Скромный герой

— Не загружай меня новыми проблемами, у меня их и так по горло, — сразу предупредил капитан, вскочив из-за стола так порывисто, что весь кабинет задрожал. — Что за херня с тобой приключилась? Кто у тебя умер?

— Умерло подозрение, что паучков рисовал Хосефино Рохас, — пробормотал Литума, снимая фуражку и отирая платком лицо. — Теперь получается, что подозреваемый — не этот сукин сын, а мой двоюродный брат Хосе Леон. Один из непобедимых, о которых я вам рассказывал, мой капитан.

— Ты шутки шутить со мной вздумал, Литума? — заорал капитан, ничего не понимая. — Просвети меня немножко, с чем едят эту чушь?

Сержант уселся, стараясь подставить лицо под ветерок от вентилятора. Он со всеми подробностями пересказал капитану свои утренние похождения.

— Выходит, это твой двоюродный брат ногтем рисовал паучков. — Капитан был в ярости. — И к тому же он такой непроходимый тупица, что выдает себя прямо на глазах у сержанта полиции, прекрасно зная, что о паучках Фелисито Янаке и о его «Транспортес Нариуала» судачит вся Пьюра! Я вижу, Литума, у тебя в башке не мозги, а похлебка.

— Я не уверен, что он ногтем рисовал паучков, — смущенно объяснил Литума. — Даже в этом я могу ошибаться, простите меня. Теперь я уже ни в чем не уверен, мой капитан, даже в том, что у меня под ногами твердая земля. Да-да, вы правы. Моя голова — как горшок со сверчками.

— Лучше скажи: горшок с паучками, — расхохотался капитан Сильва. — А теперь посмотри-ка, кто это к нам пожаловал? Как раз его-то нам и не хватало. Добрый день, сеньор Янаке. Проходите, прошу вас.

По лицу коммерсанта Литума сразу догадался, что дело нешуточное. Неужели новое письмецо от мафиози? Фелисито был бледен, под глазами навыкате собрались мешки, рот идиотически полуоткрыт. Он только что снял шляпу, и волосы его лохматились, словно он вообще забыл, как причесываются. Фелисито, всегда так аккуратно одетый, криво застегнул свой жилет: первая пуговица попала во вторую петельку. В общем, посетитель участка выглядел комично, неряшливо, шутовски. Говорить он не мог. Ничего не ответив на приветствие, Фелисито кое-как вытащил из кармана письмо и трясущейся рукой протянул капитану. Он казался очень маленьким и удивительно беззащитным — ни дать ни взять карлик.

— Драть меня в лоб, — сквозь зубы высказался капитан, развернул письмо и принялся читать вслух:

Сеньор Янаке!

Мы уже писали, что ваше упрямство и ваше письмо в «Эль Тьемпо» повлекут за собой самые серьезные последствия. Мы писали, что вы пожалеете о своем отказе от благоразумия, от сотрудничества с теми, кто стремится исключительно к охранению вашего бизнеса и спокойствию вашей семьи. Мы всегда исполняем то, что обещаем. У нас в руках — нежно любимый вами человек, и он останется с нами до тех пор, пока вы не перестанете упорствовать и не шагнете на путь переговоров.

Хоть нам уже и известно о вашей скверной привычке бегать с жалобами к полицейским, как будто они хоть чем-то способны помочь, мы надеемся, что на сей раз вы для своего же блага проявите должную осмотрительность. Никому не следует знать о том, что эта особа находится у нас, особенно если вам не хочется, чтобы она пострадала из-за очередного вашего безрассудства. Это дело должно остаться между нами, и завершить его следует деликатно и без лишних проволочек.

Раз уж вам так нравится общаться через прессу, поместите в «Эль Тьемпо» коротенькое объявление: вы благодарите Многострадального Спасителя Айябакского за сотворенное чудо, о котором вы просили. Мы таким образом поймем, что вы согласны с нашими условиями. И тогда упомянутая особа тотчас вернется домой в целости и сохранности. В противном случае вы, быть может, даже никогда не узнаете о ее судьбе.

И да хранит вас Бог.

Литума, хоть и не видел письма, догадался, что вместо подписи нарисован паучок.

— Кого похитили, сеньор Янаке? — спросил капитан.

— Мабель, — задыхаясь, произнес коммерсант.

Литума увидел, как у коротышки повлажнели глаза, как заструились по щекам слезы.

— Присядьте, дон Фелисито. — Сержант уступил ему свой стул и помог сесть.

