Метаморфозы

- Не могу, робята, заради брюха время терять. Некогда мне.

В результате годовые оценки у Семена оказались выше, чем у меня и у Джонни, - скорее это удивило, чем задело. Что же касается, по его выражению, брюха, то Семен держал его в черном теле. Со стипендии он покупал сразу десяток буханок ржаного хлеба, плотно, как кирпичи, складывал их в тумбочку; кипяток был даровой и неделю продовольственный вопрос не занимал его совершенно. Джонни возмущался:

- Аспирин ты дубовый! Неужели нельзя покупать свежий хлеб? Он же у тебя черствеет.

- А черствого в глотку меньше лезет, - охотно и невозмутимо разъяснил Семен.

Кормились мы все довольно скудно и оживали лишь тогда, когда я либо Джонни получали из дому посылочку.

Уплетая однажды полученную таким образом домашнюю колбасу, Семен мечтательно сказал:

- Сила! Заработаю когда-нибудь деньжищ - два кило такой враз съем.

- И ноги протянешь - от заворота кишок, - пообещал Джонни.

Семен, уже сытый, благодушный, с замаслившимися толстыми губами, снисходительно глянул на товарища:

- Небось! У меня кишки не иностранные - как у некоторых. Сдюжат.

В скоропалительном уничтожении нечастых, впрочем, посылок участвовал он на равных, иначе мы и сами бы до них не дотронулись. Но с первого раза и наперед оговорился:

- Ладно, робята, - за мной не заржавеет.

И очень обрадовался, когда сам однажды получил из дому гостинец: два бруска соленого сала и несколько здоровых, с кулак, головок чесноку.

- Пируем! - довольно объявил он, разворачивая холстинку. Хотя в тот же вечер написал родителям, чтобы ничего ему больше не присылали: не помрет. При этом веско, как у него получалось, и даже сурово пояснил нам: - У них и без меня - семь ртов...

...Со второго курса я ушел, убедившись, что политехника - при самом широком диапазоне этого понятия - из меня не получится. В довершение, к гордости моей и, возможно же, на беду, к тому времени в газетах напечатали несколько моих стихотворений, что окончательно укрепило решение. Вернулся домой, поступил в редакцию городской газеты, познал обманчивую, краткосрочную сладость сегодня написанного, завтра напечатанного, а послезавтра никому уже не нужного слова твоего, и - потом была жизнь, была война, война кончилась, замелькали, как спицы велосипеда, годы, да все заметнее - под уклон.

И совсем недавно, через тридцать с лишним лет получил по весьма приблизительному, сымпровизированному адресу письмо от кандидата технических наук Джонни Мариусовича Торелли, проживающего в Москве по улице Черняховского. "Обнаружил тебя по портрету в книжке, - крупным, стремительным почерком писал он. - Опознал сразу: ты и тогда носил очки, ги тогда у тебя были залысины. Теперь в слове "залысины" снял две первые буквы и опять получился ты... Будешь в Москве - непременно объявись, непременно встретимся. Надеюсь, ты не позабыл нашу голубятню с безыдейными амурами, неимущего Графа и могущественного Аспирина? Мы с ним, кстати, до сих пор не можем понять, как ты улизнул от нас без клички..."

Первый раз я позвонил Джонни месяц назад, - приятный женский голос ответил, что муж в командировке, вернется днями. Препятствие укрепило желание: нынче с утра пораньше позвонил снова, на звонок отозвался сам Джонни Мариусович. Сначала посыпались междометия и восклицания, потом выяснилось, что кандидат наук опаздывает на службу, после чего и последовало четкое категорическое предписание: сидеть вечером в гостинице и терпеливо ждать.

Человека, который стремительно вошел в номер и, сдернув кожаную перчатку, так же стремительно выкинул навстречу руку, я узнал потому, что ждал его, и, совершенно определенно, безучастно прошел бы мимо, встреться он на улице. Даже не оттого, что изменился, постарел, как все мы; не оттою, что был солидно одет - серого каракуля, с козырьком шапка, серое же, с меховым воротником пальто, - он и в студенчестве следил за одеждой потщательней, чем мы. Не узнал бы прежде всего из-за холеной бородки и небольших, пробритых над губой усов, также ухоженных и немного пижонских что ли. Бородка и усы были светлые, и поэтому его импортно-угольные брови и горячие блестящие глаза казались еще чернее.

- Здравствуй, здравствуй, удачливый дезертир от науки! - голосом прежнего Джонни сказал этот солидный респектабельный человек, и тридцатилетний прогал сразу исчез, и темпераментная скороговорка, все переиначивая, заставляла двигаться, переодеваться, спешить. - План меняется. Соотнесся с Семеном: велено в девятнадцать ноль-ноль явиться к нему. Есть повод собрать студенческий мальчишник. Супруга его с дочерью у тещи.

Моя драгоценная половина по сему поводу тоже не едет - дипломатия! За обретенную на сегодня свободу заплатил обязательством доставить тебя не позже, чем завтра, на предмет знакомства. А ну - в темпе, в темпе!

Ускоренный и не очень последовательный взаимообмен информацией происходил в черной "Волге", пока мы ехали по улице Горького и Ленинградскому шоссе. Начался же он сразу, едва вышИи из вестибюля гостиницы и направились к машине.

- Относительно экипажа на мой счет не заблуждайся, - оживленно балагурил Джонни. - Не собственный и даже не персональный. Принадлежит нашему НИИ, раскатывают на нем замдиректора и тетя Паша - курьер. В экстренных случаях вымаливает и наш брат, научный сотрудник. Семен предлагал свою - я отверг: самолюбие взыграло!

- А у Семена - персональная? - пошутил я.

- Господи, ну конечно! - удивляясь моей наивности, подтвердил Джонни. Семен, брат, - фигура! Говоря обобщенно, не над одним нашим НИИ шефствует. А я в НИИ - винтик, ведущий одного какого-то направления. Семен!..

Семен, милый ты мой, на третьем курсе первым по институту сталинским стипендиатом стал! И меня, как я ни отбивался, на свое повышенное довольствие поставил.

Нет, Джонни не разыгрывал, говорил он серьезно, с гордостью за товарища, - я ошеломленно спросил:

- Но ведь ты же - кандидат наук?

- А он - доктор наук! - окончательно прихлопнул меня Джонни. И еще профессор вдобавок, кроме всего прочего, майорам и полковникам лекции в академии читает.

Осваивая обрушенные на меня сведения, я только головой мотал; машинально отметив, что поток машин притормозил-придержал нас у Елисеевского гастронома, спохватился: