Время Сомнамбул

Все восприняли возникновение лагеря как должное, даже необходимое при сложившихся обстоятельствах, и только священник, убеждённый, что сомнамбулизм послан небесами не просто так, а за грехи - что это такое знает каждый ребёнок, - и, стало быть, это болезнь духовная, за неё ответственно всё человеческое стадо, и не дело брать на себя смелость, отделяя агнцев от козлищ. Священник молился всю ночь, прежде чем принял решение. Наутро с красными от бессонницы глазами он прямо в рясе с нагрудным крестом явился ко врачу и перечислил все симптомы лунатизма, которые знал уже весь город.

- Я обнаружил их у себя, - закончил он - И счёл необходимым поставить вас в известность. Куда мне идти?

Слушая его, врач механически водил по бумаге огрызком карандаша, а, когда повисло молчание, поднял глаза.

- Я вам не верю, - проницательно заметил он.

Священник смутился.

- Почему?

- Не верю, и всё.

Священник тронул нагрудный крест.

- Да, вы правы, я здоров. Но пастырь должен всё делить с паствой. Все невзгоды. - Не зная, что сказать ещё, он повторил: - Да, все невзгоды.

Врач отложил карандаш.

- Хотите пострадать? - усмехнулся он зло. - Пожалуйста, препятствовать не буду. Только учтите, это крайне мучительно. Впрочем, вас разве этим смутишь?

Священник затряс клочковатой бородкой.

- Я должен подать пример. Пастырь обязан первым идти на заклание. Иначе он лжепастырь.

- Да-да, - рассеянно пробормотал врач, постукивая карандашом о стол. - Я заведу на вас медицинскую карту и занесу в чёрный список. Готовьтесь, скоро за вами приедут.

Священника забрали ночью прямо из его кельи, притулившейся к деревянному храму, в котором он служил. Он встретил полицейских в рясе, которую в ожидании их появления не снимал с вечера, но они отнесли его облачение на счёт лунатизма. Поселили его в отдельном домике, таком же тесном, как и его келья, так что смену жилья можно было и не заметить. Отличие было в том, что в домике не было зеркала, а он привык по утрам смотреть, как его всё больше забирает седина. Однако, дело оказалось поправимым. Он включал на телефоне, подаренном ему одним из духовных чад, видеокамеру, делал селфи, которое повторял потом в течение дня. Среди сомнамбул он увидел несколько своих прихожан. Они узнали его, столпившись, протянули руки за благословлением, а он, возвышаясь над ними, как столб, дал им поцеловать нагрудный крест. Всё было не так ужасно - он ожидал худшего. Здесь можно было быть даже счастливым, как и везде, если только привыкнуть, и не думать каждую минуту, как тут оказался, и что делаешь. А на последний вопрос у священника был твёрдый ответ: он служит Господу, страдая, как и Христос, за людей.

Размышляя о том, сколько за последнее время прошло через его руки сомнамбул, от которых он вполне мог заразиться, врач как в воду глядел. Однажды под утро он обнаружил себя на крыше собственного дома. Он осторожно брёл по карнизу с зажатым в кулаке ключом от квартиры. Врач остался на редкость спокойным. Он уже привык к характерному поведению сомнамбул и свыкся с мыслью, что пополнит их число. "Всё к этому шло, - тихо произнёс он, спускаясь на землю по пожарной лестнице. Она была короткой, и ему пришлось спрыгнуть. Удар был болезненным, и, завалившись на бок, он скривился: - Да, всё к этому шло". Как-никак он был хорошим врачом, и, на мгновенье собственное предвидение доставило ему, как профессионалу, удовольствие. Донести на себя, однако, он не спешил. Одно дело верность долгу в отношении других, и совсем другое, когда это касается тебя. Его прогулка по крыше осталась незамеченной. Так зачем торопить события? Пусть всё идёт своим чередом. Надо только что-то придумать с ключом, не просить же соседей запирать его на ночь. Похоже, что и второе его предположение оказалось верным - болезнь у него прогрессировала медленно, видимо, его организм сопротивлялся ей куда сильнее, чем у других. На первых порах его жизнь практически не изменилась. После своего приключения он позвонил мэру, сообщив, что берёт отпуск.

- Неважно себя чувствую, - сказал он деловитым тоном, не допускавшим возражений.

- Ничего серьёзного? - осведомился мэр, в голосе которого вместе с притворной озабоченностью зазвучало недоверие.

- Обычная простуда, подхватил на берегу, когда ездил в лагерь. И буду откровенен, немного устал, психологически, ну, вы понимаете.

- Конечно, конечно, поправляйтесь. Отдых - лучшее лекарство. Надеюсь, я и впредь смогу на вас рассчитывать.

- А разве у меня есть выбор?

Такая прямота успокоила городского главу.

- Нет, - признался он честно. И рассмеявшись, дал отбой. "Значит, с доктором всё в порядке, - подумал он. - Слава богу, хоть тут обошлось".

