Катхак

- Значит, ты считаешь, умение танцевать - самое главное? - спросил я, размышляя о воле Аллаха, что снова привел в мою жизнь этого ребенка. Я был первым, кто увидел ее в нашем мире.

Гури не заметила моего смятения и с воодушевлением заговорила, сопровождая речь короткими жестами, придававшими ей особое очарование:

- Танцевать, петь, играть на ситаре... Именно это женщина умеет делать лучше мужчины... Значит, именно это ей и надо развивать. Видели ли вы, как преображается лицо танцовщицы во время исполнения обрядовых танцев? Оно несет свет, оно сияет. Изящество в танце - это особый дар небес. Но хуже всего, когда сердце танцует, а ноги не слушаются... - она уныло посмотрела на собственные ножки. Ее пальчики напоминали перламутровые раковины жемчужниц.

Слова маленькой кокетки задели меня, и я сказал назидательно:

- Предназначение женщины - быть подругой мужчине и заботливой матерью. Разве тебе нравится, как живут женщины в доме твоей бабушки?

Она задумалась, выпятив нижнюю губку, а потом покачала головой:

- Вы правы, там не все хорошо. Но ведь обыкновенной женщине нельзя петь и танцевать, а это так печально...

- Она может и петь, и танцевать, - возразил я, - но только для своего мужа или для других женщин.

- Почему же ей нельзя танцевать на муджарате?[13]

Теперь уже я вскинул руки в молитвенном жесте. Что за разговоры я введу с девчонкой?! Что она может понять своим детским умом?! Но я всегда был терпелив.

- Танцевать перед другими мужчинами кроме своего мужа - харам. Этим танцовщица вводит в соблазн тех, кто смотрит на нее.

Девочка вдруг прыснула, закрывая ладошками лицо, и что-то зашептала сквозь пальцы. Я спросил, почему она смеется. Она долго и смущенно отнекивалась, а потом призналась, опустив глаза и играя ямочками на щеках:

- Прошу простить, но... цветущая слива тоже может ввести в соблазн, если смотреть на нее с вожделением. И разве дерево в этом виновато?.. Или вы готовы обломать его цветущие ветки?.. Может, харам не в танце, а в глазах смотрящего?..

Я не нашелся, что ответить. Личико Гури снова стало испуганным. Она поспешила подобрать свои чувяки, поклонилась и пошла к той стороне стены, которая была частично разрушена землетрясением. Видимо, через нее она забиралась в сад. Я задумчиво подергал себя за бороду и окликнул девочку:

- Можешь приходить сюда, Гури. Сад всегда пуст, и ты никому не помешаешь.

Она стала благодарить, но я вернулся в дом и открыл книгу.

С тех пор до моего слуха часто доносился звон браслетов. Гури появлялась в саду почти каждый день. Я никогда не выходил к ней, только смотрел из окна. Она поворачивала в мою сторону милое, разгоряченное танцем лицо, и почтительно кланялась. Я откладывал книгу и кивал, принимая ее приветствие.

Однажды, когда день был особенно жаркий, и девочка села отдохнуть в тени деревьев, я подозвал ее и угостил охлажденным зеленым чаем, который принесла для меня Хадиджа.

- Салам, Гури. Как продвигается твое учение? - спросил я.

Она с наслаждением напилась, а потом поклонилась низко-низко. Я спросил, что бы это значило.

- Теперь я знаю, кто вы, хафиз, - произнесла девочка. - Бабушка рассказала. Вы - тот добрый человек, благодаря которому я живу.

- Ты живешь благодаря милости Аллаха, - поправил я ее, но она только заулыбалась, показывая ровные белоснежные зубки. - Так что с танцами? Как твоя дорога к совершенству?

Девочка усмехнулась углом рта, совсем не по-детски, и поставила пиалу с остатками чая на сгиб локтя:

- На последнем муджарате наваб приказал Сундари танцевать с кубком вина. Вы знаете, что происходит, если пролить хоть каплю?..

Мне не было известно, кто такая Сундари, но о жестоких развлечениях чиновников я слышал не раз. Танец с кубком был любимой забавой. Аламгир запретил индийские храмовые танцы, как и местные религии, но наместники не отказывали себе в удовольствии полюбоваться на красивых женщин.