Дон Фелисито закрыл лицо руками. Он плакал долго, беззвучно. Только подрагивало его маленькое тельце. Литуме стало его жалко. Бедняга, теперь эти сукины дети нашли способ его приструнить. Нет у них такого права, это несправедливо!

— Я могу вас заверить, дон: ни один волосок не упадет с головы вашей подруги. — Казалось, капитан Сильва тоже сострадает несчастью Фелисито. — Они просто хотят вас запугать, вот и все. Они знают, что не могут причинить Мабель никакого вреда. Знают, что она неприкосновенный пленник.

— Бедная девочка, — сквозь всхлипы пробормотал Фелисито. — Это моя вина, я втянул ее в эту историю. Боже мой, что теперь с ней будет? Никогда себе не прощу.

Литума смотрел, как на круглом небритом лице его начальника жалость уступает место ярости, а ярость вновь оборачивается состраданием. Он видел, как капитан Сильва протянул руку, похлопал дона Фелисито по плечу и, придвинувшись ближе, заверил коммерсанта:

— Клянусь самым святым, что у меня есть, — а это память о моей матери, — что с Мабель ничего не случится. Вам ее вернут в целости и сохранности. Клянусь моей пресвятой матушкой, я распутаю это дело и ублюдки расплатятся сполна. Я никому не даю таких клятв, дон Фелисито. Вы мужчина хоть куда, вся Пьюра это признаёт. Так уж, пожалуйста, не прогнитесь сейчас.

Литума был потрясен. Капитан сказал правду: он никогда не давал таких клятв. К сержанту возвращалась уверенность и крепость духа: капитан это сделает, они вместе это сделают. Они возьмут этих гадов. Говнюки сильно пожалеют о том, как подло они обошлись с этим бедолагой.

— Я не прогнусь сейчас, не прогнусь и потом, — прошептал Фелисито, вытирая глаза.

VIII

Мики и Эскобита проявили чудеса пунктуальности, явившись ровно в одиннадцать утра. Дверь открыла сама Лукреция, и братья чмокнули ее в щечку. Когда они уже сидели в гостиной, Хустиниана спросила, что им принести. Мики попросил эспрессо, Эскобита — стакан воды с газом. Утро выдалось серое, низкие тучи над бухтой спускались прямо к темно-зеленым волнам в клочьях пены. В открытом море виднелись рыбачьи лодки. Сыновья Исмаэля Карреры были в темных костюмах, при галстуках, из нагрудных карманов выглядывали платочки, на запястьях сверкали дорогие «Ролексы». Когда вошел Ригоберто, братья встали как по команде: «Привет, дядюшка». «Дурацкий обычай», — подумал хозяин дома. Непонятно почему, но его раздражала эта молодежная мода, возникшая в Лиме несколько лет назад: всех друзей семьи, всех знакомых старшего возраста стали называть дядюшками и тетушками, словно устанавливая несуществующее родство. Мики и Эскобита долго жали ему руку и улыбались, их сердечность выглядела чересчур пылкой, чтобы быть искренней: «Прекрасно выглядишь, дядюшка Ригоберто», «Уход на пенсию пошел тебе на пользу, дядюшка», «С последней нашей встречи ты помолодел, даже и не знаю, на сколько лет!»

— Какой отсюда красивый вид открывается, — наконец сказал Мики, указывая на море и набережную. — В ясную погоду отсюда, наверное, видно и мыс Чоррильос, правда, дядюшка?

— А еще я вижу всех этих парней, что летают на дельтапланах и парапланах, едва не задевая наши окна, — усмехнулся Ригоберто. — В один прекрасный день порыв ветра занесет какого-нибудь летуна прямо в дом.

«Племянники» отметили шутку преувеличенно громким хохотом. «Да они нервничают больше моего», — удивился Ригоберто.

Они были близнецы, но при этом не походили друг на друга ни в чем, кроме роста, атлетического телосложения и дурного нрава. Неужто часами занимаются в тренажерных залах клуба «Вилья» или «Регатас», тяжести там поднимают? Как им удается сочетать такую форму с ночной жизнью, выпивкой, кокаином и распутством? У Мики было круглое жизнерадостное лицо, губастый рот с хищными зубами и огромные уши. Он был очень светлокожий, просто гринго, и время от времени машинально улыбался, словно заводная кукла. Эскобита, наоборот, отличался смуглостью кожи, темными глазами-буравчиками, безгубым ртом и тонким пронзительным голоском. Лицо его украшали длинные бакенбарды, как у тореро или певца фламенко. «Кто из них глупее? — прикидывал Ригоберто. — А кто гаже?»