Если бы он видел, как врач, будто подрубленный, тут же свалился на диван, то изменил бы своё мнение. А врач очнулся под вечер, ещё чувствуя сонливость. Болезнь давала о себе знать. Она движется скачками, подумалось ему, сначала отдельными приступами, случающимися всё чаще, пока они не сольются в один, непрерывный и непрекращающийся. Тогда скрыть болезнь будет уже невозможно. Сколько ему осталось? Неделя? Две? Вирус будет подтачивать его, как червь, пока не захватит всё тело. А, может быть, прав священник, и душу? Была среда, по телевизору шли футбольные еврокубки, и врач, подчиняясь привычке, щёлкнул пультом. Команды стоили друг друга, игра обещала быть захватывающей, но мысли доктора были далеко. Да, он заболел сомнамбулизмом, это ясно. Но что, в сущности изменилось? Вот же он по-прежнему смотрит футбол, а, пробудившись утром, рывком отбросит одеяло, вскочив с постели, как всегда ловко натянет штаны, повешенные рядом на спинку стула, чтобы разгладились за ночь, ни разу не промахнувшись, он всегда попадал в брючину, не промахнётся и сейчас, как и прежде, не задумываясь о скифском происхождении этой детали мужского туалета, не вспоминая о шотландском килте, римском плаще или набедренной повязке аборигенов, нет, он не задумается, как и раньше, сколь случайна его одежда, сколь переменчива на неё мода, сколь невероятно, если вдуматься, в масштабах человеческой истории его умение ею пользоваться, а от этой мысли было уже совсем недалеко до того, сколь случаен он сам, со своим медицинским образованием заброшенный в эту эпоху. Нет, он по-прежнему, в тысячный раз, влезет в штаны, ни о чём таком не задумываясь, застегнёт ремень на одну и ту же дырку, повторив про себя, что у него ещё не растёт живот, и это хорошо, да, в его возрасте это просто замечательно. Так что же изменилось? Лишённый склонности к философствованию, то есть к такому естественному, в сущности, размышлению о том, кто он, зачем живёт и почему ещё не застрелился от бессмысленности происходившего с ним в этой северной дыре, он не рассуждал так ни до болезни, и уж точно не будет рассуждать теперь, подцепив сомнамбулизм. Так что же изменилось? Он видел, как в приступах лунатизма говорят его пациенты, и может легко вообразить, что будет слетать в такие моменты с его уст. А раньше? Разве его речь, разбавленная медицинским жаргоном, разве его язык со всем обретённым лексиконом выражал те бесконечно изменчивые, как переливы листвы, оттенки чувств, владевших им? Лунатизм притупит его чувства? Допустим. Но чтобы смотреть футбол, не требуется утончённости. Так какая разница? Он не будет понимать окружающих. Возможно. А где уверенность, что понимал их раньше? И что он слышал изо дня в день? Всю жизнь его ушные раковины тянули какофонию людских звуков - шипящих, рыкающих, свистящих. Стадо! Ревущее, блеющее, орущее, мычащее, хрюкающее, вопящее, лающее, пищащее. Он привык к нему, он сам был его частью, и не замечал, как оно лизало шершавым языком, мучило, корёжило, жгло. Да, его окружал мутный водоворот слов, которые висли, как пиявки, ничего не выражая и ничего не принося. Так что он теряет? Память? Он не будет помнить вчерашнего дня? Предположим. Но день у него похож на день, как две капли. И нужно ли его помнить? А часто ли он вспоминал себя ребёнком. Давно ли он был студентом, но уже напрочь забыл те клятвы, которым обещал быть верным всю жизнь. Так что же изменилось? Учитель, которого он раз случайно услышал в кафе, безусловно, прав: природа устроила мудро, допустив тысячи возможных вариантов существования, и жить можно по-всякому. Да, как угодно. Была бы только пища. А пугает сравнение с прошлым, и то лишь поначалу, это пройдёт. Футбол закончился, врач так и не понял, кто победил. Выключив телевизор, он ещё долго сидел в тишине, слушая, как гудит за окном ветер. Его поразили пришедшие мысли. Почему он не задумывался обо всём этом раньше? Почему не видел жизнь под таким углом? Или всё это бред? Плод искалеченного болезнью сознания? Прямо какой-то чёрный монах! Нет, он всё же кое-что ещё помнит, по крайней мере, курс школьной литературы. Он попробовал улыбнуться. И вообще, к чему философствовать, будь, что будет. Однако подобные мысли его не отпускали. Да, он определённо болен. А раньше был, безусловно, здоров. Но разве требуется отличать сон от яви, чтобы исполнять повседневные обязанности? Всё доведено до автоматизма. Работа, однообразная, как и все работы на свете, дом, в котором единственным средством от скуки выступает телевизор. Такую жизнь может вполне вести и лунатик. И может быть, он всё время жил в царстве сомнамбул, а не попадёт в их общество только теперь?

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.