- Наваб приказал ее высечь, - продолжала Гури, удерживая пиалу в равновесии. - Ее и наставницу - Бисмиллах-джан. Он сказал бабушке, что танцовщиц учат очень, очень плохо.

- И после этого ты все еще хочешь танцевать на муджарате?

Девочка вернула мне пиалу, вскинула носик к небу, щурясь от солнца, потом потупилась, но смолчать не смогла:

- Хочу. Когда-нибудь я станцую для наваба танец с кубком. И не расплескаю ни капли! - потом ее решимость поутихла, и она виновато развела руками: - Но я никогда не научусь танцевать так, как Сундари...

- На все воля Аллаха! - сказал я ей. - Желание уже творит. Если ты не можешь летать, как птица, научись бегать, как газель. Но делай это лучше всех.

Она задумчиво нахмурилась и вдруг спросила:

- Говорят, в юности вы слагали газели, хафиз. Это правда?

- Правда, - признал я.

- Это было давно?

- Двадцать шесть лет назад.

Гури сосчитала по пальцам:

- Прошло много времени...

- Для меня - не очень, - сказал я.

- И еще говорят, что вы бросили поэзию после смерти жены?.. - Гури произнесла это так тихо, что мне пришлось податься вперед, чтобы услышать.

- И это правда.

- Почему, хафиз?

Я молчал довольно долго, а потом ответил:

- Аллах говорит с нами через наше сердце. Значит, только из него должны исходить слова и дела. Все остальное - харам. А мое сердце безмолвно, в нем больше нет стихов. Значит, писать их - грех.

- Почему же молчит ваше сердце?

- Потому что вместе с женой умерло мое вдохновенье.

- Нет, оно не умерло! - возразила Гури. - Ваше вдохновение живет! Я слушала газели, которые пела моя мать! Они прекрасны! Особенно мне нравится та, где пери[14] собирается на праздник! - и она начала декламировать с выражением: «Ты на праздник Науруза с утра начала собираться...»

- Не надо! - остановил я ее. - У меня нет сил, чтобы это слушать.

Но все же мысленно я повторил газель от начала до конца:

«Ты на праздник Науруза с утра начала собираться.

Ты прекраснее пери. Ответь же: зачем наряжаться?

Алый цвет твоих губ горит жарче, чем цвет твоих лалов.

А кудрей гиацинт разве спрячешь под покрывалом?

Розу ты сорвала, но в сравнении с розами щек

Потерял свою нежность и прелесть несчастный цветок,

Агаты ресниц посрамили сурьму из Ирана,

Тонкий пояс порвался, завидуя стройности стана.

Глянуло солнце с небес в зеркало то же, что ты.

И, посрамлённое, тучей укрылось от света твоей красоты!»

Казалось, Гури позабавили мои просьбы.

- Но я не могу остановиться! - пропела она. - Когда я вспоминаю эти строки, мне хочется повторять их громко-громко!

- Не надо, Гури.

- Хорошо, хафиз! - легко согласилась она. - Если вы запрещаете мне петь, я стану танцевать!

Шалунья выскочила на середину дворика и начала в пантомиме изображать содержание газели, делая это с таким изяществом, что я не удержался от возгласа на ее родном языке:

- Ты рассказываешь историю!

Девочка остановилась, щуря на меня смешливые синие глаза:

- Что вы сказали, хафиз?

- Ты рассказывала историю! - восхитился я. - И при этом не произносила ни слова!

- Я буду танцевать по-другому, - Гури блеснула улыбкой и вдруг отбила пятками какой-то сложный ритм. - Я буду рассказывать ваши газели, хафиз. Видите, теперь вы стали моим вдохновеньем.

Подпрыгивая и хлопая в ладоши, она убежала под сливы, чтобы сейчас же привести в действие свою выдумку. В сине-желтом платье она походила на бабочку-махаона. Я покачал головой, глядя ей вслед, и вернулся к книгам.

Через месяц Аламгир прислал мне письмо, приказав прибыть в Дели. В последнее время участились восстания в северных провинциях. Великий Могол считал, что никто лучше него не усмирит мятежников и ему нужны были верные люди в столице в его отсутствие, а мне он всегда доверял. Я уехал, и не возвращался в Лакшманпур еще четыре года.

2