

— Значит, меня убьют, — покорно шепнула Мабель. — И тебя тоже, старичок. Сеньор, что теперь с нами будет? Нас обоих убьют?

Мабель всхлипнула и закрыла лицо руками.

— Не плачь, любовь моя, не плачь, — утешал ее дон Фелисито, обнимая и поглаживая. — Клянусь, больше с тобой ничего плохого не случится. Никогда! Сердечко мое, это я обещаю, ты должна мне поверить. Лучше бы тебе совсем ненадолго уехать из этого города, как я и прошу, прислушайся к моим словам.

Капитан Сильва встал, Литума последовал его примеру. «Теперь мы будем постоянно вас охранять, — еще раз заверил комиссар на прощание. — Не тревожьтесь, сеньора». Ни Мабель, ни дон Фелисито не проводили их до дверей, оба остались в гостиной: она плакала, он ее утешал.

Снаружи полицейских ожидало палящее солнце и неизменное зрелище: оборванные ребятишки, пинающие мячик, тощие лающие собаки, на углах — кучи мусора, бродячие торговцы, ревущая пробка из легковушек, грузовиков, мотоциклов и велосипедов. Стервятники не только кружили в небе: две птицы спустились на землю и ковырялись в помоях.